- Что там за люди у огня - не знаю. Только думаю, - не хуже тех псов, что выбили меня из корчмы, облаяв еретиком и схизматиком.
- Как такое могло статься? - с удивлением спросил Костя. - Ведь ты воеводский гонец. Кто может государева, или воеводского гонца на постоялый двор или в ям не пустить?
- Так это в Московии такие порядки. А у нас здесь... - И Силуян, не договорив, махнул рукой.
- Ничего, дядя Силуян, - ответил Костя, - под небом спать - оно приятнее - ни клопов, ни вони.
Силуян ничего не сказал и тронул коня с места.
Подъехав ближе, Костя увидел у костра десятка два мужчин и женщин. Они неподвижно сидели и лежали у огня и опасливо вглядывались в темноту, заслышав близкий топот четырех коней, и не ожидая от того для себя ничего доброго.
Силуян и Костя остановились, не доезжая до костра саженей десять. И снова Силуян перебросил повод Косте, а сам вперевалку и не спеша пошел на огонь.
Один из сидевших у костра поднялся и Костя услышал: "Сидайте с нами, добрые люди. Грейтесь и угощайтесь чем бог послал".
- Спаси Бог, - ответил Сидуян и позвал негромко:
- Константин, иди к огоньку - погреемся да повечеряем.
Костя вошел в круг света. У костра сидели и лежали все больше увечные да старые, кто и в страдную пору был не работник. Чуть в сторонке стояло несколько телег с привязанными к ним конями - худыми, облезлыми, старыми ни дать ни взять - хозяевам подстать. В двух телегах на соломе лежали двое - хворых ли, увечных ли, - покрытых по грудь рваными рогожами. Такими же рогожами были покрыты и привязанные к телегам кони.
Присев к костру, Костя и Силуян выложили хлеб и сало, но никто не прикоснулся к их чистосердечным дарам, отговариваясь тем, что все они только что повечеряли. В ответ им предложили репу и квас, ржаные лепешки, лук и вяленую рыбу - все, что было у этих бедных людей, православных крестьян и крестьянок, шедших на богомолье в Киевско-Печерскую лавру. Они шли сами и везли с собою двух больных односельчан - мужа и жену, - которым кроме как на чудо и на милость божью не на что было надеяться.
Костя, разминая затекшие ноги, несколько раз подходил к больным. В сумерках они выглядели неживыми и казалось, что и чудо им уже не поможет.
Возвращаясь к костру, Костя видел перед собой людей, казавшихся не намного лучше тех, что недвижно лежали под рогожами: лица собравшихся у огня были измождены и печальны, руки с набрякшими от работа венами бессильно лежали на коленях, их свитки и шаровары, юбки и кофты были грязными и ветхими. Стражники сидели молча - все давно уже было переговорено.
Посидев недолго, богомольцы разбрелись в стороны, забравшись на ночлег под телеги. Последними в таборе заснули гонцы пана Киселя и думы их были невеселыми.
* * *
В тот самый час, когда в ста верстах к западу от Киева заснули, наконец, Костя и Силуян, с подворья пана Киселя выехал ещё один гонец.
Адам Григорьевич сам вышел провожать его. Вручив гонцу второе письмо, составленное слово в слово с первым, Кисель сказал:
- К ночи будешь на месте. А не поспеешь к ночи - не беда. Так что коня не гони. Еду тебя через четыре дни. А не окажется на месте того, к кому едешь - жди хоть неделю - без ответа не возвращайся.
Гонец поклонился и быстро вспрыгнул в седло. Когда он уже был в воротах, Адам Григорьевич крикнул:
- И письмо только ему самому отдай, в собственные руки. Гонец кивнул головой и повернул коня к берегу Днепра, на восход солнца - к полтавской дороге.
* * *
Костя и Силуян въехали в Варшаву 30 июля 1644 года. День уже угасал. Солнце упало за Вислу, вызолотив и высветив на прощанье кресты, флюгера и шпили множества островерхих башен.
По узким грязным улочкам Силуян уверенно проехал к центру города и остановился напротив большого нового дома, развернувшегося дивной красоты фасадом на небольшую площадь.
- Тебе в цей палац треба занести письмо, - сказал Силуян. - А мне треба в другой палац. - И негромко добавил:
- Без меня не уезжай. Завтра об эту пору буду ждать тебя у палаца князя Оссолинского, на цем мисте.
Как только Силуян скрылся за первым поворотам, Костя спрыгнул на землю и стал соображать: что ему делать с тремя конями, куда хотя бы на время привязать их?
С высокого крыльца панского палаца, лукаво ухмыляясь, глядели на неловкого московита двое саженного роста гайдуков в расшитых серебром кафтанах, с саблями, в шапках с перьями.
И вдруг на площадь вылетела сверкающая и гремящая кавалькада всадников в лентах, в перьях, в шелке и бархате. Следом за кавалерами вынеслись на площадь две кареты и на рысях подкатили к дворцу. Шурша шёлком, звеня шпорами и оружием, кавалеры проскакали перед самым костиным носом, едва не сбив его с ног, и обдав целым облаком запахов: конским потом и порохом, вином и сырой кожей, и что особенно дивно - благоухающим и терпким ароматом цветов, какой лишь однажды учуял Костя, когда шли из Успенского собора царица и царевны с ближними боярынями, а он стоял в толпе зевак, ненароком оказавшись у самой ковровой дорожки, по которой плыли лебедушками жены и дочери первых велеможеств Российского царства.
Попятившись назад, Костя и совсем уж было растерялся, но проскакавшие мимо кавалеры, с птичьим гомоном, со смехом и шутками, враз спорхнули с сёдел и тут же стали охорашиваться, поправляя шляпы и парики, плащи и оружие.
Со всех сторон кинулись к кавалерам мальчишки и парни, предлагая подержать коней, пока ясновельможные шляхтичи будут гулять во дворце. Небрежно бросая поводья, кавалеры неспешной важно потекли к парадной двери, у которой остановились только что появившиеся на площади кареты.
Гайдуки быстро распахнули дверцы карет, отбросили подножки. Из карет, не спеша, вылезли два старика. Строго взглянули на поднимающихся по ступеням шляхтичей. Те остановились, забрякали шпорами, стали махать перед собою шляпами, касаясь пола длинными яркими перьями.
Гайдуки лихо распахнули дверь. Старики неспешно и важно вошли во дворец. За ними с непокрытыми головами, оправив по плечам парики, чинно потянулись затихшие кавалеры.
Тут и к Косте подбежал хлопчик - шустрый, синеглазый. Улыбаясь, схватил коней за уздцы. Костя дал ему грош и с замиранием сердца пошел к распахнутой настежь двери - такой высокой да красивой, какие на Москве бывали только в церквах.
Глава одиннадцатая. Канцлер Речи Посполитой
Вечером 30 июля в одной из комнат дворца Оссолинских встретились трое немолодых мужчин. Это был хозяин дома - Иржи Оссолинский, и двое его братьев - старший - Кшиштоф и младший - Максимилиан.
- Что же это делается, панове братья? - нервно проговорил Кшиштоф. И по тому, как он сказал это, было ясно, что два других Оссолинских хорошо поняли, что заботит их старшего брата.
Максимилиан удрученно молчал. Иржи смущенно опустил глаза. Затем после недолгой паузы неуверенно произнес:
- Я ничего не могу поделать с Вишиевецким. Да и сам король тоже ничего не может с ним поделать.
- Хороша Республика! - воскликнул Максимилиан. - Канцлер и король не могут найти управу на зазнавшегося подданного!
- Попробуй, найди, - ответил Иржи, - когда у Иеремии триста тысяч собственных подданных, собственная армия и даже своя монета. А замки и города Вишневецкого укреплены получше королевских фортеций.
Люди Вишневецкого захватили наш обоз и разграбили два наших села, конечно же, не потому, что пану Иеремии стало нечем платить своим слугам.
Эти грабежи есть акт политический. И направлен он против меня канцлера Речи Посполитой, ибо я - сторонник сильной королевской власти, а пан Иеремия - её первый враг.
Он хочет быть абсолютно независимым от Варшавы и потому сеет раздоры, поощряет разбой и потворствует распрям во всех землях государства, кроме собственных своих владений, чтобы стать самым сильным среди ослабленных междоусобицами магнатов.
- Ты все хорошо объяснил, Иржи, - с нескрываемой иронией произнес Кшиштоф. Скажи теперь только одно: что делать нам, братьям Оссолинским, после того, как налей фамилии нанесены ущерб и оскорбление?
- Терпеть и ждать своего часа, - бесстрастно произнес канцлер. - В политике чаще всего побеждает тот, кто умеет ждать. "Что же тебе ещё остается?" - подумали и Кшиштоф и Максимилиан с раздражением.
Неловкую тишину прервал робкий стук в дверь.
- Войдите! - крикнул канцлер.
На пороге появился ливрейный гайдук и рядом с ним незнакомый канцлеру гонец - высокий, жилистый, зеленоглазый.
- От его милости пана Адама Киселя до вашей светлости, пан князь, произнес гайдук громко и тихонечко подтолкнул гонца в спину.
Иржи шагнул к двери, взял из рук гонца пакет и с хрустом поломал печати.
Быстро пробежав письмо, он еде заметно улыбнулся и, возвратившись в глубину комнаты, открыл стол. Письмо исчезло во тьме одного из многих ящиков, а на свет - оттуда же - появилась золотая монета. Канцлер по-мальчишески подбросил монету, ловко поймал её и с улыбкой протянул гонцу. Гонец улыбнулся и, тряхнув в поклоне светлыми кудрями, быстро вышел за дверь.
