Раненный в ногу Семен, пересиливая боль, притворился мертвым, лежал на снегу кверху лицом, подплывая кровью, но не подал признаков жизни до тех пор, пока по нему продолжали стрелять. Наверное, с присущими ему выдержкой и спокойствием, насколько они были возможны в создавшейся ситуации, выжидал нужный момент, и когда пули перестали прошивать воздух и вспарывать вокруг него рыхлый снег, быстро откатился за убитую лошадь, в считанные минуты перебинтовал ногу и тогда лишь послал вдоль леса первую очередь. Видно потому, что стрелял он в отдалении от других, его очередь прозвучала особенно гулко и сразу же привлекла внимание отступавших. Теперь наибольшую угрозу для них представлял он, укрывшийся за трупом лошади, как за надежной стеной, и они, понимая это, перенесли на него максимальный огонь, не причиняя ему, однако, вреда...
- ...С радости, что Семен живой, мы трое сорвались в крик, рвем глотки, "ура!" аж уши режет. У бандеровцев полный переполох. Смотрим, трое, что к лесу ближе всех проползли, под Семеновым огнем залегли. Остальные рассредоточились, колошматят наугад, в белый свет, як говорится, пуляют, абы шуму больше, абы трескотня стояла. Наши не упустили момент, вперед продвинулись, комендатурская группа с лейтенантом Шишкиным на подходе, уже в село втягивается. Теперь нас равное количество, потому как Шишкин человек пятнадцать привел. Ну, думаю, жмурики, крышка вам, в лес не попадете. И, главное, за Семена радостно.
Парторг раньше времени поверил в успех. Семенов автомат продолжал стрелять, и гулкие очереди секли пространство между цепью противника и темнеющим лесом, преграждая отход к нему; по-прежнему конский труп решетили ручные пулеметы и автоматы, и пядь за пядью пограничники сокращали расстояние меж противником и собой; но никто, кроме Семена, не знал, что уже второй диск на исходе и скоро мертвый автомат перестанет быть грозным оружием, что патронов осталось ровно столько, чтобы, отстреливаясь, успеть отползти в безопасное место, за стену лозняка, и дождаться своих, потому что силы были у него на пределе. В пылу боя лейтенант об этом не вспомнил, ему просто в голову не пришло подумать о такой крайности. Лейтенант, естественно, волновался за своего подчиненного, как мог, страховал, мысленно благодарил за дерзкую вылазку и надеялся, что с минуты на минуту нарушители перестанут сопротивляться - ведь путей к отступлению не осталось.
- ...Семен держал их под прицелом, и мы радовались... А тут еще лейтенант Шишкин подоспел. Мне подослали в помощь солдата, Мягков ему фамилия, боевой хлопец. Тех двоих, что были со мной, я оставил в заслоне, сам с ним рванул к правому флангу, хотел с тыла зайти, пока Семен отвлекал противника на себя, пока те паниковали. Ползем мы, значит, с Мягковым, мокро не мокро - шуруем по снегу. И вдруг - бац. Мягков "мама" не успел крикнуть готов. Пригнулся к нему - мертвый. Уже потом, когда я ихнего в плен взял, Литвина, дознался, что нарушители свою тактику держали, поделились на две группы. Одна сдерживала лейтенанта, другая выжидала, пока у Семена боезапас кончится, тогда они схватят его живым и прикроются. Вот у них какая тактика выходила!.. Расчет был такой, что по своему пограничники не станут стрелять. Вот оно как обернулось, стало быть, недооценивали противника.
Пограничники шли на сближение, охватывая нарушителей полукольцом и принуждая к сдаче. Огонь раз от разу становился реже, прицельнее. Лишь наверху Семен по-прежнему бил очередями, пули вжимали в рыхлый, подплывший водою снег черные фигурки людей, от выстрелов содрогался воздух, и с деревьев, как и раньше, сея тонкую серебристую пыль, бесшумно сваливались белые мохнатые шапки.
Под неторопливый и уверенный говорок автомата лейтенант незаметно подтягивал цепь, готовясь к решающему броску и прислушиваясь к четкому ритму стрельбы.
- Та-та-та-та! - ровной строчкой разлеталось от леса шитье ППШ. Та-та-та-та! - отсекало чуткое эхо.
Медленно, но неотступно пограничники подбирались к черным фигуркам, и те, словно чуя надвигающуюся опасность, ерзали на снегу, пробуя вырваться из зоны обстрела. Разом не стало ни снежной пыли, ни выстрелов. Второй раз за это утро внезапное безмолвие всех оглушило.
Пустельников замолчал.
От Корчина наплывал глухо лошадиный топот, загнанный конский храп и пронзительно громкое гиканье. Лейтенант вздрогнул, недоуменно посмотрел на дорогу. Из-за крайних домиков вынеслись пароконные сани, запряженные вороным меринком. Стоя в санях, Князьков нахлестывал лошадь и что-то кричал на одной, непомерно высокой ноте, показывая рукой наверх, где залегли нарушители.
- ...Они, как только поняли, что Семен израсходовал боезапас, кинулись до него. Вскочили и мы. Поднялась пальба, а никто не хоронится - Семена надо спасать. Кричим ему: "Отходи в балочку: мы прикроем". Молчит... Офицерики поделились на две группы: одна в лес жмет, другая на Пустельникова гонит. Между ними сорок пять каких-нибудь метров, может, чуток поменьше, сорок определенно. Бегут смело, не гнутся. И вдруг Семен кинул гранату, положил их на снег. Опять кого-то поранил, бо кричит дурным криком. Тут бы Семену самый раз отходить, довольно бы в жмурки со смертью играть. Так нет же - лежит, выжидает. Кто знал, что то были его последние секунды? Сам себе приговор вынес, полминуты жизни оставил... А мог спастись. Мог и не захотел. Бандеровцы пождали, пождали и кинулись... Семеро на одного безоружного... Кинулись и мы, никого не выпустили. А что с того? Все вместе они одного Семенова пальца не стоили.
...Князькова вместе с санями мотало из стороны в сторону. Вороной шел рывками, по-собачьи пригнув голову - будто принюхивался к дороге, и когда Князьков его осадил, он по-собачьи же подломился в задних ногах, рванулся, что было силы, стал на все четыре, шатаясь и роняя на снег желтую пену. В санях не осталось ни клочка сена, ни ящика с хлебом и консервными банками, ни даже попонки. Один "максим" лежал на боку, и Князьков его подхватил, даже не глянув на вороного, понес впереди себя, задыхаясь от тяжести, успел перейти дорогу, свернуть к своим. Он верил в удачу и потому спешил, хотя пот застил ему глаза и руки дрожали от чрезмерной усталости, с трудом удерживая станковый пулемет. Он спешил на помощь Семену, еще надеясь на чудо. Сеня не должен погибнуть. Только бы добраться до горушки, только бы быстрее одолеть десятка два метров. Тогда он резанет, не жалея патронов. Прошел еще несколько шагов. И в эту минуту на высотке грохнуло второй раз. Гул взрыва смешался с душераздирающими криками. Рядом с Князьковым шмякнулся в снег осколок гранаты, ослабленная расстоянием взрывная волна принесла запах гари.
"Опоздал", - горестно подумал Князьков.
На высотке пошли врукопашную.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Подоспела пора отправляться в дорогу, откладывать поездку стало нельзя. Прошло дождливое лето. Осень надвинулась сразу, без постепенного, как обычно, незаметного перехода: вдруг пожелтела листва и захолодало, раньше срока начали улетать птицы.
И вот однажды прохладным сентябрьским утром я приехал в село, где прошла моя пограничная юность, спустя тридцать три года снова оказался в изначальной точке на пути тяжелого отступления, в селе, которое назову условно Васильковом и условно же назову человека, к которому приехал с запиской из Цебрикова.
На первый взгляд в Василькове все оставалось по-прежнему: те же две улицы - Верхняя и Нижняя, с той лишь разницей, что их покрыли асфальтом; те же дома, только вместо соломенных крыш они теперь красовались оранжевой черепицей и шифером. И вдоль узких тротуарчиков шелестели листвой молодые топольки.
Прежней осталась и школа, куда я направился, но сейчас она уже была средней, а не начальной, как тогда, перед войной, и пристройка была вдвое больше старого приземистого здания из красного кирпича, сооруженного еще "за польским часом" для кавалерийского эскадрона.
Внешние перемены в Василькове не особенно бросались в глаза, наверное, потому, что все стояло на своих старых, обжитых местах. Даже школьная сторожиха оказалась прежней. Она меня не узнала. Годы не сделали ее молчаливей - та же "баба-цокотуха", как прозвали ее в селе, обрушила на меня водопад слов.
- Шматько, говорите?.. Господи, кто не знает дорожного мастера!.. Он вам кто - родственник?.. Знакомый... Хороший человек ваш знакомый... Вы тоже были там? Ну, где Макар телят не пас... Все равно... Был, не был, какая разница?.. Для нас Доким Шматько, дай ему бог здоровья, одно хорошее делал. То ж он туточка асхальт настелил... Туточка у нас, до его, значит, приезда, содомы и геморы: ни пройти ни проехать по тем улицам, най их шляк трафил!.. Летом - пыль по щиколотку, весной - по колено грязюки... Теперь асхальт... Идить до его прямо, прямо, никуды не свертайте... Спытайте дорожного мастера, покажут. Хата у его под белой бляхой, здалеку видать. Так что и спрашивать не надо... И еще на хронтоне путается зробленый с золотой бляхи петушок... Прямо, прямо идите, никуды не свертайте...
