Бирджа-ханум изливала свои печали, а хозяйка дома мучилась сомнениями. Конечно, нельзя вмешиваться в ссоры отца с сыном, как решит отец, так должно быть по законам шариата, но разве может она сказать "нет" другой матери, задыхающейся от горя? Как потом смотреть собственному сыну в глаза? "О аллах! Убереги моего от беды!" Ага обязательно пойдет к другу. Для нее сомнений быть не может. Бирджа-ханум выжидательно поглядывала на Минасолтан.
- Аги дома нет, скоро придет, я думаю, он не оставит друга в беде. Посиди, сестра, я принесу тебе молитвенный коврик, который ты просила.
Минасолтан спокойно произнесла эти слова, чтобы не показать гостье свою тревогу. В соседней комнате открыла сундучок, достала молитвенный коврик покойного мужа и неторопливо вернулась к Бирджа-ханум. Гостья встала и дрожащими руками взяла коврик из рук Минасолтан, с глубокой верой и надеждой поцеловала его, прижала к глазам и ко лбу и, только молча, про себя помолившись, сложила.
- Да буду я жертвой великого предка твоего сына, да наполнится светом могила его отца! Да оправдает аллах твое дитя перед лицом пророка. Я прошу милосердия для моего сына...
Матерям долго ждать не пришлось. Как только поэт вошел в дом, Бирджа-ханум прикрылась от Аги чадрой, хотя он был ровесником ее сына, торопливо поднялась на ноги. Несмотря на то что женщина была укутана в чадру, Сеид Азим ее узнал. Закрытый возник перед его взором. Сердце поэта сжалось, светлое лицо нахмурилось, ему показалось, что в тяжелой судьбе Тарлана есть и доля его вины. Мысли о друге не давали покоя ему, но спросить о нем он мог только у Джинна Джавада или у Махмуда-аги, но и те не много знали... Гаджи Асад всем говорил, что сын заболел, только свидетели понимали, что "заболел" - значит жестоко избит.
С того злосчастного дня никто не видел Тарлана, он не появлялся в лавке отца на Базаре. Дом Закрытого был более закрыт, чем он сам, ни птице, ни тем более человеку туда не проникнуть, и слуга знал, что хозяин не пощадит владельца длинного языка. Дом Закрытого что казан под тяжелой медной крышкой, никогда не узнаешь, что в нем варится.
Появление Бирджа-ханум в их доме удивило и встревожило Сеида Азима. "Что-то случилось с Тарланом", - промелькнула мысль.
- Добро пожаловать, тетушка Бирджа, как ага Тарлан?
- Да будут добрыми твои дни, Ага... - начала она, но тут же от смущения умолкла, хоть и знает его с детства, но все-таки чужой мужчина.
Мать взяла из рук Сеида Азима завернутое в полотенце мясо и вклинилась в разговор:
- Родной мой, Бирджа-ханум послана к тебе агой Тарланом. Он очень хочет видеть тебя.
- А... - произнес он в замешательстве.
Обе матери мгновенно поняли причину недоумения Аги: "А как же Гаджи Асад? Разве он согласится, чтобы кто-нибудь видел Тарлана?"
Мать Тарлана торопливо прервала его размышления:
- Да буду я твоей жертвой, Ага, мужа проклятого в городе нет, в Шеки уехал...
"Значит, встреча с Тарланом состоится тайно..."
Бирджа-ханум продолжала:
- Тарлан сказал, чтобы ты не беспокоился, слуги уедут на мельницу, после вечернего азана в доме, кроме меня, тебя и моего несчастья, никого не будет...
Сеид Азим предпочел бы не приходить воровски в дом без приглашения хозяина, но разве от Гаджи Асада дождешься приглашения? Другого выхода нет: его друг тяжело болен, оскорблен, уничтожен с точки зрения мусульманских законов чести, как можно к нему не пойти? Не помочь?
Никто из этого дома не уходил, не обретя надежду, так и Бирджа-ханум, прижимая к груди коврик покойного отца Аги, радостно спешила домой, повторяя молитву за молитвой во спасение и выздоровление своего сыночка. Она надеялась на помощь Сеида Азима, а еще больше на чудодейственную мощь старого, истертого молитвенного коврика семьи наследников колена пророка.
... Когда с минарета мечети Галабазар раздался знакомый чистый и звонкий голос: "Идите к лучшему из дел!", поэт вышел из своего дома. Он ожидал встретить своего соседа Мешади Ганбара, как всегда спешащего из бани после омовения на молитву, но сегодня старик или вернулся раньше обычного, или затянул ритуальное омовение. Хотя Сеида тревожили печальные думы, вероятность встречи с Мешади Ганбаром вызвала на его лице улыбку. "Странен мир, в котором праведником считают старика, отправившего на тот свет не одну жену, берущего в свой дом следующую, моложе предыдущей, и смывающего свои грехи пятикратно в день. Греши и молись - и будешь праведником... Или, например, Алыш, на кровавой совести которого сотня убийств, но вот он убирает с дороги неугодного всем танцовщика Адиля и чанги Сону - и становится угодным аллаху... Удел Тарланов, чанги и Сеидов Азимов проклятья, ненависть и брань... "Закрытые", мешади алыши находят прощение... Интересно, до каких пор так будет продолжаться? Нет, мои друзья правы... Если я хочу служить делу просвещения своего народа, необходимо уехать, чтобы умножить свои знания, и вернуться сюда для борьбы со всеми теми, кто пользуется невежеством и забитостью моего бедного народа. Иначе и в мою школу, как и в школу Рза-бека, никто не отдаст своего ребенка. Хорошо бы уговорить и Тарлана учиться, вдвоем было бы легче продолжить дело, начатое Рза-беком. Народу нужны светлые головы".
Сеид Азим уже около месяца обдумывал поездку в Наджаф в духовную семинарию для продолжения образования. Он все сделает, чтобы поехать.
Обуреваемый планами, он не заметил, как очутился у ворот дома Гаджи Асада. Помедлил, прежде чем взяться за бронзовый дверной молоток миниатюрную бычью голову, но только прикоснулся к нему, как дверь открылась, перед ним стояла Бирджа-ханум.
- Добрый вечер, тетушка Бирджа, я не рано?
- Да будут все твои дни добрыми, Ага, мы тебя ждем, проходи, пожалуйста...
Во дворе было сумрачно. Они молча миновали первую комнату, во внутренней Сеид Азим увидел Тарлана. Поэту не удалось скрыть изумления на своем лице при взгляде на друга. За прошедший месяц молодой человек изменился так, что его трудно было узнать. Вместо круглолицего молодого парня Сеид Азим увидел аскетически худого человека, с ввалившимися глазницами, с серовато-мертвенным цветом лица, обросшего щетиной. Багровый рубец - след палки - наискосок пересекал его лоб. Тарлан лежал, при виде Сеида Азима он попытался приподняться, но не смог. Поэт шагнул к другу и удержал его в постели, наклонился и поцеловал в лоб, над шрамом, потом сел на тюфячок рядом с другом.
- Не вставай, не вставай...
- Видишь, Ага...
- Вижу...
Бирджа-ханум вышла заварить чай. Они молчали, не находя слов начать важный разговор. Тарлан отрывисто спросил:
- Как Махмуд-ага?
- С ним все хорошо, шлет тебе привет, интересуется, как твои дела...
- Знаю, спасибо ему...
- Все мы душой с тобой...
- Знаю, спасибо вам... Как Рза-бек? Школа?
- Нашли сарай, теперь переоборудуют для школьного помещения. Покупают стулья. То да се... Каждый делает, что может, вот и ты поправишься поможешь.
Губы Тарлана скривила грустная усмешка:
- Нет, Ага, я уже все, я выпал из ряда...
- Почему?
- Ты сам знаешь, Ага. Я уже не смогу выйти к друзьям, слишком велико было оскорбление, чтобы кто-нибудь мог про него забыть, это выше моих сил, моей гордости.
Сеид Азим понимал причину горя Тарлана. "Будь ты проклято, время, если твои традиции и понятия ломают, увечат молодые, чистые души, не могущие перенести оскорбления и обиды чести... Надо научить Тарланов бороться, не отступать, не падать духом..."
Полные слез, печальные глаза Тарлана смотрели на поэта.
- Не считай своих друзей такими безжалостными, Тарлан. Кто думает о том, что произошло...
- Упаси аллах!.. Но ты же знаешь ширванцев, шемахинский Базар. Куда я с таким лицом смогу выйти? Как только увидят меня со шрамом, тотчас кличку прилепят, да еще бог знает что будут болтать за спиной. У меня нет выхода...
Тарлан многое хотел сказать Are...
- Ты не все еще знаешь, Ага. Отец решил меня женить. Но не на той, кого я люблю... Любимую мою вырвали из моей жизни, но вырвать из моей души ее никто не сможет...
Он мог бы еще добавить, что без Соны решил не оставаться в отчем доме, что вместе с Соной погубили его мечты, его желания, вместе с ней задушили стремление жить и надеяться на счастье.
- Я не могу жениться на нелюбимой, это выше моих сил...
Поэт печально смотрел на друга, оскорбленного и униженного при друзьях отцом. В довершение всех бед несчастный парень ничего не знает о своей любимой. У Сеида Азима не было сомнения в том, что Тарлан горюет о Соне, он просил как-то написать газель для любимой девушки, а потом сама Сона намекнула поэту о своей любви к юноше. Но сказать о своих предположениях Сеид Азим не считал возможным, во-первых, чтобы не обнаружить, что он знает тайну друга, а во-вторых, тайна Соны не принадлежала одному Сеиду Азиму, нельзя подводить людей, которые прячут несчастную. Как еще сложится жизнь? Все равно Тарлан не сможет на ней жениться. Гаджи Асад скорее убьет обоих, чем позволит такое.
