– И вве это зная, по горячим следам не сумели найти? – с сомнением спросил Зимин.
– По каким таким горячим, – махнул рукой старый железнодорожник. – В пятидесятых годах, в конце, только лишь и принялись искать.
– Что так поздно?
– А вот так. Времена-то какие были. Отец собрался было в чека докладывать, мать отговорила: не лезь. Не найдут вдруг, скажут, прикарманил. Найдут– еще хуже. Не поверят, что нет еще одного, утаенного местечка, что себе совсем ничего не оставил на черный день.
– А сам ваш отец не пытался хотя бы убедиться, что действительно владеет большой тайной, что клады есть?
– Ну как же это нет. Ему это всю жизнь было как заноза невытащенная. Ездил сколько раз на те места.
– Копал?
– Представь себе, ни единожды не ковырнул даже лопатой. В первый раз на Усть-Тойловку приехал, там прежде остяцкое селение было. Остяки допреждь на все лето в тайги дальние кочевали, аж на Улу-Юл, а тут им велели оставаться. Приучали к оседлой жизни, значит... В Светловодовку приплыл в другой раз, брошенная еще до революции деревня, – там, рядом, на соседнем берегу спецпоселенцы, комендатура... И в Пустошной. Годами па заимке, после гибели хозяина, никто не объявлялся – и нате вам, артель старательская обосновалась. А ему на Чаю путь не ближний впоследствии стал, его работать в Боготол перевели... В "оттепель", при Хрущеве, значит, отец заявление сделал в органы. Ну, покопали, покопали, не нашли ничего и сказали отцу, что он лишку о кладах читал, вредно. Так ему и сказали.
– А позднее? Искали?
– Да уж не по одному разу в каждом месте.
– Может быть, рельеф местности изменился? Берег рушился, передвинулся? Или солдат не точно места назвал?
– Солдату какой прок врать было, – возразил старый железнодорожник. – А берег, ты верно говоришь, подвинулся. Однако другие ориентиры-знаки имеются.
– Но клада нет. Ни одного из трех, – сказал Зимин.
– Они на то и клады, чтобы не сразу даваться, – с вкрадчивостью в голосе произнес Веревкин. – Верно, Виталька. Сережка? – Не дождавшись от мальчишек подтверждения своим словам, сам и ответил: – Верно.
– Значит, вы верите, что золото во всех этих трех местах, – Зимин положил ладонь на лоцманскую карту, – по-прежнему в целости лежит?
– Лежит, – твердо, с убежденностью ответил старик Веревкин. – Как миленькое. Час не приспел открыться.
– А вот эти обозначения какое отношение имеют к золоту? – Зимин показал на карте отметки "Временная летняя дача" и "Могила иеромонаху".
– Это солдат, Расторгуев его фамилия, от заимки Пустотной до моста так шел, путь его... Ты, Виталька, рассказывал, что на заимке Пустошной произошло? – Старик посмотрел на правнука.
– Неа, – послышалось в ответ.
– Неа, все тебе неа,– передразнил правнука Веревкин. – Самое главное и произошло. Заложили они последний клад. Старший отряда велел всем садиться в одну лодку, поплывут обратно. Когда выполнили приказ, сели, он одну за одной с берега две гранаты на корму и в. нос кинул. Расторгуева взрывной волной из лодки выбросило, потому и спасся один из всех, дошел до моста.
– Прилично шел,– поглядел еще раз на карту Зимин.
– Долго...
– А потом, после– встречи с вашим отцом, что с тем солдатом стало?
– Убили его.
– Убили?
– Наповал. Он вечером пришел, а утром его уже убили. Отец рассказывал, он весь от страха трясся, умолял спрятать его. Говорил, Тютрюмов знает, что он жив и будет искать сколько угодно, пока не сыщет и не добьет.
– Тютрюмов? – переспросил Зимин.
– Ну да, – подтвердил старый железнодорожник. – Был здесь после ухода Колчака командиром отряда чоновцев. Теперь о нем в Пихтовой, кроме меня, разве что Егорка Мусатов помнит... Слышал о Мусатове?
– Слышал...
– Так вот, солдат боялся, что Тютрюмов по пятам за ним идет, отецобещад его спрятать так – ни одна живая душа не найдет, хоть обыщись. Расторгуев успокоился, уснул. А утром все равно ушел. Тайком. Мертвым с новой раной отец его в черемушнике обнаружил. На полкилометра не успел от моста уйти...
– Тютрюмов его?
– Кто ж знает. Наверное, Тютрюмов... Вот так с золотом связываться, – подытожил старик.
– Дед, ты забыл про сменщика еще, – напомнил правнук.
– Верно, – закивал Веревкин-старший. – Утром отец сменился. Сменщик его чуть пораньше пришел. Только отец от моста отдалился, слышит: бабах! Бегом вернулся. Мертвый сменщик у будки лежит на рельсах и никого около. Тишина.
– В последний раз давно копали в Светловодовке, в Усть-Тойловке?..
– Четыре года разад. Я знаешь что еще про себя кумекаю, почему неудачи всё: копать глубже нужно. Ящики в земле лет за десять сгнили, а золото вниз ушло. За семьдёЬят-то с лишним лет, может быть, метров и на пять. А то еще и вбок сместилось, кроме того, что вниз погрузилось.
– А Тютрюмов не мог клады перепрятать?
– Не, что ты. Это летом было, в самом конце. А в сентябре Тютрюмова убили.
– Кто?
– Не знаю. Но. с почестями его хоронили. Как героя. Значит, белые. Или пушилинская банда.
– М-да. Любопытно. Можно, я к вам еще загляну?
– Заглядывай.
Оперативная группа во главе с Нетесовым, скорее всего, вернется не раньше завтрашнего дня. Это Зимин узнал от сержанта Коломникова, заглянув в горотдел милиции. Зато он, Кодомников, будет свободен через три часй, и они могут хоть на целые сутки отправиться, куда Андрей Андреевич пожелает.
– В Усть-Тойловку или Светловодовку можно? – не замедлил воспользоваться предложением Зимин.
– Сложно туда. Надувная лодка нужда, двухместная...– Коломников по-мальчишьи поморщил лоб, очевидно, вспоминая, у кого такую можно взять, вдруг встрепенулся: – А вы случайно не у Веревкина были?
– Был.
– Я так и подумал.
– Почему?
Сержант вместо ответа предложил:
– Хотите повстречаться с одним человеком? Лестнегов Константин Алексеевич. Он тоже колчаковским золотом интересуется.
– Конечно.
– Прямо сейчас?
– А он дома?
– Он постоянно дома. В автомобильную катастрофу попал прошлым летом, ноги отнялись. Кирпичный домик наискосок от церкви. Не той, разрушенной, а действующей. Ильинской. Запомните?
Зимин кивнул.
– Тогда я додежурю, подойду. Договорились?
– Коломников, со мной поедешь в Таловую. – В дверях возник незнакомый рослый капитан. Задержав на Зимине взгляд, капитай не спросил, почему в дежурной части посторонние, исчез.
– Вы, молодой человек, ломитесь в открытую дверь. Неужели вы думаете, до вашего появления никто и никогда не предпринимал попытек отыскать следы клада? Кому-кому, а вам неизвииительно начинать вот так. Ни у кого толком ничего не спросив, не попытавшись даже разузнать, какая была проделана работа до вас...
Зимин видел в просторной прохладной гостиной в доме Лестнегова за столом, слушал хозяина, седовласого мужчину лет шестидесяти пяти, полупарализованного, передвигающегося по гостиной в кресле-каталке.
Подъехав к столу, Лестнегов остановил каталку. Крепкие сухие пальцы обхватили колеса.
– Особенно с этим Веревкиным неизвииительно. Кто вас только свел с ним.
Зимин молчал. Покосился на телефон на полке книжного шкафа: кажется, сержант Коломников успел перед выездом в Таловую не просто предупредить хозяина, чтоб ждал гостя.
– Не перестаю удивляться этому Веревкину, как это ему в голову взбрели такие фантазии. И хоть бы людям головы не морочил. Зазывает, понарасскажет так, что кто поазартнее, подоверчивее, за лопаты хватаются. Лет пятнадцать назад вдруг ни с того ни с сего заявил, что знает, где клад, на том и стоит.
– Разве не отец его первым сделал заявление о том, что ему известно местонахождение золота? – спросил Зимин, проглотив слова насчет азартных и доверчивых. Хозяин еще смягчил: не касайся Зимина, прозвучало бы: доверчивых простаков.
– Шутите, – презвучало в ответ. – Я хорошо знал Афанасия Демьяновича. Тайн он не имел, заявлений о кладах не делал.
– И мост через реку Сочур не охранял?
– Охранял, – кивнул Лестнегов. – Но что с того? Никакие раненые к нему не приползали, никого там не убивали. Мы, краеведы здешние, всё перепроверяли, потом пытались вызвать Ивана Афанасьевича на откровенный разговор, зачем это ему надо, создавать легенды о кладах? Убеждали, что от Сопочной Карги до Чаи напрямую через косог"ры на обычных лошадях не пройти, тем более с грузом, вьючные, монгольские нужны, что Тютрюмов четвертого или пятого сентября двадцатого года никак не мог метать гранаты на заимке Пустошной, потому, что был к этому времени убит...
– А Веревкин говорит, что на Пустошной события происходили в конце лета, – вставил Зимин.
– Это он сейчас говорит, когда его поправили. А прежде и начало августа называл, и конец июля.
– Так все-таки Тютрюмов убит? Не расстрелян?
Лестнегов Жестом попросил не перебивать.
– Убеждали, наконец, что по Чае плыть и причаливать к берегу на стыке лета и осени двадцатого, что-то прятать было невозможно. Выполнялся приказ собрать все брошеное на полях, на берегах рек, в лесах оружие, похоронить всех погибших при отступлении колчаковцев, всех мертвых, словом, и на Чае было как никогда многолюдно. Массу других доводов приводили. Бесполезно.
