Шереметев рассмеялся:
- Ай да бабы! И силища, видно, у них была знатная.
- Так и эти замыслили то же проделать? - спросил Меншиков.
- Именно, Данилыч, и я им сие позволю: я напишу им, что не хочу опечалить их разлучением с супругами, а того ради, покидая город, изволили бы и любезных супружников вывесть купно с собою.
Все невольно рассмеялись.
- Премудрый Соломон так не придумал бы, ха-ха-ха! - хохотал "Борька".
14
Русские готовили штурмовые лестницы. Стук топоров слышен был, несмотря на пушечную пальбу.
- Смотри-ка, братцы, как сам батюшка-царь топором работает, н-ну!
- Да и Александра Данилыч не промах, ишь как садит топором-то.
...Так разговаривали между собой ратные люди, приготовляя штурмовые лестницы.
Дело в том, что после иронического ответа госпоже Шлиппенбах и офицерским женам Нотебурга крепость продолжала упорно держаться.
В "Поденной записке" государь вечером приписал:
"И с тем, того барабанщика подчивав, отпустил в город; но сей комплимент (ироническое послание) знатно осадным людям показался досаден, потому что, по возвращению барабанщика, тотчас великою стрельбою во весь день на тое батарею из пушек докучали паче иных дней, однако ж урона в людях не учинили".
- ...А мы чаяли, что ихний барабанщик покорность привез, - продолжали разговаривать солдаты.
- Коли бы покорность, не жарили б так, а то зараз учали бухать, как только энтот отставной козы барабанщик в ворота шмыгнул...
- И впрямь - отставной козы барабанщик!
- Так для че он приходил, коли не с покорностью?
- Торговаться, стало быть. А как не выторговали ни синь-пороху, ну и осерчали и учали пуще жарить.
- А мне сказывал верный человек, что барабанщика-ту подсылали ихние бабы, чтобы их выпустили без обиды.
- Вон чего захотели, сороки!
- То-то... А батюшка-царь им в ответ: приведите-де к нам с собой муженьков своих...
- Ха-ха-ха! Вот загнул батюшка-царь! Уж и загнул!
Между тем усиленная канонада продолжалась с обеих сторон.
- Ох, застанет нас тут зима, - жаловалась Марте мамушка-боярыня.
- Что ж, мамушка, нам тут холодно и зимой не будет, - утешала ее девушка, - вот в палатках было бы не способно зимой... А как государь построил нам эти горницы, так по мне хоть бы и зимовать.
- Что и говорить, красавица! Тебе-то, молоденькой, все с полгоря, а старым-то костям на Москве спокойнее, - говорила Матрена Савишна, мамушка-боярыня.
Но зимовать под Нотебургом не пришлось.
Упорство осажденных начало выводить из себя государя.
- Не дожидаться же нам тут, как под Нарвой, прихода Карла, - сердился Петр.
- Помилуй, государь, как ему к зиме эку даль тащиться? - говорил Шереметев.
- Морем не далеко, а море не замерзает: надул ветер паруса, и он тут как тут, - продолжал государь.
И он решил скорей достать заколдованный "ключ".
В ночь на 11 октября он сам, в качестве капитан-бомбардира, открыл такую адскую канонаду по крепости, что внутри ее разом вспыхнуло во многих местах, а бреши в крепостных стенах делались все заметнее и заметнее.
- На штурм! - бесповоротно решил Петр. - С Богом!
Работа закипела. Мигом переполненные ратными людьми карбасы с осадными лестницами, словно бесчисленные стаи воронов, обсыпали собою берега у крепости, и люди точно муравьи ползли на стены и в бреши, пробитые в башнях и в куртине, и завязался отчаянный бой.
Шведы геройски отстаивали свою твердыню и жизнь, но и русские жестоко остервенились, мстя за Нарву и за упорное сопротивление.
- Это вам не Ругодев! - хрипел от ярости богатырь Лобарь, прокладывая в бреши для себя и для товарищей улицу по трупам осажденных.
В помощь русским явился пожар, который все жесточе и жесточе пожирал внутренности крепости, и шведы должны были отбиваться разом от двух беспощадных врагов: от огня и от русской ярости. Но потомки варягов не уступали.
Ожесточение с той и с другой стороны все возрастало, и отчаяние придавало невероятную силу теснимым к смерти варягам. Но их оставалось уже немного, и подкрепления не было, а к изнеможенным русским приливали свежие силы еще не вступавших в бой товарищей.
- Это вам не Ругодев! - кричал Терентий Лобарь.
Наконец, шведы попросили пощады.
Шлиппенбах выслал к царю вестника покорности и мира, прося позволения выйти из павшей крепости остаткам гарнизона и женщинам с детьми, дабы укрыться за стенами еще не павшей шведской твердыни Ниеншанца, этого последнего стража Невы - теперь уже для русского царя не "чужой реки"...
Петр великодушно дозволил смирившемуся врагу удалиться неуниженным, с воинской честью: взять из крепости, как бы на память, четыре пушки и выйти из стен уже "чужой" ему крепости с распущенными знаменами и с барабанным боем.
Что может быть больнее для сердца воина, как подобное прощание с потерянным, навсегда достоянием родины!..
Радость царя была безмерная:
"Моя, моя Нева! Моя дельта! Мое море!" - колотилось у него в душе.
Но когда его приближенные поздравляли "с знатною викториею", он с улыбкой удовлетворенного желания сказал:
- Жесток зело сей орех был, однако, слава Богу, счастливо разгрызен.
"Орешек" уже не существовал для Петра, он "разгрызен", не существовал и Нотебург: в уме его был только "ключ" в Неву.
- Да будет же с сегодня Орешек - Шлиссельбургом, - торжественно провозгласил он и сам прибил добытый у врага ключ к крепостным воротам.
Вместе с тем царь назначил Меншикова губернатором нового русского города.
Хорошенькая Марта думала, что на радостях ее господин задушит ее в своих объятиях.
- Ах, какой ты сильный, Петрушенька!.. Легче, милый, - шептала она, не задави нашу "шишечку"...
15
Вскоре после взятия Нотебурга и переименования его в Шлиссельбург государь уехал на зиму в Москву.
Прощаясь со своими военачальниками, с фельдмаршалом Шереметевым и графом Апраксиным, царь сказал:
- Продолжайте начатое нами с Божией помощью дело, и Бог дарует нам полную викторию.
Те почтительно поклонились...
- А ты, Данилыч, - обратился Петр к стоявшему тут же шлиссельбургскому губернатору, к Меншикову, - распорядись заготовить в Лодейном поле толикое количество боевых судов, чтобы оными можно бы было запрудить всю Неву! Весною я прибуду сюда - и дельта Невы подклонится под мою пяту. Там я топором своим срублю новую столицу России и прорублю окно в Европу.
- Аминь! Аминь! Аминь! - восклицали царские вожди.
Меншиков же добавил:
- И дальнейшие потомки, государь, назовут тебя... Державным Плотником, а историки скажут: "Петром началась история России!.."
Зиму 1702 - 1703 года государь провел в Москве. Работа шла лихорадочно: радость первой победы у входа в "невские ворота", казалось, удесятеряла его силы...
Павлуша Ягужинский из-за своего рабочего стола украдкой наблюдал за ним и ликовал в душе: он боготворил эту гениальную силу.
Вдруг Павлуша заметил, что лицо царя озарилось счастливой улыбкой и губы его что-то шептали...
"Шишечка", - послышалось Ягужинскому; но что означает эта "шишечка" он даже в застенке на дыбе не выдал бы всеведущему князь-кесарю.
Значение этого слова было известно только самому царю да красавице Марте Скавронской, будущей императрице Екатерине I, Ягужинский же догадывался о роковом д л я к о г о-т о (он знал - д л я к о г о) смысле этого таинственного слова.
- Павел, поди сюда, - позвал государь Ягужинского.
Петр стоял в это время у одного стола, на котором лежал большой лист бумаги с чертежом, изображавшим топор.
- Видишь сей чертеж? - спросил государь.
- Вижу, ваше величество, топор.
- Так возьми сей чертеж и закажи по нем сделать топор из лучшей стали.
- Слушаю, государь.
- Знаешь в немецкой слободе мастера Амбурха? - спросил Петр.
- Знаю, государь.
- Так у него закажи.
В эту минуту в кабинет вошел фельдмаршал Шереметев, наблюдавший в Москве за сбором и снаряжением войска к предстоящему весеннему походу.
- Вот топор себе заказываю, - сказал Петр вошедшему с глубоким поклоном Шереметеву.
- Мало у тебя топоров, государь, - улыбнулся фельдмаршал, указывая глазами на столярные и плотничные инструменты царя.
- Это, Борис Петрович, особь статья, - улыбнулся Петр, - сей топор будет всем "топорам топор".
- Какой же это такой, государь, "топорный царь"? - улыбался и Шереметев.
- Этим топором я Москве голову усеку, - продолжал загадочно Петр.
- За что такая немилость, государь? - спросил Шереметев.
- А за то, что она, как крот, в старину зарывается и от света закрывается... Сим топором я срублю для России новую столицу.
Глаза Петра вспыхнули вдохновением.
- Помоги, Господи! - поклонился боярин. - В коем же месте, государь, умыслил ты новую Москву строить?
- Не Москву, боярин, Москва Москвой и останется... А я при устье Невы срублю мою столицу. И я срублю ее сим топором, да и оконце в Европу прорублю.
- Дай, Господи! Одначе устье Невы надо еще добыть.
