Сформированные главковерхами белые правительства представляли собой не что иное, как перетасовку старой колоды кадетско-эсеровско-меньшевистской коалиции. Омское правительство А. В. Колчака возглавлял кадет П. В. Вологодский, а после реорганизации в Иркутске кадет В. Н. Пепеляев; «деловое учреждение», ведавшее «общегосударственными» вопросами у А. И. Деникина, – министр финансов Южнорусского правительства кадет М. В. Бернацкий; Петроградское правительство Н. Н. Юденича – кадет А. Н. Быков. В возглавляемом А. В. Кривошеиным врангелевском Правительстве Юга России пост начальника Управления иностранными сношениями принадлежал одному из патриархов российской антимонархический оппозиции П. Б. Струве[111].
«Сформировано Южнорусское правительство, – писал в своем дневнике один из ближайших сподвижников А. И. Деникина генерал-лейтенант А. П. Богаевский, – вместе дружно работают социалист П. М. Агеев (министр земледелия) и кадет В. Ф. Зеелер (министр внутренних дел). Я очень рад, что мой совет А. И. Деникину и Мельникову (новый глава правительства) назначить Агеева министром сделал свое дело… Итак, Глава есть. Правительство – тоже. Дело стало за Парламентом, как полагается во всех благовоспитанных демократических государствах»[112].
Как и во Временном правительстве, значительное число министров белогвардейских режимов набиралось по масонским каналам[113]. Показательно, что предававший анафемам большевиков патриарх Тихон вместе с тем отказался дать благословление представителям Добровольческой армии. По-видимому, святитель не имел оснований считать белое дело православным походом за реставрацию монархии.
«Все без исключения Вожди, и Старшие и Младшие, – писал о руководстве белым движением командующий Донской армией генерал С. В. Денисов, – приказывали подчиненным… содействовать Новому укладу жизни и отнюдь никогда не призывали к защите Старого строя и не шли против общего течения… На знаменах Белой Идеи было начертано: к Учредительному Собранию, т. е. то же самое, что значилось и на знаменах Февральской революции… Вожди и военачальники не шли против Февральской революции и никогда и никому из своих подчиненных не приказывали идти таковым путем»[114].
Даже представитель царского дома великий князь Александр Михайлович Романов считал, что именно большевики, а не белое движение сумели сформулировать в ходе Гражданской войны национально ориентированную программу развития. «Положение вождей Белого движения, – писал он, – стало невозможным. С одной стороны, делая вид, что они не замечают интриг союзников, они призывали… к священной борьбе против Советов, с другой стороны – на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи»[115].
41. Мифы, преуменьшающие масштабы гибели красноармейцев и других выходцев с территории бывшей Российской империи в лагерях Польши в 1919–1922 гг.
В числе острых тем, которые вызывают жаркие споры и омрачают российско-польские отношения, особое место принадлежит вопросу о судьбе красноармейцев, находившихся в польском плену. Будучи не в силах отрицать факт массовой гибели военнопленных в своих лагерях и тюрьмах, польская сторона, во-первых, всячески пытается преуменьшить число жертв, во-вторых, стремится переложить ответственность за трагедию с военных и должностных лиц на объективные обстоятельства.
Чтобы внести ясность, обратимся к сборнику документов «Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.». Достоверность его материалов польской стороной под сомнение не ставится – в подготовке сборника принял активное участие главный польский специалист по этой теме профессор Университета им. Николая Коперника Збигнев Карпус.
Карпус утверждает, что в польском плену погибли 16–18 тыс. советских военнослужащих. Общая же их численность, по его мнению, составляла 110 тыс. человек. Российский историк Г. Ф. Матвеев еще в 2001 г. пояснил, как появилась последняя цифра: «Дело в том, что уже в 1921 г. существовала цифра реально возвращенных Варшавой по Рижскому миру военнопленных. По польским данным – 66 762 человека (по советским официальным данным – 75 699 человек). Именно она и была положена в основу подсчета польской стороной общей численности пленных красноармейцев. Методика выглядела настолько убедительной, что ею пользуются и сегодня: к 67 тыс. вернувшихся на родину красноармейцев прибавляется около 25 тыс. человек, которые, как пишет 3. Карпус, „едва попав в плен или недолго пробыв в лагере, поддавались агитации и вступали в русские, казачьи и украинские армейские группировки, которые вместе с поляками воевали с Красной армией“. К ним приплюсовывают 16–18 тыс. умерших в лагерях от ран, болезней и недоедания. В общей сложности получается около 110 тыс. человек. С одной стороны, эта цифра убедительно свидетельствует о триумфе польского оружия в войне 1919–1920 гг., а с другой – позволяет избежать обвинений в негуманном отношении к пленным»[116].
Подлинная численность военнопленных Карпусу не нужна. Ведь чем их больше, тем больше тех, чья судьба покрыта мраком неизвестности. Но внешне стройная схема не предполагает использования документов, в нее не вписывающихся. Историк Т. М. Симонова, изучив архивный фонд II отдела Войска Польского (военная разведка и контрразведка), пришла к выводу: «Трудно представить себе более точный источник. Результаты подсчетов дают нам цифру в 146 813 человек и еще некоторое количество, записанное как „много пленных“, „значительное число“, „два штаба дивизий“»[117]. Путем скрупулезных подсчетов Г. Ф. и В. С. Матвеевы установили, что «в течение 20 месяцев[118] в руки поляков попало не менее 206 877 красноармейцев»[119].
Что же касается численности погибших в плену, то еще в сентябре 1921 г. нарком иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерин заявил о 60 тыс. красноармейцев, умерших и погибших в польском плену. Эту цифру нельзя считать полной хотя бы потому, что она не учитывает жертвы суровой зимы 1921–1922 гг. Военный историк М. С. Филимошин пришел к выводу, что погибших и умерших в польском плену было 83 500 человек[120]. С ним согласен А. Селенский[121]. Учитывая то, как безобразно поляки вели учет пленных[122], надеяться на то, что точная цифра жертв будет выяснена, не стоит. Ясно, что она лежит в интервале между 60 и 83,5 тыс. человек. Хотя Карпус с этим не согласен, говоря о 16–18 тыс. погибших, он игнорирует то, что в феврале 1922 г. начальник II отдела Генштаба подполковник И. Матушевский доложил военному министру Польши генералу К. Соснковскому о гибели в одном только лагере в Тухоли 22 тыс. человек.
Столь же голословно Карпус утверждает и то, что польская власть старалась облегчить судьбу советских военнопленных и «решительно боролась со злоупотреблениями». Это не так. Условия, в которых содержали красноармейцев, сопоставимы с теми, что были в нацистских концлагерях[123]. Люди страдали от холода, голода, болезней и постоянных издевательств охраны. Комендант лагеря в Бресте заявлял своим «подопечным»: «Вы хотели отобрать наши земли – хорошо, я вам дам землю. Убивать вас я права не имею, но буду так кормить, что сами скоро подохнете»[124]. Его слова не разошлись с делом: всего за месяц в лагере умерло около 800 пленных.
Объясняя высокую смертность красноармейцев, Карпус напомнил, что в плен те «попали летом, и у них была только легкая и в целом скудная одежда. А разоренная после нападения большевиков Польша не могла обеспечить их одеждой»[125]. Карпус «забыл», что войну начала Польша. Почему красноармейцы были «скудно» одеты, пояснил один из бывших военнопленных И. И. Кононов, рассказавший, что после того, как в августе 1920 г. 498-й и 499-й полки 6-й дивизии попали в плен, у солдат отобрали обмундирование, деньги, документы, личные вещи, сняли белье. Взамен дали рваную одежду и отправили в Белосток в лагерь[126].
Могла ли Польша обеспечить военнопленных одеждой? Думается, могла. Показательно другое: в лагерях катастрофически не хватало соломы. Из-за ее недостатка пленные мерзли, чаще болели и умирали. Даже пан Карпус не пытается утверждать, что в Польше не было соломы. Просто ее не спешили привезти в лагеря. Польские власти вообще действовали подчеркнуто неторопливо. 6 декабря 1919 г. референт по делам пленных З. Панович после посещения лагеря в Стшалково сообщил в Минвоендел Польши: «Мы увидели залитые водой бараки, крыши протекали так, что для избежания несчастья нужно периодически вычерпывать воду ведрами. Общее отсутствие белья, одежды, одеял и хуже всего – обуви… Из-за нехватки топлива… еда готовится только раз в день»[127]. Год спустя ситуация в лагерях не стала лучше, что подтверждает смертность военнопленных в осенне-зимний период 1920–1921 гг. По справедливому заключению В. Н. Шведа, нежелание польских властей менять ситуацию в лагерях – «это прямое свидетельство о целенаправленной политике по созданию и сохранению невыносимых для жизни красноармейцев условий»[128]. К схожему выводу в декабре 1920 г. пришел Верховный чрезвычайный комиссар по делам борьбы с эпидемиями Э. Годлевский, охарактеризовавший в письме военному министру Польши Соснковскому положение в лагерях как «просто нечеловеческое и противоречащее не только всем потребностям гигиены, но вообще культуре»[129].
