На с. 313 Лено спрашивает: «Почему сознались Звездов и остальные предполагаемые члены “ленинградского центра”»? Затем он предполагает, что они были невиновны, и поэтому их, наверное, ввели в заблуждение «обещаниями помилования», угрожали пытками и т. п. Однако работа историков заключается не в том, чтобы делать предположения, а в том, чтобы делать выводы на основе доказательств. У Лено нет доказательств того, что хотя бы один из обвиняемых был невиновен. Более того, Лено сам информирует нас, что Звездов был одним из тех, кто признался на суде в том, что участвовал в убийстве (Л 360). То есть существует доказательство того, что обвинения против Звездова не были сфабрикованы. Лено не показывает, что это доказательство фальшивое или его перевешивает какое-то другое доказательство.
Когда историк желает, чтобы его читатели «допустили» достоверность его гипотезы, можно простить читателя, если тот подозревает, что это должно быть именно так только потому, что данный историк знает, что у него нет доказательств в подтверждение своей гипотезы. Такая тактика может быть понятна со стороны адвоката на уголовном процессе, который знает, что у его клиента очень неубедительные доводы — даже если бы они вызвали возражения со стороны прокурора. В конце концов, адвокаты не преследуют объективную истину. Но тактика, такая как «подмена посылки желательным для себя выводом», «предположением, которое должно быть доказано», совершенно неуместна в исторических исследованиях.
Лено заявляет, что Сталин «к 9 декабря выбрал объекты для дела о заговоре… основными целями были Зиновьев и Каменев» (Л 304). Это ключевой пункт в исследовании Лено, которому мы посвящаем специальный раздел далее в данном обзоре. По сути Лено не приводит никаких доказательств ни о каком решении, ни об этом, ни фактически о каком-либо другом, которое принял Сталин к 9 декабря.
Лено допускает, что признание Николаева от 13 декабря, должно быть, фальшивое, называя его «особенно невероятным с учетом русской традиции революционного терроризма». Но к чему это предположение, что убийцы всегда следовали традиции? Разумеется, это вовсе не аргумент. Еще меньше это похоже на доказательство того, что признание было ложным (Л 317). Лено замечает, что первые признания Николаева были в том, что он действовал один. Однако у него нет никаких доказательств в подтверждение своего предположения, что лишь его первые признания были правдивыми. Поэтому он просто предполагает это.
Можно было бы заподозрить, что Лено хочет, чтобы признание Николаева было фальшивым, потому что если оно истинно, то это опровергает весь тезис Лено. Задача историка в том, чтобы проверить свою гипотезу с помощью имеющихся свидетельств. Когда свидетельства не подтверждают гипотезу историка, тот попросту отбрасывает эту гипотезу — а не свидетельства. Лено отбрасывает второе.
Лено делает следующие заявление:
Агранов продолжал обрабатывать Николаева. 15 и 16 декабря они оба сложили версию о развитии заговора, которая основывалась на фальсификации бесед, которые происходили во время реальных встреч Николаева с Шатским и Соколовым и на придуманных встречах с Котолыновым (Л 321).
Так как Лено не приводит никаких фактов «фальсификации» или «придумывания», справедливо предположить, что ему не известен ни один из таковых. Очевидно, он допускает эту «фальсификацию» ради своего предопределенного вывода, во «спасение» его перед лицом фактов, которые опровергают его. Кажется, Лено проясняет это, говоря затем:
«Потом у Николаева был ряд почти наверняка вымышленных встреч с Котолыновым…» (Л 321).
Каковы доказательства и аргументы Лено в пользу того, что эти встречи были «почти наверняка вымышленными»? У него их нет. Это Лено, а не Агранов и Николаев, «фабрикует» истории. Кроме того, даже «почти наверняка вымышленные» оставляет лазейку для той возможности, что встречи на самом деле все-таки состоялись. Но Лено никогда не рассматривает эту возможность.
По этому пункту в книге читатель может распознать главный принцип автора. Когда Лено вынужден противостоять фактам, которые противоречат его предвзятому выводу, — а именно, что Николаев был «убийцей-одиночкой», а все остальные обвиняемые во всех процессах были «подставлены», — он отбрасывает этот факт, предполагая, что он фальшивый.
На с. 336 Лено признает, что 15 и 18 декабря Юскин «признался» — кавычки сомнения Лено — что он знает по их встречам, что Николаев планировал нападение на Кирова. Лено продолжает:
Вероятно, допрашивавшие Юскина опустили из протоколов попытки Юскина объяснить, что его комментарии об убийстве Сталина подразумевались саркастически (Л 321).
Почему Лено заявляет, что это предполагаемое опущение было сделано «вероятно»? Он не приводит доказательств, ни даже доводов в подтверждение этого заявления. Очевидно, он попросту допускает это, потому что, если он не поступил так, это помешало бы его тезису или даже погубило его.
На декабрьском процессе 1934 г. Соколов сделал общее признание, возлагающее вину на Звездова (который тоже признался), Антонова, Котолынова и Николаева в террористическом заговоре. Лено говорит: «Он четко следовал сценарию НКВД» (Л 361). Но что за «сценарий НКВД» это был? Лено не дает абсолютно никаких доказательств, что такой «сценарий» существовал. И снова он, кажется, не осознает, что он должен доказать, а не допустить, что это или любое другое свидетельство, которое противоречит его тезису, было сфабриковано.
На с. 460 Лено заявляет, что обвинения против Петерсона, командира Кремлевского гарнизона, были «сфабрикованы». Читатели Лено никогда бы не узнали этого, но было опубликовано огромное количество свидетельств против Петерсона. Были ли они все «сфабрикованы» или нет, нужно проанализировать, а не предположить. Что касается этих документов, то никем не было выдвинуто никаких доказательств в подтверждение гипотезы о том, что они были «сфабрикованы». Другие писатели, особенно военный историк Н.С.Черушев, также предполагают, что Петерсона подставили, но не могут привести никаких доказательств, что это было так. Лено даже не отсылает читателя к этим другим историкам.
Лено поднимает дело Петерсона посреди дискуссии о «Кремлевском деле» 1935 г. Лено считает, что оно тоже было сфабриковано. И опять он не дает доказательств, что это было так. Он несколько раз цитирует исследование Кремлевского дела русского историка Юрия Жукова. Но он не информирует своих читателей о том, что Жуков сделал вывод, что Кремлевское дело было не фальшивкой, а настоящим делом[40].
Через несколько страниц Лено пишет:
Изменения в позиции Сталина с 1934 по 1935 гг. были связаны с его решимостью разобраться с бывшими оппозиционерами, по крайней мере с левыми, раз и навсегда… (Л 462).
Несомненно, Лено не знает, какова была «позиция» (или «мотивы») Сталина. Еще раз он делает допущения. Это специфическое допущение вызывает враждебное чувство, в нем представлена лишь одна гипотеза — что «бывшие» (по версии Лено) оппозиционеры были невиновны в заговорах, в которых их обвиняли. Однако явная цель книги Лено — это расследовать убийство Кирова и установить, было ли оно совершено «убийцей-одиночкой» или, как утверждало на тот момент Советское государство, подпольной террористической организацией (или группой взаимосвязанных организаций) оппозиционеров. Утверждать, как это делает здесь Лено, что судебные преследования в 1935 г. и позднее возникли не в результате расследования, а по желанию Сталина избавиться от «бывших оппозиционеров» — это значит, предположить то, что требует доказательств, полностью «подменить посылку» о вине или невиновности «желательным для себя выводом».
Описывая Московский процесс августа 1936 г. как «позорный» и заявляя, что он проходил по «сценарию» (Л 464), Лено предполагает, что ему необязательно приводить какие-либо доказательства того, что свидетельские показания, дававшиеся на нем, фальшивые. Единственным самым главным вопросом на этом процессе было убийство Кирова. Оно широко (подробно) обсуждается обвиняемыми, которые описывают Зиновьевскую организацию. Правда, другие исследователи тоже допускали, что процесс был написан по «сценарию». Но это не делает такие допущения истинными. Ответственность Лено состоит в том, чтобы исследовать все свидетельства в деле убийства Кирова. Он же совершенно пренебрегает этим процессом.
На самом деле, никто никогда не доказал, что какое-то из свидетельских показаний обвиняемых на каком-либо из трех Московских процессов 1936, 1937 и 1938 гг. было фальшивым. И никто даже не приводил никаких доказательств, что какое-то свидетельское показание фальшиво. Все досудебные материалы, которые мы имеем, — очень малая часть того, что все еще существует и все еще классифицируется как совершенно секретная информация в российских библиотеках — решительно подтверждают предположение, что свидетельские показания «подсудимых» были подлинными, а посему не были «сценарием» и не были сфабрикованы обвинением.
