Ознакомительная версия.
Свидетельство о том, что соответствующие шаги все же предпринимались, мы находим в начале «Поучения» Мономаха, где сказано: «…Встретили меня послы от братьев моих на Волге и сказали: “Поспеши к нам, и выгоним Ростиславичей и волость их отнимем; если же не пойдешь с нами, то мы — сами по себе будем, а ты — сам по себе”. И ответил я: “Хоть вы и гневаетесь, не могу я ни с вами пойти, ни крестоцелование преступить”»{168}. По-видимому, это произошло во время похода Мономаха к Ростову, упоминание о котором присутствует в перечне «путей и трудов» князя. По мнению С.М. Соловьёва, именно тогда сложился первоначальный вариант «Поучения», который был дополнен Мономахом после 1118 г., когда он закончил работу над перечнем своих «трудов и путей»{169}.
Поскольку Мономах отказался поддержать силовую реализацию решения Уветического съезда в отношении Ростиславичей, другие князья так и не решились действовать в одиночку — по крайней мере, в летописной традиции нет даже намека на подобные намерения, хотя не исключено, что подготавливавшейся экзекуции помешал вовсе не отказ Мономаха, а совсем другие обстоятельства. Так, в «Повести временных лет» под 6609 (1100/01) г. сообщается: «…В тот же год поднял войну Ярослав Ярополчич в Берестье, и пошел на него Святополк, и застал его в городе, и схватил его, и заковал, и привел его в Киев. И просили за него митрополит и игумены, и умолили Святополка, и взяли с него клятву у гроба святых Бориса и Глеба, и сняли с него оковы, и пустили его». Во время военной кампании 1099 г. Ярослав был союзником Святополка; не исключено, что после этого он получил от дяди Берестье, но поднял мятеж, так как рассчитывал на туровский или волынский стол, каждый из которых мог рассматривать как свою «отчину». По всей видимости, Ярослав пользовался популярностью среди духовенства, помнившего, что его отец Ярополк строил в Киеве церковь Св. Петра и каждый год жертвовал десятую часть «от всего своего имения» церкви Св. Богородицы. Несмотря на то что иерархам удалось добиться освобождения Ярослава из заключения под условием принесения клятвы на гробницах св. Бориса и Глеба в Вышгороде, мятежный князь был оставлен в Киеве, откуда бежал 1 октября 6610 г., но в конце того же месяца был пойман Ярославом Святополчичем, вновь посажен в оковы и вскоре скончался (в той же летописной статье сообщается, что это произошло 11 августа).
Как с текстологической, так и с хронологической точки зрения летописные статьи 6609–6610 гг. представляют сложную компиляцию. По мнению С.В. Цыба, рассказ о злоключениях Ярослава Ярополчича имел хронологические границы по сентябрьскому календарному стилю, так как первое его пленение, имевшее место до заключения русскими князьями Саковского мира с половцами (15 сентября), отнесено к 6609 г., а бегство из Киева и повторный плен, датируемые октябрем, принадлежат к 6610 г.{170} В то же время исследователь заметил, что в Ипатьевском списке «Повести временных лет» сообщение о смерти мятежного князя помещено после «дополнительного» известия о смерти польского князя Владислава Германа, согласно польским источникам скончавшегося 4 июня 1102 г.{171} По всей видимости, при переводе на современное летосчисление мятеж Ярослава, его пленение Святополком Изяславичем в Берестье, доставку в Киев, освобождение под присягой, бегство из города и повторное пленение Ярославом Святополчичем на реке Нуре следует отнести к 1101 г., а кончину — к следующему, 1102 г., как предполагалось в текстологической реконструкции А.А. Шахматова, считавшего, что сообщение о смерти Владислава Германа выпало из протографа Лаврентьевского списка «Повести временных лет» по ошибке{172}.
Возможно, именно мятеж Ярослава Ярополчича в конечном счете не только помешал планам Святополка Изяславича и его союзников по экспроприации владений Ростиславичей, но в итоге подтолкнул его к одному весьма интересному политическому демаршу, о котором в «Повести временных лет» сообщается под 6610 г., сразу за известием о неудачном бегстве Ярослава из Киева. «В том же году, месяца декабря (в Ипатьевском списке — месяца октября) в 20-й день, пришел Мстислав, сын Владимира, с новгородцами, ибо Святополк с Владимиром имел договор, что Новгороду быть за Святополком и посадить там сына своего, а Владимиру посадить сына своего во Владимире. И пришел Мстислав в Киев, и сели совещаться в избе, и сказали мужи Владимировы: “Вот прислал Владимир сына своего, а вот сидят новгородцы, пусть возьмут сына твоего и идут в Новгород, а Мстислав пусть идет во Владимир”. И сказали новгородцы Святополку: “Вот мы, княже, присланы к тебе, и сказали нам так: «Не хотим ни Святополка, ни сына его. Если же две головы имеет сын твой, то пошли его; а этого дал нам Всеволод, сами вскормили себе князя, а ты ушел от нас»”. И Святополк много спорил с ними, но они не захотели и, взяв Мстислава, пришли в Новгород»{173}.
Со времени С.М. Соловьёва сложилось представление о том, что планировавшийся обмен волостями был выгоден Святополку Изяславичу, а не Владимиру Мономаху{174}, интересам которого, напротив, отвечала строптивость новгородцев. Это предположение, несомненно заслуживающее внимания, тем не менее дает одностороннюю оценку сложившейся ситуации, никак не объясняя того обстоятельства, что еще в 1099 г. Святополк стремился овладеть территорией всей Волынской земли, а уже в 1101 г. готов был перевести своего сына Ярослава из Владимира в Новгород, который он сам оставил в 1088 г. ради княжения в Турове. На наш взгляд, изменение стратегических интересов Святополка связано с двумя обстоятельствами: во-первых, необходимостью мириться с соседством с Ростиславичами, владения которых урезать не удалось, вследствие чего поставленная Святополком цель (объединение всей «волости отца и брата») достигнута не была; во-вторых, необходимостью бороться с претензиями на «отчину» Ярослава Ярополчича, на что указывает реконструируемая последовательность событий. Так как договор о «рокировке» заключен вскоре после мятежа Ярослава, он вполне может рассматриваться в качестве одного из его следствий. Обмен волынского стола на новгородский мог, с одной стороны, вообще снять эту проблему для Святополка, а с другой, способствовать ослаблению позиций Мономаха на севере, где за ним осталась бы лишь Ростово-Суздальская земля.
Не вполне понятным является в настоящее время вопрос о судьбе Смоленска, последним упоминанием которого за XI в. является уже известное нам летописное свидетельство о том, что накануне Любечского съезда там сидел Давыд Святославич. П.В. Голубовский, опираясь на свидетельство «Поучения» Мономаха о его неоднократных походах к Смоленску между 1096 и 1107 г., и Ипатьевского списка «Повести временных лет» о построении в городе Мономахом в 1101 г. каменной церкви Св. Богородицы, счел, что в 1097 г., после ухода Давыда Святославича в Чернигов, Смоленск вернулся к Мономаху, управлявшему городом через посредство сына Святослава{175}. Позднее В.Л. Янин в результате наблюдений за трансформацией перечня русских князей в поминальной записи, оставленной игуменом Даниилом, автором «Хождения» в Палестину, в иерусалимской обители Св. Саввы, отметил, что в списках III пространной редакции этого памятника (по классификации М.А. Веневитинова) присутствует имя князя Андрея-Мстислава Всеволодовича (отождествляющегося с Мстиславом — внуком Игоря Ярославича, который в летописной статье 6610 г. назван в числе участников похода на половцев), тогда как во II пространной редакции и в сокращенной редакции Б вместо него назван Федор-Мстислав Владимирович (сын Мономаха); из этого был сделан вывод о том, что в общем протографе всех редакций «Хождения» могли присутствовать имена обоих князей.
Проецирование этого предположения на теорию «лествичного порядка» наследования стольных городов привело В.Л. Янина к выводу о том, что упоминание Андрея-Мстислава после имени Федора-Мстислава, княжившего в Новгороде, указывает на его высокое положение среди русских князей, которое могло обеспечить ему княжение в Смоленске между 1103 и 1113 г.{176} Однако, как отметил Л.В. Алексеев, в рамках этой гипотезы так и остается неясным, почему переяславский князь в этот период по-прежнему тесно связан со Смоленском и почему Андрей-Мстислав в итоге уступил смоленский стол одному из сыновей Мономаха Святославу Владимировичу, который, если верить Ипатьевскому списку «Повести временныхлет», княжил в Смоленске до 1113 г.{177}
Обратившись к «Поучению», мы можем увидеть, что после сообщения об уже упоминавшемся походе Мономаха в Ростов, который, вероятно, имел место зимой 1100/01 гг., Мономах пишет: «И в течение трех зим мы ходили к Смоленску и [из Смоленска] я пошел к Ростову». По-видимому, речь идет о походах, предпринимавшихся в период с 1101/02 по 1103/04 г., так что в этот период Смоленск вряд ли мог принадлежать князю Андрею-Мстиславу. Сомнительно, чтобы Мономах отказался от него и позднее, так как в «Поучении» имеется еще одна запись следующего содержания: «И на зиму я к Смоленску пошел, и из Смоленска после Великого дня вышел, и Юрьева мать умерла»{178}. Дата смерти жены Мономаха («Юрьевой матери» — то есть матери будущего Юрия Долгорукого, предпоследнего из сыновей Мономаха) известна по «Повести временных лет» (7 мая 1107){179},[3] значит, в «Поучении» Мономах говорил о зиме 1106/07 г., которую он провел в Смоленске, что вряд ли могло произойти, если бы этот город не был его собственным.
Ознакомительная версия.
