В 1911 году генерал Дюбай, начальник штаба военного министерства, был отправлен в командировку в Россию, чтобы внушить русскому генеральному штабу идею о необходимости захвата инициативы. Хотя большая часть русских войск должна была выступить против Австро-Венгрии и только половина ее частей могла быть готова к действиям на германском фронте на 15-й день мобилизации, настроение в Петербурге было боевое и радужное. Дюбай добился обещания, что, как только передовые части займут исходные рубежи, русские, не дожидаясь окончания концентрации своих дивизий, нанесут удар через границы Восточной Пруссии на 16-й день мобилизации. «Мы должны нацелиться на сердце Германии, — признавал царь в подписанном соглашении. — Задачей обеих наших сторон должен быть захват Берлина».
Пакт о немедленном русском наступлении был окончательно оформлен и детализирован на ежегодных штабных совещаниях, которые являлись характерной чертой франко-русского союза.
В 1912 году генерал Жилинский, начальник русского генерального штаба, прибыл в Париж, а в 1913 году генерал Жоффр направился в Россию. К толлу времени русские военные круги переняли манящую идею «элана» — порыва. После Маньчжурии им также нужно было чем-то компенсировать унизительные военные поражения и позорные недостатки своей армии. Лекции полковника Гранмезона, переведенные на русский язык, пользовались огромным успехом. Ослепленный яркой доктриной «наступление до последнего», генеральный штаб России зашел еще дальше. Генерал Жилинский обязался в 1912 году привести в боевую готовность 800 000 солдат, предназначенных для германского фронта, на 15-й день мобилизации, хотя русские железные дороги были явно не приспособлены для выполнения такой задачи. В 1913 году он перенес дату наступления на два дня вперед, хотя военные заводы страны производили не более двух третей требуемого количества артиллерийских снарядов и менее половины винтовочных патронов.
Союзники не беспокоились всерьез по поводу недостатков русской военной системы. Главные из них: плохая разведка, пренебрежение маскировкой, разглашение военных тайн, отсутствие быстроты, неповоротливость, безынициативность и недостаток способных генералов. Тем не менее генеральные штабы полагали, что самое главное — это привести в движение русского гиганта, независимо от того, как он будет действовать. Это было довольно трудно. Во время мобилизации русского солдата надо было перебросить в среднем за тысячу километров, что в четыре раза больше, чем в среднем для германского солдата, а в России на каждый квадратный километр приходилось железных дорог в 10 раз меньше, чем в Германии. В качестве оборонительной меры ширина русской железнодорожной колеи была сделана шире, чем у немцев. Значительные французские ассигнования на железнодорожное строительство еще не дали результатов. Однако, даже если из 800 000 солдат, обещанных русскими для германского фронта, только половина смогла бы занять исходные позиции для начала наступления на 15-й день мобилизации, их вторжение на германскую территорию произвело бы, как полагали, огромный эффект, несмотря на все недостатки русской военной машины.
Отправка современных армий для участия в сражениях на вражеской территории, учитывая в особенности неудобства, связанные с разными системами железных дорог, является весьма рискованным и сложным предприятием, требующим колоссальных организационных усилий. Систематическое же внимание к деталям не было отличительной чертой русской армии.
Верхушка офицерского корпуса отяжелела от сверхизбытка престарелых генералов, утруждавших свои мозги только лишь карточной игрой. Несмотря на их явную бесполезность, они числились на действительной службе, что давало им право на дворцовые привилегии и сохраняло престиж. Офицеры назначались и получали повышение в основном благодаря связям в обществе или в деловом мире, и, несмотря на то, что среди них было много смелых и способных воинов, сама система не давала возможности лучшим из них попасть наверх. «Лень и отсутствие интереса к физическим упражнениям» неприятно поразила английского военного атташе, который во время посещения военного гарнизона на афганской границе не увидел «ни одного теннисного корта».
В ходе чистки после японской войны большое число офицеров ушло в отставку или было уволено со службы в связи с мерами по укреплению руководства армией. За один год в отставку был отправлен 341 генерал — почти столько же, сколько имелось во всей французской армии, и 400 полковников, как не справляющихся со своими обязанностями. Несмотря на улучшения в денежном обеспечении и системе продвижения по службе, в 1913 году армии не хватало 3000 офицеров. После русско-японской войны много было сделано для того, чтобы избавиться от гнили в войсках, но сущность русского режима оставалась прежней.
«Этот психически ненормальный режим, — так называл его граф Витте, самый рьяный его защитник, занимавший пост премьера в период 1903—1906 годов, — есть переплетение трусости, слепоты, лукавства и глупости». Во главе его находился суверен, имевший лишь одну цель государственного правления — сохранение целостности абсолютной монархии, завещанной ему отцом. Лишенный интеллекта, энергии и не подготовленный для такой задачи, он находил утешение в личных фаворитах, предавался капризам и чудачествам — обычным развлечениям пустоголового самодержца. Отец его, Александр III, который из определенных соображений не хотел посвящать сына в премудрости правления страной до тридцати лет, к несчастью, неправильно высчитал примерную продолжительность своей жизни и умер, когда Николаю было двадцать шесть лет. Новый царь, достигший теперь 46-летнего возраста, так ничему и не научился за прошедшие годы, а впечатление спокойствия, которое он производил, было в действительности апатией, безразличием ума, настолько не выдающегося, что его можно было сравнить с плоской поверхностью. Когда ему принесли телеграмму с сообщением о разгроме русского флота под Цусимой, царь, прочитав ее, запихнул в карман и отправился продолжать партию в теннис. Премьер Коковцев, возвратившийся из Берлина в ноябре 1913 года, лично представил царю доклад о германских приготовлениях к войне. Николай слушал, смотря на него напряженным, немигающим взором — «прямо мне в глаза». После длительной паузы, наступившей после окончания доклада, он, «как будто пробудившись от сна», сказал мрачно: «Да будет на то воля божья». На самом же деле, как решил Коковцев, царю было просто скучно.
Основание режима покоилось на муравьиной куче тайной полиции, проникшей в каждое министерство, управление и провинциальный департамент в такой степени, что даже сам граф Витте был вынужден каждый год помещать свои мемуары и записки в банковский сейф во Франции. Когда другой премьер, Столыпин, был убит в 1911 году, то преступники, как выяснилось, являлись агентами тайной полиции, провокаторами, пытавшимися дискредитировать революционеров.
Опора режима — чиновники занимали промежуточное положение между царем и тайной полицией. Это был класс бюрократов и официальных должностных лиц, происходивших из дворянства и выполнявших основную работу по управлению государством. Они не подчинялись никакому конституционному органу, и лишь царь мог отправить их в отставку, что он часто и делал, будучи во власти дворцовых интриг и своей жены, отличавшейся крайней подозрительностью. В таких условиях способные люди недолго задерживались на важных постах. Частые уходы в отставку «по причине слабого здоровья» породили среди чиновников поговорку: «В наши дни у всех плохое здоровье».
Постоянно кипевшая недовольством Россия при правлении Николая II страдала от стихийных бедствий, массовых убийств, военных поражений и мятежей. Кульминационным пунктом всего этого стала революция 1905 года.
В то время граф Витте посоветовал царю либо даровать конституцию, которой требовал народ, или восстановить порядок с помощью военной диктатуры. Николай скрепя сердце был вынужден согласиться с первым предложением, потому что двоюродный брат царя великий князь Николай, командовавший петербургским военным округом, отказался взять на себя ответственность за выполнение второго. Великому князю Николаю не простили этого отступничества ни ярые монархисты, ни прибалтийские бароны немецкого происхождения, симпатизировавшие Германии, ни черносотенцы — «эти правые анархисты», ни другие реакционные группы, составлявшие оплот самодержавия. Они, как и многие немцы, в том числе и кайзер, считали, что общие интересы двух самодержцев, некогда входивших в союз трех императоров, делают Германию более подходящим союзником России, чем буржуазно-демократические страны Запада. Считая либералов своими главными врагами, русские реакционеры предпочли кайзера Думе, так же как спустя много лет французские правые силы предпочли Гитлера Леону Блюму. Только выросшая за последние двадцать лет угроза со стороны самой Германии побудила царскую Россию отказаться от естественного намерения объединиться с этой страной и вступить в союз с республиканской Францией. «В довершение всего эта угроза сблизила Россию и Англию, которая в течение столетия не допускала русских к Константинополю и из-за чего дядя царя, великий князь Владимир Александрович, в 1899 году сказал: «Надеюсь дожить до того дня, когда раздастся предсмертный хрип Англии. Ежечасно посылаю свои горячие мольбы об этом господу».
