Времена «отречения от старого мира» не прошли бесследными для нахабинской «мекки». Покровский храм был разрушен до основания в 1935 году. Как сложилась судьба отца Сергия Пермского — можно только догадываться. В атеистические годы жители села тайком ходили, преодолевая 12 километров пути, на службы в Боголюбскую церковь Красногорска.
Желание возродить свой Покровский храм не покидает нахабинцев. Им удалось собрать некоторые средства и в 2000 году возвести вблизи намоленного места временную небольшую церквушку того же наименования. Это деревянное строение из необшитого неокрашенного бруса радует всю округу.
Церковный приход небольшой — около 100 человек. Во время праздничных служб у храма собирается такое количество народа, что большинство людей стоит вне его стен. Для них с помощью телекамер и радиоусилителей осуществляется трансляция происходящего внутри церкви у алтаря.
Общество трезвости пока еще не возрождено. Отец Димитрий (Фролов), посланный в Покровскую церковь из Николо-Перервинского монастыря, вместе со своей паствой не перестает молиться и надеяться на строительство просторного каменного храма. Конечно, икона Божьей Матери «Неупиваемая чаша» стоит в маленькой церкви на почетном месте. Она собирает возле себя редких паломников. У нахабинцев пока не появилось серьезного попечителя: крупного предприятия или частного мецената. Ведь о прошлом Нахабина мало кто знает.
В нашей обыденной жизни повелось, что в сфере предоставления транспортных услуг работают по большей части мужчины.
Этот обычай сложился не сегодня и даже не вчера. А так давно, что начала его уже никто не помнит.
В старых архивах нет ни строчки об обязательной монополии мужчин в этом занятии: без того ясно, кто здесь работал. Момент же появления в Москве женщины-извозчицы, из-за уникальности этого события, не замедлили отразить некоторые газеты начала ХХ века. Это произошло в первые холодные дни 1908 года. Крестьянка Калужской губернии Тарусского уезда Воротниковской волости села Ильинского Мария Осиповна Иванова вдруг в одночасье стала знаменитой на всю Москву, благодаря неравнодушию к ней со стороны шустрых репортеров. Каждому из них хотелось на страницах своих печатных изданий запечатлеть что-то, из ряда вон выходившее. Это было похоже на публикации о наших первых космонавтах в 1960-х годах. В 1908 году журналы подробно известили своих читателей о судьбе «новатора».
Мария Осиповна осталась одна с двумя детьми-малютками на руках. Никаких средств к существованию у нее не было. Как обыкновенная деревенская жительница, она не читала ни газет, ни книжек. Переодевания с целью скрыть свой пол русской «кавалерист-девицы» Надежды Дуровой в 1812 году и Жанны Д’Арк в далекой от Воротниковской волости стране были ей, конечно, неведомы.
Не чужой пример, не патриотический пламенный порыв, а что-то совсем иное подсказало Марии пойти подобным путем, чтобы спасти жизнь своим детям. И она, торопясь получить хоть какой-то заработок для их пропитания, решила надеть рабочую одежду своего умершего мужа и отправиться в Москву.
Продолжая в большом городе дело главы семейства, Иванова ежедневно садилась на козлы и ездила по улицам, как заправский возница. Никто, за исключением родных и друзей мужа, не знал, что ловко управляет лошадью женщина.
Проезд Петровского бульвара
Но каким-то образом городская полиция проведала об этом. Полицейские очень удивились и поначалу не поверили своим доносителям. Велено было человека Иванова-Иванову срочно доставить в участок. Здесь служители порядка дотошно расспросили нарушителя. Узнав, что перед ними действительно женщина, они посочувствовали Марии. Ее отпустили, но запретили дневную работу.
Мария Осиповна Иванова стала выезжать только ночью.
Иванова никогда и не узнала про то, что подобную практику годом ранее вполне легально ввели в Париже. Там в 1907 году женщинам официально разрешили заниматься извозным промыслом, и французская публика отнеслась к ним весьма снисходительно.
Мазилово принадлежало к числу наименее удобных подмосковных дачных мест. Здесь была какая-то необустроенность. Но, несмотря на это, поселение было переполнено простонародными дачниками.
Люди переезжали сюда с появлением первой зеленой травки и уезжали перед Покровом, в октябре, в преддверии серьезных морозов.
В Мазилове можно было летом неплохо экономить на расходах по жилью: за небольшую цену 50–60 рублей на четыре-пять месяцев снимались сносные дачи в то время, когда на этот срок можно было вовсе отказаться от аренды московской квартиры.
Но что было плохо? Дорога. Направленная на Мазилово, она никого не устраивала, шла от Дорогомиловской заставы, к которой не было в то время даже конной железной дороги. Поэтому до Мазиловской дороги надо было либо семь верст идти из города пешком, либо дорого платить извозчику, потому что в обратную сторону пассажира он бы ни за что не нашел.
Но был и другой путь. По Брестской железной дороге доезжали до полустанка Кунцево и от него возвращались назад в сторону города пешком минут сорок по совершенно открытой местности, часто под солнечным припеком или под дождем, бредя грязной и пыльной дорогой посреди пашни.
Когда ехали в Мазилово от московской окраины — Дорогомиловского кладбища, то долго пассажиров мучило сильнейшее зловоние от скотобойни. Она стояла прямо у дороги. В этих местах постоянно бродили толпы нищих.
Проехав немного подальше, приходилось пересечь проселок в глубоких рытвинах. А там уже было рукой подать до знаменитого на всю округу Мазиловского моста.
Со второй половины XIX века весной наполовину развалившийся мост был буквально «объездным», причем либо справа, либо слева — без разницы, через какие-то канавы и полноводные лужи.
Говаривали, что именно здесь сложился давний анекдот об Алексее Степановиче Хомякове (1804–1860). Этот писатель, ученый-философ, глава славянофилов, ехал как-то проселком на рыдване, запряженном шестеркой лошадей. Экипаж подъехал к мосту через речушку, и возница вздумал на него въехать. Как только лошади вступили на переправу, мост неожиданно провалился. Колеса завязли в грязи, а лошади застряли ногами между бревнами и отчаянно ржали.
На помощь, побросав работу, сбежались сельские мужики. Они принялись вытаскивать потерпевшую крушение колымагу и спасать лошадок.
Но тут среди работающего народа знаменитый славянофил и борец с крепостничеством вдруг решил произнести назидательную философскую речь. Хомяков с пафосом стал упрекать своих спасителей в отвратительном состоянии дороги и местного моста. По окончании мужицкой возни и выступления оратора один работавший старик крестьян не сдержался, подошел к барину и сказал: «Ну уж и ты-то хорош! Видишь мост, нет, чтобы его объехать, так прешь прямо на него! Чудной какой-то ты, барин!» Ученый затих и задумался…
Объезд Мазиловского моста выводил каждого ездока почти до Филей. По подъезде вновь к Мазилову он опять попадал в царство ям, ухабов и бугров в тех местах, где должна была бы быть улица.
Ни в поселении, ни вокруг него практически не было никакой зелени — полное безлесье, а при домах — убогие и жалкие редкие палисаднички.
Кроме того моста, других достопримечательностей здесь не было.
Дачники жили, все перезнакомившись, одним коллективом, часто заходя друг к другу в гости. Мило и дружелюбно.
На краю Мазилова по дну оврага протекал маленький и грязный ручеек, который около села Кунцева образовывал большой пруд. На этом пруду летом ставилось около десятка рогожных купален. Не только они одни были удовольствием дачников-мазиловцев, но и прогулки в Кунцево: скачком через ручей вброд или в обход через плотину. А там они попадали в посаженную в 1870-х годах аллею, приводившую к дому владельца Кунцева.
В этом селе жизнь была налажена совсем иная: здесь прохлаждалось на отдыхе только богатое купечество.
Купцы и купчихи по вечерам восседали на краю крутого берега Москвы-реки на большой скамейке, прозванной ими же Биржею. Мазиловцы к этому месту с Биржей подходить не смели. Таков был закон.
До XIV века в Москве не знали применения дуги в запряжке. Вожжи были введены в употребление только в конце XVII века. Возки или сани запрягались сообразно знатности владельца: одной, парой, двумя и тремя парами лошадей. Причем кучера сидели на лошадях верхом. Заграничное влияние в XV–XVII веках ввело в употребление в Москве колымаги (безрессорная карета со слюдяными оконцами).
Историки отметили, что указом царя Алексея Михайловича 26 апреля 1670 года было запрещено въезжать на лошадях в столичный Кремль стольникам, стряпчим, московским дворянам и «всяких чинов людям». Этот запрет был вызван главным образом многочисленностью толпившихся в Кремле обывателей и только отчасти мотивами царской церемонии.
