- В том-то и дело! - воскликнул Ленин. - Это лишь подтверждает связь бюрократизма и взятки. Взяточники могут существовать только среди бюрократов.
А обычно взяточник-это и есть бюрократ. Так почему же, хотел бы я знать, мы миндальничаем с этими примазавшимися к нам злейшими врагами Советской власти, которые дискредитируют ее?
Крыленко попробовал объяснить, почему до сих пор бюрократа не судили публично - в огромном зале, при свете прожекторов, с корреспондентами и фотографами, с громовой речью обвинителя, который назвал бы зло его подлинным именем.
- Неловко вроде бы, Владимир Ильич, выносить нашу боль на всеобщее осмеяние. Так думают многие...
- Но надеюсь, не вы!.. - Голос Ленина осекся от волнения, и Крыленко мысленно выругал себя за то, что не сумел оградить Ильича от тревожных мыслей даже на отдыхе. - Надеюсь, не вы, Николай Васильевич, ибо вряд ли вы не знаете, что боль надо лечить, а не загонять ее внутрь. Против этой боли нет пилюль, ей поможет лишь хирургический нож. С каких это пор большевики уподобились трусам, боящимся гласности?
О чем мы печемся: о своем покое или об интересах рабочего класса? Если нам не безразлична судьба революции, то всех бюрократов и взяточников мы потянем на публичный и беспощадный суд. А не то нас будут вешать на вонючих веревках, и поделом, батенька, поделом, поделом!..
Крыленко попробовал вставить слово, но Ленин, столь терпеливо выслушивающий обычно своего собеседника, поспешно перебил его:
- И не ищите, дорогой мой, оправдания трусам.
Подберите-ка лучше дело поярче и судей поумнее - не торопыг, не крикунов, не фразеров. И сами возьмитесь обвинять, чтобы процесс превратился в школу революционной справедливости. Меня позовите - я тожо приду: послушать да наматывать на ус. Ну как, по рукам?..
Он засмеялся, смягчая этим резкость тона, который можно было, чего доброго, принять за разнос.
- По рукам! - в тон Ленину засмеялся Крыленко. - Но ведь и вы, Владимир Ильич, нарушаете закон.
- Какой? - не на шутку встревожился Ленин.
- Закон Советской власти о труде. В будни положено работать, в праздники - отдыхать. А сегодня, между прочим, день нерабочий.
- Подчиняюсь закону, - с напускным смирением произнес Ленин, и они оба снова рассмеялись.
До места назначения им еще надо было трястись километров сорок на крестьянских подводах. Солнце палило нещадно. Ленин сидел сгорбившись рядом с возницей. В синей ситцевой рубахе, подпоясанной потертым ремешком, в стареньком картузе, он по виду не отличался от рабочего, приехавшего в деревню на выходной поохотиться да порыбачить. Ничем не выдавая себя, он непринужденно разговаривал с крестьянином о жизни, бесхитростными вопросами вызывая собеседника на откровенность. За несколько часов, проведенных в телеге, он получал из первых рук правду о крестьянском повседневье, о настроении на селе, о нуждах и думах людей.
Заночевали на сеновале. Поужинали тем, что взяли с собой. Поровну разделили бутерброды. Ленин порылся в мешке, вытащил неизменную свою жестяную коробочку из-под зубного порошка: там были мелко наколотые кусочки сахару и щепотка чаю. Заварка получилась на славу. Обжигаясь, с наслаждением пили из кружек...
...Птицы вспорхнули, вспугнутые неосторожным движением. "Ну, стреляйте, стреляйте же, Владимир Ильич!" - безмолвно выкрикнул Крыленко. Он и сам пустил им вдогонку пару-другую зарядов. Но поздно!..
Ленин восхищенно следил за их полетом.
- Красота какая! - сокрушенно сказал он наконец, виновато опустив глаза. Ему было неловко оттого, что он повел себя не по-охотничьи.
Не раз уже с Ильичом было такое. То, не стреляя, он чуть ли не в упор любовался лосихой, то в полутьме брезжущего рассвета слушал, как, растопырив крылья, среди зеленой хвои могучей старой ели самозабвенно поет красавец тетерев...
- Ничего, - подмигнул Крыленко. - Купим дичь в деревне и поднесем Надежде Константиновне богатый трофей.
Он знал, как "любит" Владимир Ильич эту в общемто невинную ложь и тем паче - "охотничьи рассказы"
с их неизбежным преувеличением, оттого и постарался вложить в свое предложение максимум юмора.
Ленин оценил его по достоинству.
- Только давайте договоримся о деталях, чтобы не перепутать, кто кого убил. А то один товарищ, с которым мы тоже как-то охотились, раз приврал, что мы убили двухпудового орла. Двухпудового - ни больше ни меньше. Естественно, этого снайпера тут же спросили: "Уж не чугунного ли, с ворот какой-нибудь княжеской виллы?" - "Да что вы!" - от всего сердца возмутился коллега и очень выразительно посмотрел на меня. Из охотничьей солидарности я чуть было не стал лжесвидетелем...
Эти поездки с Лениным навсегда остались для Крыленко яркой страницей, к которой не раз и не два возвращала его память.
Несколько лет спустя пришлось Николаю Васильевичу заниматься делом об одной беззастенчивой волоките. Крестьянские ходоки добивались в московском учреждении запасных частей для трактора. С них взяли деньги, а частей не дали. И даже не потрудились сообщить, куда же делись деньги. Началась проверка. Подумать только: вся переписка лежала в папке с надписью: "Срочные дела".
Люди, допустившие это беззаконие, никому не хотели зла. И деньги они тоже не прикарманили. Нашлись деньги - целехоньки, рубль к рублю. Но легче ли от того делу, которому они навредили, людям, намаявшимся из-за чиновного их равнодушия?
Что же, простить волокиту? Пожурить бюрократов и оставить на прежних местах? Иные товарищи были склонны к такому решению. "Стоит ли пустяками загружать наши суды?" - был и такой довод.
А Крыленко вспомнил жаркий полдень, пыльную смоленскую дорогу, тряскую телегу и синий туман над едва пробудившимся озером... И жесткие, решительные слова Ильича: "Надо тащить волокиту на гласный суд!
Иначе эту болезнь мы не вылечим".
И потом, на обвинительной трибуне, вглядываясь в гудящий, как улей, зал, вспомнил Крыленко другие слова Ильича - слова, сказанные тогда же: "Меня позовите, я тоже приду: послушать да наматывать на ус".
Какая беда, что он уже не мог прийти и послушать!..
ПОБЕЖДАЕТ СИЛЬНЕЙШИЙ
Дел в эти дни у Крыленко невпроворот. А когда бывало иначе? Случалось ли хоть однажды, чтобы мог он почувствовать передышку? Отключиться? Заканчивался один процесс, начинался другой. Такова была обычная, повседневная жизнь прокурора республики.
Но не только в судебных залах проходила она. Ежедневно докладывали ему о самых важных делах, по которым велось следствие, о самых тяжких преступлениях, совершенных накануне, о злодеяниях далекого прошлого, раскрытых только сегодня.
Ни одно преступление не остается безнаказанным, рано или поздно наступает расплата - эта истина неизменно подтверждалась в кабинете прокурора.
Давно ли революционный трибунал, разбирая дело о заговоре послов, пригвоздил к позорному столбу шпиона Сиднея Рейли? Преступник/ удалось скрыться, и он был приговорен к расстрелу заочно.
Прошло семь лет. И вот глухой осенней ночью возле приграничной деревушки Ала-Кюль Рейли был схвачен чекистами.
Еще одна мрачная тайна раскрылась в эти дни: известная некогда Серебрякова, бывшая хозяйка модного салона, где конспиративно встречались революционеры, оказалась штатным агентом охранки, трудившимся в поте лица под кличкой "Туз". Теперь ее ждала скамья подсудимых: Крыленко подписал обвинительное заключение и дело направил в суд.
Убийства из-за угла, зверские расправы врагов с представителями власти, налеты, ограбления, поджоги...
Спекулянты, мошенники, воры втягивали в свои преступные махинации детей, потерявших родителей и близких, скитавшихся по необъятным просторам разоренной войной страны.
До всего должны были дойти руки прокурора республики: и добиться кары для виновных, и спасти случайно затянутых в преступную трясину, и помочь тому, кто нуждался в помощи.
Стране было нужно, чтобы он, Николай Крыленко, занимался тем, что было принято называть изнанкою жизни. И он занимался, понимая, что этим служит революции. Служит народу. Но именно потому, что изнанка жизни составляла прокурорские будни, так тянулся он ко всему, что было ее лицом.
Он был жизнелюб, и ничто человеческое ему не было чуждо. В часы, свободные от работы, он отправлялся в пешие походы, играл в волейбол, рыбачил, с наслаждением рылся в книжных развалах букинистов, слушал музыку, читал стихи. И еще - это стало и страстью, и важным общественным делом - он старался привить тысячам, десяткам тысяч людей любовь к шахматам.
"Шахматная лихорадка", охватившая осенью двадцать пятого года Москву и весь Союз, была делом его рук. Это он задумал и осуществил грандиозное, невиданное до сих пор в России спортивное мероприятиемеждународный шахматный турнир при участии всех "звезд" мирового класса, с которыми состязались на равных никому дотоле не известные молодые советские мастера.
