Много недоуменных вопросов вызывала и система взаимоотношений внутри Совмина, и методы руководства им. Одну из проблем в связи с этим отмечу. Внешне затушеванная, она имела принципиальное значение. Дело в том, что четыре союзных министра, формально входивших в Совет Министров, никак не подчинялись его Председателю. Деятельность этих министерств была неподотчетна Совмину, а то и вовсе неизвестна ему. Я имею в виду министерства обороны, иностранных и внутренних дел, а также Комитет государственной безопасности. Более того, даже два заместителя Председателя занимали особое положение и вели автономную деятельность — те, кто отвечал за военно-промышленный комплекс и сельское хозяйство. Всеми этими звеньями государственного аппарата безраздельно и властно руководила партия, соответствующие Секретари ЦК и лично Генеральный.
Впрочем, в то время КПСС руководила всем хозяйством и вообще страной в целом. До XIX партконференции еще было несколько лет, и никто не ставил под сомнение всеобъемлющую роль партии.
Я уже упоминал о параллелизме в работе ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Примерно одни и те же организационные структуры, примерно одни и те же вопросы. Однако руководящая роль Коммунистической партии в той же Конституции, в знаменитой 6-й статье, давала право работникам ЦК и его секретарям, которые в своей деятельности, по сути, дублировали зампредов в Совете Министров, командовать не только хозяйством, но и самим «высшим исполнительным и распорядительным органом».
Конец 89-го и начало 90-х годов были пиком острейшей борьбы за ликвидацию 6-й статьи Конституции СССР. Это была битва не просто за формальное ее изъятие из Основного Закона: в борьбе за власть, по сценарию «демократов» — вчерашних коммунистов (впрочем, почему вчерашних? — в то время чуть ли не все они еще числились ими!), необходимо было выбить основные силы: партию, а потом и советское Правительство.
Если говорить откровенно, то до начала этой кампании мало кто помнил, что есть 6-я статья в Конституции. Десятилетиями все знали, что партия всем руководит, — и этим все сказано.
Раз уж я заговорил о Конституции, то не грех вспомнить и то, что в ее статье 108 недвусмысленно утверждалось: «Высшим органом государственной власти СССР является Верховный Совет СССР». Господи, да разве ж так было?!
Проекты законов или постановлений Верховного Совета готовились, как правило, в отделах ЦК или под их руководством. Были и выступления на сессиях, но для жарких дискуссий и баталий еще время не наступило. И только в 1989 году, когда страна в основном созрела для парламентского демократизма, началась борьба за каждую фразу, за каждую запятую.
И не виновны были депутаты, единогласно голосующие. Кстати, я знал немало парламентариев прошлых созывов, и все они были людьми чрезвычайно порядочными и честными. В моральном отношении они были на голову выше многих депутатов 1989 года. За полтора года общения с новым Верховным Советом мне довелось столкнуться с самыми разными людьми, с потаенными и не всегда светлыми закоулками души политиков и политиканов. И даже при этом считаю, что создание активно действующего на постоянной основе парламента являлось большим достижением в демократических преобразованиях периода перестройки.
В последние годы через средства массовой информации власти настойчиво вбивают в сознание людей, что нынешние парламентарии занимаются пустопорожней болтовней, что именно они мешают нормально жить стране. И это говорят люди, которые пять лет назад на митингах кричали: «Вся власть Советам!» Ну а поскольку мы живем в эпоху взаимоисключающих деклараций и таких же поступков, то этот тезис без всякого смущения по поводу публичного насилия над логикой «дополняется» другим: у парламента должно быть полное единодушие с исполнительной властью. И если это не получается мирным путем, исполнительная власть прибегает к самому убедительному аргументу для установления единомыслия или хотя бы видимости его — к танковым пушкам, расстреливающим на глазах всего мира свою законодательную власть — «сердце государства», как еще в XVIII веке определил ее Жан-Жак Руссо. Власть же исполнительную он сравнивал с мозгом государства. Ну а если мозг направляет вооруженную преступную руку прямо в сердце, всем ясно, чем это кончается: гибелью, в том числе и его самого.
Но отойдем от аллегорий… Так вот, при всех недостатках деятельности парламентов — как союзного, так и российского, — я не хотел бы возвращаться в период до 1989 года. Ведь если вспомнить взаимоотношения реальных властей того времени, можно выстроить такую последовательность: партия — правительство — парламент. Не параллельное их существование, а последовательное. Не похожа ли эта схема на сегодняшнюю: президент — правительство — парламент? И вернулось все это на круги своя именно после «черного октября» 93-го и последовавшего затем декабрьского голосования.
Если же продолжить размышления о прошлом, то «круги» эти были таковы, что власть у партийных лидеров была и впрямь абсолютной, почти безраздельной. По сути, аппарат партии в то время намертво сросся с государственным управлением. В Совет Министров частенько приходили на подпись его постановления, но подготовленные в ЦК. Председатель Совмина, будучи по должности членом Политбюро, только на его заседаниях узнавал иной раз о планах и деятельности формально подведомственного Правительству военно-промышленного комплекса (ВПК).
Только как член Политбюро Председатель Совмина мог обсуждать вопросы внешней политики, государственной безопасности или внутренних дел. Впрочем, и некоторые другие министры, выслуживаясь перед Генеральным секретарем, порой обходили порядок и даже нормы порядочности. Совминовские старожилы рассказывали мне, например, как оказывался в глупейшем положении тактичный и умный Косыгин, когда Брежнев на ПБ вдруг заявлял: «Тут нам Коля пару сотен миллионов долларов сэкономил. Можем их потратить на то-то и на то-то…» В переводе это означало, что министр внешней торговли Н.С. Патоличев, используя конъюнктуру внешнего рынка, а также разницу между госплановскими ценами и реально сложившимися на это время, мог «сэкономить» иногда довольно внушительные суммы. Пользуясь симпатией Брежнева и потому особым своим положением, он напрямую делал такие жесты. Минуя Косыгина.
Да и все мало-мальски руководящие должности — совминовские, министерские, производственные — ЦК держал в своих руках через систему так называемой номенклатуры. Причем номенклатура тоже была разной.
Самая высокая — номенклатура Политбюро. Сюда входили Председатель Совета Министров, как вы уже поняли, его заместители, министры, председатели госкомитетов… Руководители рангом пониже, в частности заместители министров, входили в номенклатуру Секретариата ЦК, то есть утверждались в своих должностях коллективным решением секретарей. И, наконец, должности начальников главков, членов коллегий министерств рассматривались на уровне отделов ЦК.
Пост директора Уралмаша, как и других крупных производственных объединений и заводов, кстати, был номенклатурой Секретариата. Вот почему, дошагав за два десятилетия от сменного мастера до директора Уралмаша, я волей-неволей попал в номенклатуру ЦК, откуда партия и черпала кадры, которые, по словам «вождя всех народов», решают все.
Таким образом, Председатель Совета Министров никого из министров или своих замов без решения Политбюро или Секретариата ЦК уволить не мог, даже если те из рук вон скверно работали. Более того, один из первых заместителей — опять по должности! — входил в состав Политбюро, так что по партийной линии вообще был равен своему непосредственному начальнику. Как и министр обороны. Как и Председатель КГБ. Как и министр иностранных дел.
О Политбюро много сложилось мифов и легенд, клеветы и домыслов. Я оставляю в стороне злобных ненавистников КПСС. С этими людьми все ясно. Но мы действительно долгое время жили в закрытом обществе, при остром дефиците гласности. Ее отсутствие или нехватка и порождали всевозможные слухи и легенды, заменявшие нормальные источники информации. В основе же легенд обычно лежит какой-то факт, но соотношение правды и вымысла в них далеко не соответствует истине. И я надеюсь, что моя попытка объективно оценить положение дел в тогдашнем руководстве партии не даст никому повод для того, чтобы обвинить меня в желании оправдать беззакония и произвол, творившиеся в период сталинщины.
Первый шаг в придании гласности работе ПБ сделал Андропов. Сразу же после прихода на пост Генерального секретаря он предложил давать информацию в прессу о заседаниях Политбюро. Эта традиция сохранилась до начала 1990 года. Но, к сожалению, в этом отношении рамки гласности не были расширены. А жаль: такой шаг снял бы много вопросов о работе и решениях этого, по существу, высшего звена всей системы управления государством.
