Генриху действительно пришлось бы утомиться, и бесспорно, он с большим удовольствием получил бы то, что хотел посредством дипломатии. Однако его усердное и терпеливое завоевание Нормандии свидетельствовало, что никакая усталость не заставит его изменить свои планы.
Как и приличествует человеку, который являлся одновременно реалистом и мечтателем, между требованиями Генриха до и после убийства герцога Бургундского существовало поразительное отличие. Во время осады Руана и несколько месяцев спустя ее успешного окончания Генрих и его команда дипломатов во главе с графом Уориком несколько раз проводили встречи с арманьяками и бургиньонами. Вопрос шел о реальных переговорах, а не мечтах, которые предшествовали битве при Азенкуре. Требования Генриха практически не изменялись. Он хотел руку дочери французского короля. И если его чувства воспылали из рассказов о ее красоте, но тем не менее не затмили его чувство политической реальности, поскольку ее приданое было огромным – миллион золотых франков, полный суверенитет для его последних завоеваний, а также вся территория, обещанная Англии по договору в Бретиньи[17].
В обмен на это он должен был отказаться от своих претензий на французскую корону. Наиболее продуманным эпизодом в этот период дипломатических отношений стала встреча между англичанами и бургиньонами, которая состоялась в начале лета 1419 г. в Мелане, расположенном между Понтуазом и Мантом. Встреча прошла на огороженном лугу, где с обеих сторон находилось два входа. Были предприняты тщательные меры предосторожности против возможной измены, особенно на французской части поля. Посередине находились три изящных шатра, один для переговоров, а два других были предоставлены в пользование могущественным персонам с обеих сторон. Вокруг луга разместился городок из пестрых палаток, предназначенных для менее влиятельных людей. В этом месте Генрих в сопровождении своих братьев, Кларенса и Глостера, дяди, герцога Экзетера, архиепископа Чичеля и главного участника переговоров, придворного рыцаря Ричарда Бошана, графа Уорика, провел встречу с герцогами Бургундским и Бретонским, королевой Изабеллой и ее младшей любимой дочерью Екатериной. Именно здесь Генрих впервые увидел свою будущую супругу, хотя к тому времени прошло уже около десяти лет с того момента, когда впервые обсуждалось ее приданое. Теперь ей было восемнадцать лет, она была высокая и красивая девушка, которая, по всей видимости, соответствовала своему, несомненно, лестному портрету. Если она и была красивой, то этим она обязана своей матери-немке. В целом женщины династии Валуа были не красивее мужчин, кузины Екатерины, дочери герцога Бургундского, слыли чрезвычайно непривлекательными, что, по-видимому, можно трактовать как уродливые. Поэтому когда Генрих возложил матримониальную часть договора с герцогом Бургундским на своего брата, Джона Бедфорда, женив его на Анне Бургундской, он тем самым определенно извлек из этого соглашения наибольшую выгоду. Но любил ли он на самом деле свою королеву, о чем пишут многие авторы, остается открытым вопросом. Несомненно, находясь на смертном одре, он мало думал о ней. Но пока, на встрече в Мелане, он, во всяком случае, вел себя подобающим образом. Генрих «с особенно уважительным почтением поприветствовал королеву и затем поцеловал ее и ее дочь», на что последняя, как говорят, залилась румянцем, как это и подобало настоящей девушке. После этого Генрих обменялся рукопожатиями с герцогом Бургундским. Однако, несмотря на внешнее дружелюбие, встреча закончилась безрезультатно, потому что, как писал хронист Монстреле, требования короля в отношении приданого леди Екатерины были непомерно большими.
Были ли его требования непомерно большими или нет, после убийства Иоанна Бесстрашного Генрих готов был их увеличить. Теперь он заявлял, что единственным приемлемым для него решением была корона Франции. Он жаждал слияния двух корон – английской и французской для себя и своих наследников. Он хотел жениться на принцессе Екатерине, а затем рассматривать Карла VI и Изабеллу как своего отца и мать. Когда французы обратили внимание на то, что несколько недель до того король довольствовался значительно меньшим, английские парламентеры ответили, что это правда, однако теперь дела обстоят по-иному – факт, который французы очень хорошо осознавали. То, что ситуация изменилась, заставило в конце концов согласиться практически со всеми притязаниями Генриха. Однако переговоры были очень трудными и продлились восемь месяцев.
Вся сложность, с которой велись переговоры, заключалась в том, что хотя Генрих намеревался заключить англо-бургундский союз, он все равно вынужден был иметь дело с тремя различными категориями людьми: в Дижоне с молодым герцогом Филиппом и его советниками, в Труа с королевой и ее советниками и в Париже с советом короля. Все эти три группы людей были проникнуты симпатиями к герцогу Бургундскому, однако у каждой из сторон была своя точка зрения, и все испытывали значительные опасения перед явной необходимостью передачи короны Франции захватчику.
Легче всех было убедить парижан, которые, как мы видели, были сильно настроены против арманьяков. Значительно более легкому принятию сурового решения лишить наследника трона дофина Карла всех прав и позволить передать управление Францией в руки иностранного государя способствовал тот факт, что дофин был не только арманьяком, но также и убийцей. С другой стороны, Генрих изображался благоразумным и мудрым человеком, угодным Господу, приверженцем мира и правосудия. Более того, этот мудрый государь, любящий мир, находился у ворот Парижа, отрезав все поставки продовольствия в столицу, немало повредив при этом торговле парижан, и уж наверняка был готов взять то, что он хочет, если ему этого не дадут по-доброму. Но прежде всего, казалось, он был единственным человеком, который мог принести мир этой стране, страдавшей от войны.
Молодой герцог Бургундский приветствовал англо-бургундский союз, который он рассматривал как орудие мести убийцам своего отца. Но было бы неправильным думать, будто им или его советниками исключительно владели мысли о мести. Совет бургиньонов тщательно взвешивал все за и против этого союза, а также претензии Генриха на корону. Будучи главным пэром Франции, герцог однозначно совершил бы преступление против короля, если бы передал корону королю Англии. А это само по себе укрепило бы позиции дофина. Но можно ли было доверять кому-либо из своих будущих союзников – королеве Изабелле или королю Генриху? С другой стороны, если он не воспользуется возможностью заключить союз с англичанами, тогда это, возможно, сделает дофин. Бургиньоны, как и парижане, устали от войны, и поэтому соглашение с Англией воспринималось как наименьшее из зол. Накануне Рождества 1419 г. между Бургундией и Англией был подписан договор, по которому герцог Филипп Бургундский обязался помочь Генриху получить корону и принцессу Екатерину и совместными усилиями уничтожить дофина, который отныне был заклеймен как убийца и как таковой, следовательно, не мог быть наследником короны Франции. Чтобы спасти герцога Бургундского от позора, которым тот покроет себя, низвергнув своего собственного короля, Генрих согласился, чтобы Карл VI оставался королем до самой смерти, однако после этого корона и королевский сан должны будут перейти к Генриху и его наследникам. До того времени Генрих должен был носить титул наследника и регента Франции и абсолютно суверенно править теми землями, которые он завоевал.
Труднее всего было добиться одобрения королевы Франции. Как бы сильно Изабелла ни испытывала неприязнь к дофину, просьбы лишить наследства своего собственного сына были для нее ужасными. История о том, что она якобы публично заявила, будто дофин был бастардом, появившимся на свет в результате одного из ее любовных похождений, в хрониках той эпохи не встречается. Возможно, она была выдумана англичанами, чтобы придать претензиям Генриха большую силу – принимая во внимание компрометирующее прошлое королевы, эта история стала эффективным средством пропаганды. В трудные 20-е гг. XV в. эта история постоянно доставляла неприятности несчастному дофину Карлу, который понимал, что если он действительно был бастардом, то его долгая борьба за трон неоправданна. Но на самом деле королева была далека от того, чтобы объявить его бастардом, более того зимой 1419-1420 гг. она даже пыталась восстановить дружественные отношения с дофином. Кроме моральных и юридических последствий предлагаемого договора, она с подозрением относилась к намерениям герцога Филиппа и беспокоилась по поводу того, что сама может утратить свое влияние. В конце концов финансовое и личное давление заставили королеву принять решение. Ограничить королеву и ее двор в денежных средствах было эффективным средством, поскольку она по-прежнему вела расточительный и легкомысленный образ жизни. Личное давление оказала мать герцога Филиппа Бургундского, талантливая герцогиня Маргарита, которая была родственницей королевы, и Людовик де Робсар, специальный посланник, направленный самим Генрихом. Людовика де Робсара король Англии послал для того, чтобы ускорить чрезвычайно медленные и аккуратные методы ведения обычной дипломатии. С рождения зная французский язык, он был воспитан в тех землях, которые принадлежали семье французской королевы, затем он получил английское подданство и пользовался полным доверием короля Генриха. Мы не знаем, какие обещания он дал королеве, но они оказались действенными. 17 января королева издала грамоту, в которой порицала действия своего сына, одобряла политику Филиппа Бургундского, а также принимала англо-бургундский союз.
