Это один момент. А другой?
«…иметь возможность уехать из Германии, если дела так пойдут и дальше…»
Какие дела?
Здешняя политическая сумятица все же должна улечься, все снова должно прийти в норму. Не могут же люди идти против всего света… и кроме того: здесь мы все вместе — мама, дети, моя сестра и я. Мы живем своей жизнью. Я снимаюсь из фильма в фильм, играю в театре, мне никто ничего не диктует. Я могу сниматься и играть то и так, как хочу…
Впрочем, время от времени уже приходится… как-то подлаживаться. Точно. Скажем, на этих смертельно скучных официальных приемах с их удивительно напряженной атмосферой и недоверием, которое испытывают друг к другу почти все. Все чаще хочется отказаться. Чаще — да, но всегда ли?.. Какая женщина не любит поклонения?.. Покинуть Германию?
До сих пор я была счастлива.
Марсель Робинс делает мне второе предложение.
— С женщиной, которую я люблю, я не вступаю в связь, — произносит он и продолжает уговаривать. Он уговаривает так долго, пока я не теряю все свои принципы и не сдаюсь.
Мы поженились в 1936 году.
Свидетели — моя дочь Ада и ее муж.
После регистрации брака мы выпиваем по бокалу шампанского в отеле «Бристоль» на Унтер-ден-Линден.
На вечер в мою квартиру на Кайзердамм приглашены около сорока друзей. Само собой разумеется, пришло, как это у нас водится, гораздо больше. Пришли и русские — для подобного торжества факт немаловажный…
С самого начала атмосфера устанавливается непринужденная и очень скоро даже шаловливая. И почти каждый заклинает Марселя оставить меня такой, какая я есть, и не превращать в настоящую домохозяйку.
Марсель явно чувствует себя чужим среди этого раскованного творческого люда. Моя профессиональная одержимость, о которой так много и при каждом удобном случае говорится в шутливых речах, не очень-то поднимает его настроение. Он держится вежливо, но официально. Вероятно, он прикидывает, а что будет, если он потребует от меня чуть большего внимания к себе.
И неизвестно, куда бы завели его эти мысли, но в этот момент в дело включаются мои русские земляки: они не могут удержаться, чтобы не продемонстрировать русские свадебные обряды, и именно на «живом объекте», на Марселе. Они кладут его на растянутую простыню и трижды подбрасывают в воздух после каждой круговой чарки…
Марсель растерян. Он пытается выбраться из простыни, и так неудачно, что падает на пол и несколько секунд лежит без сознания.
Мы отвозим его в ближайшую клинику.
Врач успокаивает меня: сотрясения мозга и серьезных повреждений внутренних органов нет, скорее, это шок вследствие сильного нервного и душевного напряжения.
Я прошу Марселя ответить, так ли это. Но он качает головой и настаивает, чтобы мы продолжали праздновать. Если мы дадим ему немного времени, он тоже освоится с нашими суровыми «немецко-русскими нравами».
— Ну, иди же к своим сиротам, — улыбается он.
Я вздыхаю. В конце концов, и врачи иногда ошибаются. Марсель кажется таким непринужденным… Разве так выглядят те, кто находится в кризисе? Я целую его:
— До утра…
Итак мы, «сироты», продолжаем веселиться — вплоть до утра. Во главе «арьергарда» в десять утра я снова у Марселя в клинике.
И — пугаюсь.
Друзья тотчас всё понимают и оставляют меня с ним наедине. В отличие от вчерашнего Марсель напряжен, нервозен, погружен в себя. Врач не ошибся.
Я еще раз прошу Марселя сказать мне, что его угнетает. Он говорит с трудом, отрывисто.
За несколько недель до нашей свадьбы Марсель понес серьезные финансовые убытки. Нервы его были настолько расшатаны, что он был вынужден отправиться в санаторий. Ко дню свадьбы Марсель еще не совсем выздоровел.
— Почему ты ничего не рассказал мне…
— Я люблю тебя, — перебил он меня.
— Да, но почему сразу после этого, Марсель…
— Начинать наш брак с рассказа о санатории?..
Я смущенно смолкаю.
— А вот к немецко-русскому празднику я все же оказался не готов, — горько усмехается он.
Вскоре возвращается в Брюссель.
— Я должен сам разобраться с собой, — говорит он на прощание.
На следующий день я возобновляю съемки. Фильм имеет символическое название «Любовь выбирает странные пути».
После завершения фильма еду к Марселю в Брюссель. Мы договорились, что я буду курсировать между съемками в Берлине и нашей частной жизнью в Брюсселе.
Между тем я получаю театральное предложение, которое меня очень привлекает, — играть в «Чернобурой лисице», венгерском водевиле. В Вене в этой бенефисной роли блистала Леопольдина Константин. Моим партнером будет Карл Шёнбёк. Фильмом «Девушка Ирен», в котором Шёнбёк выступил партнером Лил Даговер, он завоевал бешеный успех. В спектакле «Чернобурая лисица» в Берлине он добивается признания и как театральный актер.
За две недели до начала репетиций я на машине еду в Брюссель.
Меня ожидает огромный и со вкусом обставленный дом. На секунду в памяти всплывает полутемная, тесная трехкомнатная московская квартира времен моего первого брака.
Здесь, по счастью, все иначе.
И Марселя по сравнению с днем нашей свадьбы в Берлине словно подменили. Он, как и в Вене во время нашего ужина в «Захер», очарователен, гостеприимен, умен.
Мы переживаем чудесные дни. Только через неделю я решаюсь сказать ему, что уже подписала новый театральный контракт. Он оказывается на удивление чутким, просит рассказать меня о роли, заранее радуется тому, что будет приезжать на выходные ко мне в Берлин, и с гордостью представляет своим друзьям: «C'est ma femme — madame Tschechowa»*.
Время до моего отъезда пролетело как праздник.
«Чернобурая лисица» идет с огромным успехом, и полуторамесячный контракт продлен еще на месяц… Марсель часто бывает в Берлине. Он неизменен: любит свою «фанатичную жену», читает всю критическую прессу и не упускает возможности очаровывать меня в наши краткие совместные часы…
В Брюссель я возвращаюсь только после того, как спектакль «Чернобурая лисица» сходит с репертуара. Между тем прошло почти полгода. Марсель и я договорились, что каждый использует счет другого, когда он гостит у него. Таким образом мы уходим от строгих ограничений в обмене валюты. Мне, например, разрешается брать за границу лишь десять марок.
В день моего приезда Марсель дает званый ужин. Перед этим мне хочется сходить к парикмахеру. Моих десяти марок для этого недостаточно, и я прошу Марселя дать мне денег или еще лучше чек, чтобы я, как мы договаривались, во время моего пребывания могла пользоваться его счетом.
Он бросает на меня странно напряженный взгляд:
— Зачем тебе деньги?
Вопрос выводит меня из себя — сама его постановка: разве я должна давать объяснения? Давать отчет? Он что, не доверяет мне? Как это возможно?..
— Прежде всего на парикмахерскую, — озадаченно говорю я.
— Разве ты не обменяла свои десять марок?
— Но их же не хватит.
— Для дешевой парикмахерской вполне достаточно…
Я растерянно молчу.
Семеня, входит дочка Марселя от первого брака, очаровательная маленькая девочка. Она хочет, чтобы папочка подарил ей новую куклу.
Марсель выписывает банковский чек, вызывает колокольчиком экономку, вручает ей чек и велит немедленно купить малышке самую красивую куклу в Брюсселе… Цена — это он подчеркивает особо — «цена не играет роли».
Вечером мы с Марселем принимаем гостей.
Каждому новому гостю он повторяет то, что уже несколько недель радостно и гордо провозглашает своим друзьям: «C'est ma femme — madame Tschechowa».
Но теперь в его голосе нет прежней радости — скорее слышится странное напряжение, которое чувствовалось днем, когда он спросил меня: «А зачем тебе деньги?…»
И тем не менее я невозмутимо улыбаюсь гостям.
Холодные закуски поражают воображение. Нет недостатка ни в чем, чего бы ни пожелал привередливый гурман.
Около полуночи общество расходится, остаются лишь два-три друга Марселя, и он предлагает, чтобы мы отправились в бар.
Когда мы приходим туда, выясняется, что Марсель и его друзья здесь хорошо известны. «Почему бы и нет?» — думаю я. Но вскоре я понимаю, что мы не просто в баре, а в «заведении». Мой муж и его друзья флиртуют со смазливыми девицами, словно меня нет. Марсель обещает Лу, особенно породистой красавице, навестить ее на следующей неделе.
На следующей неделе я должна сниматься в Берлине…
Я прошу Марселя, чтобы он отвез меня домой. Его друзья еще остаются.
Я спрашиваю Марселя, почему он меня унижает.
Он усмехается:
— Ты же моя жена…
Марсель уже больше не улыбается. Взгляд его беспокоен, в глазах внезапно вспыхивает болезненный блеск. Мне приходят на память слова берлинского врача: «…чрезмерное нервное и духовное перенапряжение»…
— Я ожидаю от моей жены, — говорит Марсель, — что она будет всегда рядом. Мне нужна она. Мне нужна и физическая близость, постоянно, каждый день и каждую ночь. Если моя собственная жена избегает меня, я иду к другим женщинам… я вынужден это делать, понимаешь ли ты меня, я вынужден…
