Владислав встал.
- Я приму князя Шуйского, Иржи. О времени аудиенции тебя известит мой секретарь.
Глава двенадцатая. Августейшие братья
Королевский секретарь Джан Франческе Спигарелли бесплотной тенью проскользнул в кабинет Владислава, как только оттуда вышел канцлер Оссолинский. Остановившись у двери, Спигарелли почтительно ждал, пока король заметит его. Но Владислав как будто окаменел. Он стоял за столом, уставившись взором в одну точку и машинально постукивал пальцами по краю большого, совершенно пустого стола..
Джан Франческе, хорошо изучивший характер своего патрона, был совершенно уверен, что причиной такого состояния короля был только что закончившийся визит Оссолинского, Спигарелли ждал, не двигаясь, почти не дыша.
Наконец, Владислав вышел из оцепенения. Казалось, что он был где-то за тридевять земель отсюда и вдруг совершенно для него неожиданно оказался у себя в кабинете.
Когда взгляды Владислава и Спигарелли встретились, король, опускаясь в кресло, произнес:
- Завтра после ужина я приму князя Оссолинского, черниговского каштеляна пана Киселя и ещё двух приезжих кавалеров.
Спигарелли ничего более и не требовалось: он понял, что Оссолинский, оставивший короля в состоянии крайней задумчивости, явится завтра вечером, чтобы продолжить сегодняшний разговор.
Он понял, что важную роль при этом будет играть пан Кисель и те двое, которых он приведет с собою.
* * *
Следующим утром на варшавском подворье пала Киселя появилась хорошо здесь всем знакомая странница Меланья. Чуть ли не каждую зиму обитала она на подворье среди прочих захребетников и приживалок.
Меланья проползла в людскую к закадычной своей подруге - стряпухе Варваре, и та добрые два часа, бросив все дела, слушала дивные рассказы бывалой старухи. А чтоб не ударить в грязь лицом, стряпуха и сама рассказывала обо всем случившемся на подворье за весну и лето.
Меланья жевала пирог, ахала, выспрашивала и поддакивала, и в конце концов, низко поклонившись - за хлеб-соль, за привет и ласку - тихо выползла из людской.
...В полдень Спигарелли знал, что в доме Адама Киселя поселились двое московитов, одного из которых звали князем Иваном Шуйским.
* * *
Спигарелли - тонкий дипломат, лукавый царедворец, образованный гуманист, ещё в ранней юности посвятил себя служению Иисусу Христу, вступив в Орден истинных сынов веры - иезуитов. По совету многоопытных отцов-наставников он, как и многие другие члены ордена, не стал налево и направо трезвонить о своей принадлежности к священной дружине защитников святой церкви.
Однако, куда бы ни посылал его Орден - верные люди извещали Спигарелли о братьях-иезуитах, находящихся рядом и готовых в любую минуту прийти к нему на выручку. В свою очередь иезуиты знали, что королевский секретарь Джан Франческе Спигарелли так же, как и они, является членом великого Ордена Иисуса.
Знал об этом и самый высокопоставленный иезуит Польши - брат короля кардинал Ян Казимир.
И как только Спигарелли догадался, что между Оссолинским, Киселем, Шуйским и королем Владиславом протянулась тоненькая, едва заметная ниточка, он немедленно сообщил об этом Яну Казимиру.
* * *
Адам Григорьевич был извещен о визите к королю за шесть часов до аудиенции. Еще час черниговский каштелян в сугубой задумчивости крутил усы, а потом велел кликнуть к себе князя Ивана Васильевича и начал с ним беседу, которую Кисель называл иноземным словом "конфиденц", что означало - из тайных тайная.
Не говоря Тимоше, что вечером они встретятся с королем, Кисель решил рассказать ему самое важное, что он тщательнейше скрывал до последнего момента.
- Настал час, государь мой Иван Васильевич, открыть тебе величайший конфиденц. Знаем об этом - я, ты и ещё один могущественнейший потентат, сиречь вельможа, чье имя я пока упоминать не стану.
Замыслили мы животы наши и достояние положить на алтарь любезного нам славянства. Для сего соберем мы немалые войска и деньги и пойдем на Москву сокрушить неправедный, не то кобылий, не то кошачий род* (* Династия Романовых вела свое происхождение от Андрея Ивановича по прозвищу Кобыла и во втором колене - от его сына Федора Андреевича Кошки.) И изгнав из Кремля Михаила Романова, посадим на московском престоле Ивана VI - Шуйского.
Кисель замолчал, ожидая, что скажет на все это князь Иван Васильевич. Но Тимоша сидел, не произнося ни слова. Затем спросил:
- В чем же усмотрел ты здесь великий конфиденц? Ведь об этом мы с. тобою и прежде не раз беседовали. Кисель ответил, улыбаясь.
- Верно говоришь, государь мой Иван Васильевич. Только прежде мы до сего места доходили и останавливались, а далее сего - не шли. А ныне далее пойдем.
- Куды ж далее Москвы идти? - с насмешкой спросил Тимоша. - в Пермь, что ли?
- А ты слушай. Как сядешь ты на московский трон, то и совершим мы дело, кое ни великий еллин Александр Македонский, ни знаменитейший из цесарей Каролус Пятый свершить не смогли б. Мы соединим Речь Посполиту и Московское государство в одну державу, и мощнее этой державы не будет в свете.
Адам Григорьевич сцепил пальцы рук, задышал тяжко, на его старческих - пепельного цвета щеках - проступили красные и синие пятна.
- А кто ж в сей великой державе королем будет? - изумленно спросил Тимоша.
- Поначалу - Владислав. А потом, когда в третьей части страны, населенной православными, станет свой сейм и свой канцлер, то паны-электоры или по-русски - паны-избиратели выберут того, кто большинству из них будет по душе.
Тимоша понял, на кого намекает старый лукавый шляхтич, но промолчал и на этот раз.
- И встанет та держава необоримой Орантой - каменной стеной - против турок и шведов, против татар и немцев! - воскликнул пан Кисель.
- И православная украинская шляхта вкупе с единоверным русским дворянством, - добавил Тимоша тихо, - прижмет хвост и литовским и польским панам.
Кисель засмеялся, но видно было - стало ему не по себе, что угадал князь Иван Васильевич последний - самый главный конфиденц, о котором Адам Григорьевич признавался только одному человеку - самому себе.
* * *
Королевский кабинет был сумрачен и пуст. Тимоша заметил, что даже пан Кисель немного растерялся: по-видимому, он рассчитывал увидеть здесь хоть одного ожидавшего их человека. Так и стояли все они - Кисель, Тимоша и Костя в неловкой и томительной тишине, пока вдруг прямо из стены не вышел навстречу им худой невысокий мужчина лет пятидесяти с опущенными вниз, но тем не менее все подмечавшими глазами.
- Канцлер князь Оссолинский, - шепнул Кисель Тимоше.
Тимоша стоял напрягшись, положив руку на эфес сабли.
Канцлер подошел ближе, церемонно склонил голову, жестом пригласил садиться на стулья, на диван. Тимоша и Костя переглянулись - ножки у дивана и стульев были столь тонки - сядь, тут же хрустнут, как иссохшая хворостинка.
Канцлер сел первым, за ним, откинув саблю в сторону и уперев широко расставленные ноги в блестевший, как зеркало, пол, сел Тимоша.
Кисель привычно, без опаски, опустился на резной тонконогий стул. Костя сесть не решился, остался стоять, держась рукой за диванную спинку.
- Князь Иван Васильевич Шуйский? - вопросительно произнес Оссолинский, и посмотрел Тимоше прямо в глаза.
"Ого, - подумал Тимоша, увидев канцлера, - умён, хитёр, многоопытен. Не может этого сокрыть, хотя бы старался. Оттого и смотрит более всего себе под ноги".
- Князь Шуйский, пан канцлер, - не отводя взгляда, но сильно волнуясь подтвердил Тимоша.
- Какими судьбами занеслись вы в Варшаву? - слегка коверкая русский язык, произнес канцлер.
- Гонения недругов моих, боярина Морозова и иных, заставили меня и дворянина Конюховского покинуть Московское государство.
- Что делать будете у нас, в Речи Посполитой? - спросил канцлер, и вдруг, поспешно встав, повернул голову в ту сторону, откуда только что появился сам.
Все тотчас же встали и невольно поглядели туда же. У стены стоял невысокий, толстый мужчина в простом камзоле, в черном парике, со шпагой на боку.
- Садитесь, панове, - проговорил толстяк негромко и плавно повел пухлой рукой.
Все продолжали стоять. Тогда толстяк подошел поближе и сел в одно из свободных кресел.
- Продолжайте, панове, - так же тихо проговорил он.
Оссолинский, повернувшись ко вновь вошедшему, повторил последний вопрос. Толстяк подпёр щеку рукой, внимательно глядя на Тимошу.
"Кто бы это мог быть? - подумал Тимоша. - Канцлер вскочил так резво, как будто перед ним появился сам король. Но разве может король ходить в столь бедном платье? К тому же ни Оссолинский, ни Кисель не поклонились ему поясным поклоном, не встали перед ним на колени. Нет, это кто-то другой, должно быть окольничий или ближний боярин, посланный королем для догляда". И Тимоша, глядя на князя Оссолинского, произнес важно:
- Ищем мы, князь, наш прародительский престол, захваченный у нас неправдою Мишкой Романовым с товарищи.
