Из боязни жестокого наказания негр решил ничего не говорить. Он поспешил на палубу, захватил ведро с водой и, вернувшись в камеру, вылил воду в бочку, полагая, что сможет погасить огонь. Но, увы, это не помогло. Несколько раз бегал негр из камеры на палубу и обратно, никому не говоря о том, что сделал. В конце концов на это обратил внимание боцман. Пожар был открыт и негр был вынужден во всем сознаться.
Вот тогда-то и послышался громкий крик "пожар!", остановивший матросов в тот момент, когда они хотели топить несчастных негров. Капитан и боцман полностью переключились на повара, и матросы подумали, что тревога была ложной - кому же могло прийти в голову, что вместо того чтобы гасить пожар, они будут терять время на то, чтобы наказывать его виновника! Наказание негра успокоило матросов; но они ошиблись, как и всякий бы на их месте ошибся. Обезумевшие от пьянства и бешенства, капитан и боцман ничего решительно не сделали, чтобы остановить пожар, а вместо этого изливали свой гнев на голову и плечи несчастного негра, который среди болезненных воплей продолжал кричать по-прежнему:
- Пожар, пожар!
- Да где же он? - спрашивали все друг друга с возрастающим беспокойством.
Когда же, наконец, выяснилось место пожара, все бросились к камере-складу, надеясь, что огонь уже потушен, и желая убедиться в этом своими собственными глазами, потому что из всех бедствий на борту нет ничего ужаснее пожара.
Матросы скоро узнали, в чем дело. Достаточно было спуститься вниз, чтобы рассеять неизвестность. Густой дым вырывался из люка и наполнял всю камеру. Последние сомнения, если только они еще существовали, окончательно рассеялись. Внезапно раздался взрыв, и в ту же минуту целый столб пара, смешанного с голубоватым пламенем, стремительно вырвался наружу.
XXX
Не надо было долго думать, чтобы объяснить причину взрыва: спиртные пары, расширившиеся от жара, разорвали бочку, обитую железными обручами. Воспламененная жидкость разлилась по полу и подожгла все горючие материалы, находившиеся в камере: бочки с растительным и коровьим маслом, с сухарями, ветчиной и салом, бочку со смолой, которая стояла рядом с водкой, главным источником всего зла. К счастью, весь порох, составлявший часть первого груза, был отдан в уплату королю Динго. По крайней мере, так предполагали, это позволило матросам действовать с большим хладнокровием, чем они действовали бы, знай только, что в камере оставалась еще одна бочка с порохом.
Никто, само собой разумеется, не оставался безучастным к пожару на "Пандоре". Все спешили погасить огонь. Матросы притащили ведра с водой на палубу и, образовав живую цепь, стали по очереди лить воду в люк. Но это не произвело никакого действия на пламя, которое становилось все более и более ярким, все более и более грозным. Вниз спуститься никто, однако, не осмеливался, огонь и дым препятствовали этому; проникнуть в камеру значило рисковать своей жизнью.
Десять минут лилась, не переставая, вода, но огонь все увеличивался, дым становился более густым и едким. Очевидно, загорелась смола и жирные вещества, находившиеся в складочной камере. Не было никакой возможности ни подойти к люку, ни войти в камеру, а поэтому невозможно было и лить воду. Бесполезно было и стоять цепью, и ведра были отставлены в сторону. Но час отчаяния еще не наступил. Моряки никогда не теряют мужества до тех пор, пока есть хотя бы малейшая надежда на спасение. И каким бы ни был экипаж "Пандоры", под толстым слоем порока в сердцах моряков таилась одна добродетель - непоколебимое мужество.
Мы стали придумывать другой способ борьбы с пламенем, которое все усиливалось. К насосу прикрепили парусиновый рукав и направили его в дверь находящейся рядом каюты. Что касается люка, то не было никакой возможности ввести туда конец рукава. Однако передняя часть судна была больше нагружена, чем задняя, и вода вместо того чтобы оставаться на полу каюты, возвращалась обратно в проход между люками. Это было новое разочарование, еще более печальное, чем первое: все надеялись, что вода зальет каюту, проникнет в камеру и погасит огонь.
Матросы переглядывались друг с другом, и на их лицах отражалось беспокойство. Каждый из них был уверен в бесполезности своих трудов, но никто не смел этого сказать, и они продолжали накачивать воду, хотя делали это медленно и неохотно, уже не веря в успех. Вдруг насос остановился, трубы опустились, и вода перестала течь; все пришли к одному и тому же заключению и поняли это.
Облако дыма, вырвавшись из каюты, потянулось по всей задней части судна и стало медленно подниматься вверх. Воздух был так неподвижен, что этот густой столб, который окружал бизань-мачту и делал ее совершенно невидимой, не дошел до шканцев. Удушливый пар скрыл от нас каюту и часть палубы, но огня не было еще видно. Глухой шум и зловещий треск, раздававшийся по временам, говорили ясно, что огонь продолжает свое дело и что он скоро покажется перед нами во всем своем ослепительном блеске.
Никто не думал больше, что можно его остановить, "Пандору" уже ничто не могло спасти. Надо было бежать с нее. Внезапно воздух огласил крик отчаяния, горько отозвавшийся в сердце каждого моряка:
- Шлюпки на воду!
На "Пандоре" было три шлюпки; пинасса, большая шлюпка и гичка капитана. Этого было достаточно для нас всех, хватило бы даже одной большой шлюпки: в ней помещалось обычно тридцать человек, но при необходимости могло поместиться и сорок. Когда-то это была превосходная шлюпка, но сейчас в ней было несколько прогнивших досок. Сделана она была не для "Пандоры", а была куплена на скорую руку для этого, собственно, путешествия. Пинасса могла вместить пятнадцать человек, будь она только годна для того, чтобы держаться на воде. К несчастью, она лежала на шканцах, и плотник исправлял повреждения, которые она потерпела на реке короля Динго. Оставалось таким образом только две лодки. Решено было, что в большую шлюпку сядут двадцать восемь человек, а остальные двенадцать займут гичку. Решение это было принято всеми сразу, без всяких совещаний, на всякие рассуждения не было времени.
Большинство матросов бросились к шлюпке, и я с ними. Все столпились у борта и приготовились спускать лодки. Я не нашел Бена и, предполагая, что он отправился к гичке, кинулся туда, чтобы присоединиться к нему, потому что не хотел расставаться с ним. Гичка висела над кормой, и по дороге мне нужно было пройти через столб дыма, окружавшего каюту. Поскольку не было ни малейшего ветерка, дым держался больше левого борта. Придя на корму, я увидел пять или шесть человек, занятых спуском гички. Они делали это с лихорадочной поспешностью и с необыкновенным беспокойством. Я узнал между ними капитана, боцмана и плотника. Остальные были матросы, которые пользовались особенной благосклонностью начальников и считались их преданными друзьями. Гичка опустилась уже до поверхности воды, и я услышал, как ее киль погрузился в воду. Я перегнулся за борт и увидел, что в гичке находились уже разные предметы - компас, карты, бочонки и ящики, но никто еще там не сидел.
Я рассмотрел всех матросов, но между ними не было Бена Браса. Я уже был готов идти к шканцам, когда увидел, что люди, спустившие гичку, поспешно спускаются сами; скоро они уже сидели в лодке.
"Вряд ли, - подумал я, - она удалится, не дождавшись тех, которые должны присоединиться к ним".
Перед этим было решено, что матросы все вместе сначала спустят шлюпку, а затем займутся гичкой, так как для ее спуска достаточно нескольких минут и небольшого количества людей. Я был убежден, что матросы, спускавшие шлюпку, не заметили исчезновения своих товарищей и думали, что они работают вместе с ними. Видя, что капитан и боцман спустились в гичку вместе с плотником и тремя матросами, я сразу же подумал, что они делают это втихомолку и не хотят, чтобы их заметили. Мои наблюдения скоро подтвердили это предположение: было очевидно, чти они прячутся и хотят отплыть без тех матросов, которые также должны были занять место в гичке.
Я не знал, как мне быть, капитан и боцман только посмеялись бы надо мной, вздумай я сказать им что-нибудь, а страшный шум, поднимавшийся со всех сторон "Пандоры", мешал мне предупредить людей, спускавших шлюпку. Впрочем, было уже поздно. Беглецы перерезали веревку, державшую лодку, и спустя минуту удалились. Я не понимал их поспешности - гичка совершенно спокойно выдержала бы двенадцать человек, которых предполагалось посадить в нее, а остальные матросы предпочитали плыть в шлюпке. Что касается пожара, то опасность была еще не так близка, еще оставалось время, прежде чем огонь мог разрушить эту часть судна. Поспешное бегство шкипера можно было объяснить лишь какой-то таинственной, никому не известной причиной.
Я все еще стоял, свесившись через борт, и с любопытством следил за лихорадочными движениями беглецов. Капитан сам схватил весло, чтобы помочь другим. Подняв глаза в тот момент, когда гичка удалялась, он увидел меня и, приподнявшись слегка на скамейке, крикнул, заикаясь от пьяной икотки:
