На берег Яузы вышли к ночи…
Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, который еще недавно заседал в Боярской думе у Тушинского вора, уже стоял с казаками под стенами Москвы, звал Пожарского к себе в стан.
– Отнюдь не бывать тому, чтоб нам стать вместе с казаками… – ответили ему.
На другой день, когда ополчение придвинулось к Москве, Трубецкой снова предложил встать вместе в одном остроге, у Яузских ворот, но получил прежний ответ.
«Таким образом, – пишет С.М. Соловьев, – под Москвою открылось любопытное зрелище. Под ее стенами стояли два ополчения, имевшие, по-видимому, одну цель – вытеснить врагов из столицы, а между тем резко разделенные и враждебные друг другу; старое ополчение, состоявшее преимущественно из козаков, имевшее вождем тушинского боярина, было представителем России больной (выделено нами. – Н.К.)… второе ополчение, находившееся под начальством воеводы, знаменитого своею верностию установленному порядку, было представителем здоровой, свежей половины России, того народонаселения с земским характером, которое в самом начале Смуты выставило сопротивление их исчадиям, воровским слугам, и теперь, несмотря на всю видимую безнадежность положения… собрало с большими пожертвованиями, последние силы и выставило их на очищение государства. Залог успеха теперь заключался в том, что эта здоровая часть русского народонаселения, сознав, с одной стороны, необходимость пожертвовать всем для спасения веры и отечества, с другой – сознала ясно, где источник зла, где главный враг Московского государства, и порвала связь с больною, зараженною частию… Слова ополчения под Москвою: «Отнюдь нам с козаками вместе не стаивать» – вот слова, в которых высказалось внутреннее очищение, выздоровление Московского государства; чистое отделилось от нечистого, здоровое от зараженного, и очищение государства от врагов внешних было уже легко».
Об этом разделении нечистых и чистых, зараженного и здорового и молились великие подвижники Русской Православной Церкви, без этого бессмысленно было рассчитывать на Божию помощь…
Под стенами Москвы Божия помощь явилась ополчению Минина и Пожарского во всем своем величии и силе.
Напрасно гетман Ходкевич пытался снять осаду с Москвы или хотя бы пробиться к осажденным. Бессильными оказались и полководческий талант гетмана, и боевая выучка. Не помогло полякам даже предательство Д.Т. Трубецкого [28] …
«Мы не закрываем от вас стен… – надменно писали князю Дмитрию Пожарскому осажденные поляки. – Берите их, если они вам нужны…
Отпустил бы ты, Пожарский, своих людей к сохам. Пусть холоп по-прежнему возделывает землю, поп служит в церкви, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей – царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней погибели государства…»
Но уже через несколько недель все изменилось.
Необъяснимо, как произошло такое мгновенное разложение польской рати, но так и было.
Польские жолнеры добивали раненых, выкапывали тела из могил и поедали их. Началась охота на живых людей. Леденящий страх расползся по Кремлю…
А 22 октября 1612 года загудели колокола в московских церквях…
Это двинулись на штурм Китай-города ратники князя Дмитрия Пожарского.
Единым приступом были взяты стены, и поляки укрылись в Кремле, чтобы через три дня сдаться на милость победителей. Поляки, которые несколько дней назад насмехались над князем Пожарским и гражданином Мининым, сами запросили пощады…
Это ли не Божие чудо, которое было явлено сумевшему очиститься от предательства и измены русскому народу? Если бы удалось сохранить эту обретенную такой великой ценой чистоту и далее, может быть, и история страны пошла бы по-другому…
И вот, 25 октября распахнулись окованные железом створы Троицких ворот на Неглинную и, как и было условлено, выпустили вначале московских думных бояр, трепетно хранивших верность польскому королю и его сыну…
«Жаль было смотреть на них, – пишет Н.И. Костомаров. – Они стали толпою на мосту: не решаясь двигаться далее. Козаки подняли страшный шум и крик. «Это изменники! Предатели! – кричали козаки. Их надобно всех перебить, а животы их поделить на войско!»
Злые крики наотмашь хлестали изменников.
Ополченцы Пожарского и Минина удерживали народ, не давая растерзать предателей. Началась перебранка. Кое-где завязывались драки. Бояре, не двигаясь, стояли на мосту, ожидая решения своей участи.
Испуганно вздрагивая, жался к монахине Марфе (Романовой) съежившийся от страха и холода узкоплечий подросток. Ему было шестнадцать лет, но он казался гораздо моложе. Это был будущий царь Михаил Федорович Романов…
Сидя на коне, строго смотрел на бояр-предателей князь Пожарский. Рядом с ним поднято было тяжелое знамя с ликом Спаса.
Большой знаток Смутного времени С.Ф. Платонов, рассказывая о князе Дмитрии Пожарском, заметил, что в древнерусском обществе было мало простора для самовыражения; личность мало высказывалась и мало оставляла после себя следов…
Это верно, но верно лишь с внецерковной точки зрения, а древнерусский человек вне Церкви немыслим. Без хоругвей, покачивающихся за его спиною, без знамени с ликом Спасителя немыслим и Дмитрий Михайлович Пожарский.
Пройдет еще несколько минут, и князь взмахнет рукою, подавая знак, и следом за Чудотворным образом Казанской Божией Матери, который, по благословению патриарха Гермогена, сопровождал ополчение на всем его пути до Москвы, потекут отряды ополченцев в освобожденный Кремль…
О как мечтали они увидеть Кремлевские соборы, как жаждали припасть к московским святыням… Эта надежда и помогала вынести все тяготы похода.
Шли и думали, что, главное – добраться до Московского кремля, очистить его от захватчиков… Ведь там, за зубчатыми стенами, тепло сердечное, там – незаходящее солнце московских куполов…
И вот одолели ворога…
Дошли…
Холодный ветер нес по московским площадям мусор отчаяния, сор и грязь голода. Сыро, серо и страшно было в Кремле…
Вглядимся еще раз в картину, открывшуюся глазам князя Пожарского и его ратников в утренние часы 25 октября 1612 года…
Толпились на Каменном мосту перепуганные бояре-предатели…
На голове у Федора Ивановича Мстиславского темнела пропитанная кровью повязка. Эту отметину накануне оставил ему жолнер, забравшийся в хоромы Федора Ивановича, чтобы съесть главу боярской думы.
Хромой Иван Никитич Романов опустил голову.
Едва стоит на ногах и князь Борис Михайлович Лыков.
Испуганно смотрит на толпу казаков Иван Михайлович Воротынский, в доме которого отравили спасителя Москвы, князя Скопина-Шуйского.
Рядом с ним Федор Иванович Шереметев…
Жмется к матери – инокине Марфе (Ксении Ивановне Романовой) узкоплечий Михаил Федорович Романов…
Это самое верное польской короне московское боярство…
Все они, кроме Мстиславского и Воротынского, которым еще предстоит породниться с Романовыми, родственники воровского патриарха Филарета. Здесь его жена, сын, брат, здесь Шереметев, род которого тоже происходил от Андрея Ивановича Кобылы, здесь Лыков, женатый на сестре Филарета – Анастасии…
Ополчению удалось, наконец, оттеснить от Каменного моста казаков, они возвратились в таборы, после чего бояре смогли сойти с моста, ставшего постаментом их позора.
Вскоре все они разъехались по поместьям, расползлись по глухим норам, а инокиня Марфа с сыном Михаилом уехала в подаренный Григорием Отрепьевым Ипатьевский монастырь.
И летописцы, и историки утверждают, что такой жалкий вид имели вышедшие из Кремля Романовы, что сердце разрывалось от жалости к ним.
Это так…
Россию, пришедшую к стенам Кремля в 1612 году, не сумел совратить воровскими посулами Д.Т. Трубецкой, не запугали ее своей шляхетской гонорливостью поляки… Она, как справедливо заметил С.М. Соловьев, была внутренне очищена, чистое отделилось от нечистого, здоровое от зараженного.
И тогда Романовы обманули ее своим жалким видом сломленных, побежденных людей…
3
Все события четырехсотлетней давности так близки и понятны нам, погруженным в нынешнюю русскую смуту, что многое из того, что происходило тогда, кажется, происходило с нами…
Узнаются слова, мысли, сомнения, узнаются характеры героев и предателей…
Даже ошибки и те, кажется, тоже узнаются…
И точно так же, как в нашем времени, трудно понять, каким образом удалось кучке мерзавцев из Политбюро разрушить великое государство, так и в событиях, происходивших четыреста лет назад, зияют вопросы, на которые невозможно найти ответа, способного удовлетворить не только ум, но и сердце…
Один из таких вопросов: почему в 1613 году избрали на царство Михаила Федоровича Романова, а – к примеру! – не Дмитрия Пожарского?
Когда чистое отделилось от нечистого, здоровое от зараженного, почему не сумели русские люди сберечь чистоты, обретенной молитвами праведников, подвигами героев, трудом народа?
