В стихотворении В.И. Лебедева-Кумача «Не скосить нас саблей острой» встречались такие строки:
…И на ворогов грозною тучей
Налетел украинский казак.
Порассыпались немцы и паны,
Гайдамацкий рассеялся сброд…
Пусть приходят фашистские гости,
Путь идут, коли жизнь не мила!..
…То не стаи вороньи слетались
Под ракитою пир пировать, –
Гайдамаки и немцы пытались
Нашу землю на части порвать.[304]
А в песне «Родные братья» («Железнодорожная оборонная»)» совершенно недвусмысленно декларировалось:
С Красной Армией мы дружим,
Вместе Родине мы служим,
И, когда ударит гром,
Вместе бой дадут фашистам
Пулеметчик с машинистом
В бронепоезде одном![305]
Чехословацкий кризис сентября 1938 г. чуть было не привел к открытому «бою с фашистами». Но когда опасность миновала, связанные с ним события послужили одним из поводов для активизации антинацистской политико-идеологической кампании. В войсковых частях РККА, расположенных в приграничных военных округах, развернулась антифашистская пропаганда. Результаты ее не замедлили сказаться. Красноармейцы выражали готовность «стереть с лица земли фашистских гадов», «разгромить фашистскую сволочь».[306]
Между тем на исходе 1930-х гг. большевистское руководство оказалось перед выбором дальнейшего внешнеполитического курса. Мир или война – такие альтернативы имелись в распоряжении Сталина, с тревогой наблюдавшего за тем, как расширялась территория нацистской Германии, которая после Мюнхенского договора 1938 г. оккупировала большую часть Чехословакии, реально угрожала Польше. В конечном счете он пошел на договор о ненападении с немцами, который был подписан в Москве 23 августа 1939 г. Поскольку подписи под ним поставили министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп и народный комиссар иностранных дел СССР В.М. Молотов, этот договор получил наименование «пакт Риббентропа-Молотова».
Буквально с первого дня действия пакта в Советском Союзе развернулась новая политико-идеологическая кампания, содержание которой было совершенно иным, чем предшествующей, имевшей антифашистскую направленность. Теперь следовало внедрить в общественное сознание, что СССР и нацистская Германия не являются противниками, а посему следует немедленно избавляться от всякого рода «фобий» в отношении Третьего рейха, его фюрера и самих немцев.
Уже 24 августа в передовой статье газеты «Правда» отмечалось, что различия в идеологии и политических системах государств, заключивших этот договор, не должны и не могут служить препятствием для установления добрососедских отношений между ними.
«Дружба народов СССР и Германии, загнанная в тупик стараниями врагов… – подчеркивалось в статье, – отныне должна получить необходимые условия для своего развития и расцвета».[307]
Спустя неделю, выступая на внеочередной сессии Верховного Совета СССР (31 августа 1939 г.), В.М. Молотов почти слово в слово повторил этот же тезис. Он прозрачно намекнул на необходимость свертывания антифашистской и антигерманской пропаганды, подчеркнув, что в СССР некоторые «близорукие люди» увлекались «упрощенной антифашистской агитацией».[308]
В выступлениях Молотова были «озвучены» основные указания по перестройке советской пропаганды, начавшейся после пакта о ненападении от 23 августа 1939 г. Теперь следовало отказаться от прежних антифашистских установок и открытой пропагандистской кампании против нацистов.
Между тем сообщение о заключении пакта Риббентропа-Молотова вызвало настоящий шок в общественном сознании. Прежде всего появилась масса противоречивых оценок в среде личного состава Красной Армии. Годы антифашистской пропаганды не прошли для большинства красноармейцев и командиров даром, и в их высказываниях, зафиксированных органами НКВД, преимущественно содержалось отрицательное отношение к тому, что СССР пошел на сближение с нацистской Германией.
«Дружественные» излияния, делавшиеся от имени всего советского народа, вызывали раздражение и недоумение. На политзанятиях высказывалось сомнение: «Не противоречит ли договор [о ненападении] с Германией учению Ленина?».[309] Объявленная «дружба» с ней казалась необъяснимой и малопонятной. Нападение Германии на Польшу вызвало тревогу и критический настрой в отношении пакта от 23 августа 1939 г. Так, младший командир стрелковой роты Калининского военного округа Семенов считал, что «Советский Союз дал возможность начать вторую империалистическую войну. Если бы не заключили с Германией договора, она бы побоялась начинать войну с Польшей, а теперь Гитлер осуществляет свои планы».[310]
Среди представителей командного состава Красной Армии, причастных к пропагандистской деятельности, царило полное недоумение. Характерными были следующие признания: «…вообще не знаешь, что писать и как писать, нас раньше воспитывали в антифашистском духе, а сейчас наоборот», или: «Агитацию и пропаганду против фашизма нельзя проводить, т.к. наше правительство не видит никаких разногласий с фашизмом».
На вопрос «что писать и как писать» дал тогда исчерпывающий ответ сам Сталин. Он резко пресек попытки редколлегии газеты «Красная звезда» помещать информацию о Германии, отличавшуюся от новой официальной точки зрения, и в разговоре с Л.З. Мехлисом обязал немедленно прекратить публикацию материалов с критикой фашизма. Стало распространяться убеждение, что вообще «с Германией воевать не придется». С теми, кто придерживался противоположной точки зрения, проводилась разъяснительная работа, как требовали того ЦК ВКП(б) и ПУРККА, после чего последние «осознавали свои заблуждения».[311]
По словам британского журналиста А. Верта, после подписания пакта Риббентропа-Молотова «миллионы русских были просто шокированы случившимся». Ведь с момента прихода нацистов к власти Советский Союз находился «все время в авангарде антифашистской борьбы».[312] В то время, как подчеркивал В.И. Вернадский, происходило «большое скрытое брожение мысли в связи с резким противоречием между реальностью и официальным изложением положения». Расхождения «между этими двумя реальностями, всегда в государственной жизни существующие», резко увеличивались, выявляя сильный диссонанс.[313]
Люди собирались послушать агитаторов, рассуждая в то же время о недолговечности пакта о ненападении. Некоторые говорили вслух, что Германии нельзя доверять, а ее нападение на СССР в будущем неизбежно. По сообщению корреспондента американской газеты «Нью-Йорк таймс», в Москве был прекращен показ антинацистских фильмов «Профессор Мамлок» и «Семья Оппенгейм», а также киноленты «Александр Невский», а в Театре им. Вахтангова – спектакля по пьесе А. Толстого «Путь к победе» (о германской интервенции в годы Гражданской войны).[314]
Особенно болезненно восприняли известие о пакте Риббентропа-Молотова представители интеллигенции, воспитанные (и воспитывавших других) в антифашистском духе.
Ведь свежи были в памяти негативные характеристики нацистской партии, данные в «Кратком курсе истории ВКП(б)», а кроме того, определения Германии как крайне агрессивной страны, присущие советской пропаганде.
24 августа Л.В. Шапорина, жена композитора Ю.А. Шапорина, записала в дневнике, ссылаясь на упоминание советских газет о «стараниях врагов», загнавших «в тупик» дружбу «народов СССР и Германии»: «Кто эти враги? А еще теплые тела убитых (немцами. – В.Н.) в Испании, Чехословакии?… Я не могу – меня переполняет такая невероятная злоба, ненависть, презрение…».[315]
В те же дни в Ленинграде на курсах агитаторов докладчикам задавались вопросы, ответы на которые было найти весьма затруднительно: «Как могло получиться, что основной очаг войны, центр агрессии (имелась в виду Германия. – В.Н.) и вдруг заключает договор о ненападении. Как будет реагировать рабочий класс Германии, если мы заключим договор о ненападении с фашистским правительством?» На этот и другие подобного рода вопросы давались разъяснения, далеко не исчерпывавшие существа дела.
Между тем в разговорах и беседах проявлялось явное недоверие к официальной пропаганде, поскольку привычные антифашистские установки были без всяких объяснений отвергнуты. Так, коммерческий директор фабрики «Скороход» (Ленинград) говорил: «Мы люди пожилые и привыкли при советской власти к очень многому. Мы научились ничему не удивляться. Но молодежь не только удивляется, но и возмущается. В демонстрации дружбы с погромщиками (нацистами. – В.Н.) она видит просто измену со стороны руководства партии. Молодежь учили ненавидеть фашизм, и вдруг СТАЛИН встал рядом с погромщиками». Поддерживая собеседника, мастер той же фабрики заявил, что «советская власть часто убеждала народ вместе с нею бранить то, что вчера единодушно возносилось до небес, и наоборот, но то, что опубликовано 24 августа (1939 г. – В.Н.), – это уже выходит за пределы доступного понимания. Вы всмотритесь в фотографию – у немцев торжествующий вид, а у СТАЛИНА и МОЛОТОВА заискивающий».[316]
