Ознакомительная версия.
- Ваша императрица!
Не спрашивал Евпраксию, не советовался ни с кем, не ждал ни от кого согласия. Бароны и кнехты очень хорошо знали нрав своего императора, дальнейшие слова его предупредили радостным ревом. Обрадованно ревел и Заубуш, вместе с тем пристально наблюдая за Праксед. Шпильманы заиграли на лютнях, слуги начали обносить вином; подали Генриху и Праксед унизанные драгоценными каменьями императорские бокалы. Генрих повел Евпраксию к столу, и все двинулись к столам, рассаживались быстро и охотно, принимали бокалы у слуг, наливали и сами, пили, ели, зачавкали, будто забыв, ради чего сюда пришли и что произошло на их глазах. А Евпраксия не могла прийти в себя. Что же это? Жестокая шутка? Или приступ внезапного помешательства?
- Ты ведь не спросил меня, император, - сказала наконец уже после того, как Генрих усадил ее за стол и осторожно-почтительно сел рядом.
- Император провозглашает свою волю, - засмеялся он, - таковы преимущества его высокого положения.
- Меня ты не спросил, - упрямо повторила она, так и не притрагиваясь ни к вину, ни к еде.
- Спрашиваю при всех.
- Не знаю, что тебе ответить.
- Отпей из бокала - это и будет твой ответ.
- Не мало ли?
- Для меня достаточно. - Он вел себя, как влюбленный юноша.
У Евпраксии не было никакого опыта обращения с влюбленными. Она глянула на Журину, на отца Севериана, те ждали решения от нее самой. Тогда нашла среди кнехтов Кирпу, не узнала его сначала, потому что был он в германском костюме, сидел до того похудевший, почему-то аж светился, но посматривал бодро, как всегда. Кирпа блеснул ей издали веселыми своими зубами она продолжала глядеть в ту сторону, удивляясь неожиданному появлению Кирпы здесь после исчезновения и странной одежде его, удивляясь, словно забыла Евпраксия про слова императора, что меняли всю ее жизнь, да ей обязательно надо перемолвиться словом со своим беззаботным воеводой. Евпраксия пошевелилась, как будто захотела встать, покинуть императора в столь торжественную минуту и пойти к Кирпе, но Кирпа, видно, уловил это ее движение, мигом вскочил на ноги сам, пробежал вдоль другой стороны стола и встал напротив императора и Евпраксии, встал боком, выставил косое плечо то ль на Генриха, то ль на Заубуша, сидевшего рядом с Адельгейдой, потом неопределенно ткнул рукой, опять то ль в сторону императора, то ль в сторону Заубуша и громко сказал:
- Княжна, тебя хотели оговорить.
Поднятая было рука его упала туда, где должен висеть меч, но меча у Кирпы не было. Никакого оружия не было.
- Неблагодарный! - крикнул через стол Генрих. - Ты свидетель, что я не поверил! Я назвал Праксед императрицей!
Кирпа не сходил с места. Теперь он ткнул рукой на Заубуша, и все это увидели.
- Евпраксия, этот человек возводил на тебя поклеп. При императоре.
- А этот человек, - Генрих указал на Кирпу, - опроверг, и я поверил ему и...
- Верю, - тихо молвила Евпраксия. Она как будто уже стала императрицей, душа ее полнилась силой власти, готова была повелевать. Спасибо, Кирпа. Иди.
Воевода пошел на свое место. Евпраксия подняла кубок, взглянула поверх него своими большими глазами на Генриха, отпила. Тот одним глотком осушил свой.
- Шпильманы! Шальке! Рюде!
Бароны заревели радостно, зазвенели лютни, зазвучали воинственные песни, святые отцы, каждый по-своему, пытались затянуть псалмы, но их перекрывали срамные припевки шутов, пир набирал размах, псы под столами грызлись за кости, слуги по углам ждали объедков; икание, чавканье; рыцари грузно отваливались от столов, сытые и пьяные, потом снова принимались за новые яства; Генрих пил и кричал, как мальчишка; Адельгейда терзалась тяжкой ненавистью, быть может, не столько за надругательство, которое Заубуш вершил над ней много лет назад, сколько за позднейшее невнимание барона, терзалась, ненавидела и прижималась, прижималась и барону пышным своим боком.
Евпраксия сидела, как святая, нетронутая и недоступная, выше шума, и грязи и мерзости всей этой выше, Заубуш не вытерпел, сплюнул:
- Сто тысяч свиней! Видали, чистюля киевская!
Адельгейда промолчала. Могла стать сообщницей Заубуша, если б тот пожелал, могла взять сторону императора, что было бы вполне понятно. Барон тоже не пытался больше обращаться к аббатисе. Ни за какие деньги не хотел такой сообщницы. Слишком потрепана. К тому же и ум куриный, ведь это она нажужжала императору о русской княжне, и что теперь будет - представить себе нельзя.
И верно, Заубуш никак не мог предвидеть того, что произошло почти сразу после его громко произнесенных презрительных слов.
Евпраксия наклонилась к Генриху: хочет говорить, но шум мешает.
- Тих-хо! - ударил император рукой по столу.
И все затихло, будто не было тут ни пьяных, ни очумелых, ни беспутных. Даже псы под столами примолкли, прислушиваясь.
- Я хочу обратиться к тебе, император, - начала Евпраксия, - и ко всем твоим рыцарям здесь. Знаю обычаи твоей земли, помню обычаи Руси. Они не различаются в том деле, о котором хочу сказать. Коли кто-нибудь наводит на другого человека поклеп, а потом становится видна его лживость, рыцарский суд выносит решение: лезть клеветнику под стол или под скамью и отлаять оттуда свой оговор. Такого не могут избежать даже самые высокие лица, честь рыцаря - превыше всего!
Император встал. Глаза его бешено блестели; чтоб унять дрожь в руках, он крепко ухватился ими за драгоценную рукоять меча и ножны. Смотрел на Заубуша не отрываясь. Молча, зловеще сгибал его встречный взгляд. Барон начал подниматься с места. Никем не названо его имя, но он знал, что этого не нужно ожидать. Вставал неуклюже, неумело, жалко видеть было, как отставлял он далеко в сторону от стола свою деревяшку, поворачивался на скамье, стараясь не оторваться взглядом от взгляда императора, выдержать его - и выдержал бы, не будь тут светловолосой княжны с ее дьявольской силой и чарами.
Генрих оторвал левую руку от меча, коротко ткнул ею: под стол, под стол. Заубуш, не говоря ни слова, полез под стол. Рыцари вмиг протрезвели, со страхом следили за тем, что происходило. Всемогущего Заубуша - под стол, как пса! Кто бы в это мог поверить. И кто сможет предвидеть последствия такого унижения этого страшного человека, представить себе, какова будет месть? Неужель эта тоненькая русская обладает такой дерзостью и такой силой?
Адельгейда помогала барону. Наклонилась над ним, поддержала его деревяшку, он потихоньку бранился, не хотел ничьей помощи, готовый провалиться сквозь каменные плиты, умереть здесь под столом, среди псов, но от него ждали не смерти. Задыхаясь от ненависти к Евпраксии и к императору, он торопливо прокричал из-под стола: "Сбрехал, как пес!" - и трижды тявкнул по-собачьи.
Вылезал красный, обливаясь потом и скрежеща зубами. Император подвинул ему кубок с вином.
- Выпей!
Заубуш неловко задел кубок, опрокинул, вино разлилось, красное, как кровь. Все вздрогнули от зловещего предчувствия. Прольется чья-то кровь, прольется. А может, случится что-то и пострашнее...
ЛЕТОПИСЬ. ЦИТАТА
"Историк иль пытается проследить истину содеянного и, таким образом, разжигает ненависть к себе многих, иль, желая избежать неудовольствия, умалчивает о целом ряде событий. Но сие уже есть порок, ибо пытаться обойти истину и иметь намерение скрыть ее признается противным обязанностям историка. Следить же деяния, не искажая их и не отступая от правил истины, означает чаще всего вызывать возмущение, что и выражено так: "Угодливость - друзей, а истина - врагов рождает".
Если же кто, льстя иному, бесстыдно подмешивает к тому, что произошло на самом деле, ложь, подобный поступок считают унизительным настолько, что такой историк не должен быть допущен в число пышущих. Утаивать истину деяний непозволительно и противно обязанностям пишущего. Тем паче грешно пятнать истину ложью, а ложное передавать легковерным потомкам.
Есть еще одна и более ужасная опасность, которой следует избегать изо всех сил тем, кто пишет историю: они обязаны не допускать, чтоб сухость языка и бедность смысла унизили достоинство деяний. Слово должно соответствоватъ делу, о коем ведут речь, и язык писателя не должен отставать от возвышенности предмета".
Вильгельм Тирский.
Belli Sarci Historia. 1185 г.
ИМПЕРАТРИЦА
Нельзя сказать, что она была обеспокоена необычайной новизной положения, - слово "ошеломлена" к женщине как-то не подходит.
Станешь императрицей - осчастливишь мир... Себя или мир? Думая о мире, думаешь о себе.
В ней проснулась женщина, что знает про свою красоту, считает, что лишь ее природа одарила наивысшими достоинствами, лишь ей надлежит занять и положение. Генрих - император по происхождению. Родился императором, и в том никакой заслуги. Просто случай. Она же станет выше всех женщин благодаря самой себе. Ибо такова она есть, а лучшей нет на земле!..
Все, что тебе суждено, живет в твоей душе неосознанно. Еще недавно Евпраксия считала, что быть дочерью великого кпязя удается не всегда безнаказанно. И вот все изменилось. Она станет императрицей; она заберет у Генриха пусть хоть какую-то частицу германской грубости, передаст ему взамен русскую мягкость. Осчастливит мир, осчастливит.
Ознакомительная версия.
