Лестиегов порылся в портфеле, достал цветную фотографию, на которой видны были на лесной поляие три каменных столба примерно одинаковой, в полтора человеческих роста, высоты. Лестнегов, еще довольно молодой, был снят на фоне этих столбов. Отстоящие на метрполтора друг от друга, они совершенно естественно, как грибы, тянулись из земли. Когда Сергей упоминал о каменных идолах в том месте, куда они собирались на рыбалку, Зимин думал, что идолы рукотворные, высеченные из камня и вкопанные в землю. Оказывается, столбы, издали напоминающие фигуры людей, – природные образования.
– Двадцать девятого августа погиб старший Пушилин. По слухам, у крайнего справа истукана зарыт, – сказал хозяин дома. – Банда была приличная, штыков в триста пятьдесят. Ее не чоновцы, регулярные войска разбили. После этого боя не больше тридцати человек оставалось вместе с младшим Пушилиным, Степаном.
– Степан – это тот, который на озере штыком ранил старшего лейтенанта Взорова? – спросил Зимин не столько для того, чтобы показать свою осведомленность, сколько для проверки точности сведений о Пушилиных.
– Именно тот. Он организовывал отвозку золота от эшелона и ранил Взорова, – подтвердил Лестнегов.
– Старший лейтенант во второй раз появился в Пихтовсй спустя почти год, – продолжал Зимин. – Пушилины все это время находились поблизости от сокровищ, всегда имели к ним свободный доступ. Не верится, что не воспользовались такой возможностью. А из протокола допроса явствует, что члены следственной комиссии были уверены, что Тютрюмов единолично завладел всем, что было утоплено на становище.
– Очень интересная мысль, – подхватил Лестнегов, – очень интересная. Вам кажется, что клад с зимы, с ноября месяца девятнадцатого по август двадцатого разделился на две доли – тютрюмовскую и пушилинскую. Так?
– Так. И у Пушилиных – главная часть могла осесть.
– Я тоже об этом много думал. И знаете к какому выводу пришел уже давно? Пушилины могли бы целиком завладеть кладом. Однако они были твердо убеждещд, что белый возвратятся, и с них, как с хранителей сокровищ, тогда строго спросится. Вас это убеждает?
– Могло быть такое, конечно... – не очень-то охотно согласился Зимин.
– Так и было! – твердо сказал Лестнегов. – И все-таки Пушилин-младший не удержался от соблазна. Через два месяца после того как сбросили под лед ящики с золотым запасом, приехал на Сопочную Каргу, около трех пудов золота взял. Второй раз наведался после гибели отца и фактического прекращения существования банды. И не нашел ничего. Тютрюмов успел похозяйничать.
– Говорите так, будто присутствовали при этом.
– Не присутствовала ни одна живая душа, но это, пожалуй, достоверно.
– Что получается: не видел, но свидетельствую?– заметил Зимин.
– Подождите. Сначала послушайте, а уж после... В пятьдесят девятом, кажется, году мы в очередной раз вели поиски колчаковского клада в тайге вокруг Пихтовой. Самая значительная находка была на речке Малый Кужербак. У истоков нашли труп человека. Ну, какой труп, можете представить себе, если не меньше двух десятков лет пролежал на открытом воздухе. Скелетированный труп. При нем – часы на браслете, планшетка и револьвер. Все, конечно, проржавело, полуистлело. На внутренней стороне планшетки сохранилась надпись чернилами – фамилия владельца – "А. Тёмушкйн". Позднее по часам и револьверу подтвердили, что так и есть: Анатолий Тёмушкин, начальник районного НКВД МО района. Он исчез еще в тридцать шестом, за пять лет до войны... Определили, что он был убит выстрелом в голову, да это и по дырке в черепе видно было. Ну, и еще в дупле лиственницы, около которой лежал Тёмушкйн, нашли револьверный патрончик и кокарду царского образца. Мы обо всем этом говорили в сельце Летний Острог, в лесхозе. И был там дряхлый старичок, счетовод. Мурашов Ростислав Андреевич. Никогда бы не подумал, что судьба способна так укатать человека.
Счетовод этот лесхозовский после ко мне одному подошел и сказал, что, кажется, знает, кто убил Тёмушкина, может назвать, если я поклянусь, что тайну эту, пока он жив (он еще после этого лет пять-шесть прожил), я никому не раскрою.
Хотелось ему, подмывало его рассказать – и боялся. Страшно боялся. Я поклялся, и он назвал. Кто бы вы думаете был? – посмотрел на Зимина Лестнегов: – Гадайте, не угадаете – Степан Пушилин!
– Все тот же самый Пушилин? – с удивлением спросил Зимин.
– Тот же самый. Судьба свела его и Мурашова в одной тюрьме, в одной камере на несколько дней.
– После Гражданской?
– Много после. В тридцать шестом. Ночь напролет Мурашов мне рассказывал, и потом я к нему еще не раз приезжал. Вот почему, хоть не присутствовал при действиях Пушилина, а знаю и о его причастности к кладу, и многонько о нем...
ПУШИЛИН (СТЕПАН)
...К утру "молотобойцы", два молодых крепыша с крестьянскими лицами, заканчивали свою работу, натягивали на потные тела гимнастерки, вздрагивающими от возбуждения и усталости руками наливали из графина в граненые стаканы воду, жадно пили, выплескивая остатки на лежащую на полу жертву, Степана Пушилина, и тогда же в каменном мешке подвала появлялся начальник районного НКВД Тёмушкин.
Сухопарый, лобастый, с кубарями лейтенанта в петлицах, затянутый ремнями портупеи, он, набычась, смотрел в избитое, в кровоподтеках лицо Пушилина, цедил тихо:
– Вставай, сука...
Обессилевший от ударов и пинков в голову, в спину, в живот, в пах, Стенан Пушилин начинал шевелиться, пытаясь подняться. "Молотобойцы", желая угодить начальнику, перед которым трепетали и с которым избегали встречаться глазами, живо ставили жертву на ноги.
– Все одно, падаль, я тебя заставлю говорить. Лейтенант закуривал беломорину, щелчком откидывал горелую спичку в сторону Степана Пушилина.
– Расколешься, – убежденно-утвердительно говорил лейтенант и покидал пыточную.
Пушилин глядел ему вслед с внутренним облегчением. С уходом лейтенанта пытки прекращались, и впереди было по меньшей мере полсуток передышки.
Конвойные, доведя его до камеры, бросали в распахнутую дверь так, что казалось, это не он падает, а бетонный пол летит ему навстречу. Единственный сосед по камере, лет пятидесяти трех мужчина с бородкой клинышком, наблюдал, как на четвереньках добирается до нар Пушилин, протягивал ему руку, помогая забраться на нары. Сокамерник Пушилина до Октябрьского переворота был адвокатом в Москве, позднее за чуждое происхождение выслан в Сибирь и перед арестом работал пимокатом в какой-то артелишке. Пушилин не интересовался, сосед рассказал о себе скупо в первый день знакомства и впредь не докучал разговорами. Пушилину после свиданий с лейтенантом и подручными было не до бесед.
Особенно сильно после нынешнего допроса ныла спина чуть выше поясницы, и Пушилин некоторое время целиком был поглощен мыслью: уж не отбили ли почки? Кажется, пока нет. Боль постепенно уходила. Он с трудом повернул голову к адвокату, спросил:
– Что значит "коалиция"?
– Как точнее сказать, – отозвался адвокат. – Союз, объединение для совместных действий.
– Что-то такое и думал...
– Значит, вам инкриминируют, то есть вменяют в вину, участие в какой-то коалиции?
– Коалиция двинцев, – с усилием выдохнул Степан Пушилин. – Главарь...
– Да. Это уже хуже. – Экс-адвокат встал со своих нар, прошелся по камере, сел на нары, скрестил руки на животе. – И для меня скверно.
– А тебе-то что? Тебя даже не бьют.
– Меня они, наверно, совсем не тронут. У меня больное сердце.
– Не смеши. Сердце его они берегут. Пожалел волк кобылу...
– Не спешите с выводами. Выслушайте. Заметили, эта камера особая?
– Чем это?
– В других таких же по двадцать-тридцать человек, а здесь – двое. До вас был мужчина. Тоже его крепко били. И требовали, чтобы сознался, что руководитель организации "Паспортисты".
– А ты?
– Руководитель координационного шпионского центра "Тропа связи", – невесело усмехнулся адвокат.
– Подписал уже?
– Подписываю...
– Расстреляют.
– И что с того, – равнодушным голосом сказал сокамерник. – Все равно не выпустят. А так – меньше мучений.
– А я не подпишу. Не дождутся, – убежденно проговорил Пушилин.
– Воля ваша. Но еще два-три таких допроса, и вам всё едино – в коалиции ли вы, главарь ли, пешка ли. И крючок, подпись вашу, поставят за вас. Поверят. Убийство возведено большевиками в ранг государственной политики, кто будет даже проверять подлинность подписи?
– Говоришь, как Ковшаров.
– Не знаком.
– Полковник. На германской я был у него вестовым. Он говорил еще, что в этой стране, если проиграем большевикам, делать нечего. Эх, не послушал... – Слезы отчаянья брызнули из глаз Пушилина. – Ведь и золото было. Тьма золота, – говорил он сквозь всхлипыванья. – И сейчас, я подыхаю, а оно лежит.
– Серьезно?
– Три пуда.
Несмотря на сильную боль, Степан Пушилин резко повернулся к адвокату, заговорил зло, отрывисто:
