269
Относительно Тициния в древней литературе нет никаких данных за исключением того, что, судя по одному отрывку Варрона, он очевидно был старше Теренция (558—595 [196—159 гг.]; Ritschl, Parerg., 1, 194); из этого отрывка нельзя сделать никаких других выводов: хотя из двух сопоставляемых здесь групп вторая (Trabea, Atilius, Caecilius) вообще старше первой (Titinius, Terentius, Atta), но из этого еще не следует, что старейший член младшей группы моложе, чем младший член старейшей группы.
Из пятнадцати известных нам тициниевских комедий шесть названы по мужским ролям (baratus?, caecus, fullones, Hortensius, Quintus, varus), девять по женским (Gemina, iurisperita, prilia?, privigna, psaltria или Ferentinatis, Setina, tibicina, Veliterna, Ulubrana?); из числа этих последних две — роли юристки и флейтистки — очевидно служат пародией на мужские профессии. И в отрывках преобладает женский пол.
Для сравнения приведем начало эврипидовской «Медеи» и энниевской:
Είθ’ὢφελ Ἀργοῦς μὴ διαπτάσθαι σκάφος
Κόλχων ἐς αἷαν κυανέας Συμπληγάδας,
Μηδ’ ὲν ναπαισι Πηλίου πεσεῖν ποτε
Τμηθεῖσα πεύχη, μηδ’ ἐρετμῶσαι χέρας,
Ἀνδρῶν ἀρίστων, οἳ τὸ πάγχρυσον θέρος
Πελία μετῆλθον, οὐ γὰρ ἄν δἐσποιν’ ἐμή
Μήδειχ πύργους γῆς ἔπλευσ Ἰωλκίας
Ἐρωτι θυμὸν ἐκπλαγεῖσ’ Ιάσονος.
Utinam ne in nemore Pelio securibus Caesa accidisset abiegna ad terram trabes,
Neve inde navis inchoandae exordium Coepisset, quae nunc nominatur nomine
Argo, quia Argivi in ea dilecti viri
Vecti petebant pellem inauratam arietis
Colchis, imperio regis Peliae, per dolum.
Nam nunquam era errans mea domo efferet pedem
Medea, animo aegra, amore saevo saucia.
(Если бы корабль Арго никогда не направлялся промеж мрачных Симплегадов к берегам Колхиды; если бы в лесах Пелия никогда не срубали сосен и если бы сделанными из этих сосен веслами не управляла рука тех храбрецов, которые отправились добывать золотое руно для Пелия! Тогда моя госпожа Медея не отплыла бы к башням Иолкской страны, страдая пагубной любовью к Язону.) (Если бы в роще Пелия никогда не срубали топором еловых пней и не приступали к постройке корабля, носящего теперь название Арго, потому что на нем отплыла из Аргоса в Колхиду, по приказанию царя Пелия, отборная дружина с целью хитростью добыть золотое руно! Тогда моя госпожа Медея не пустилась бы в странствования, унося в своем сердце мучительную любовь.)
В отступлениях перевода от оригинала поучительны не только тавтология и перифразы, но также устранение или опущение мало знакомых мифологических названий, как например Симплегадов, Иолкской земли и Арго. Впрочем, у Энния редко встречается неверное понимание подлинника.
Древние, конечно, были правы, считая за собственную характеристику поэта то место в седьмой книге Летописи, где консул призывает к себе поверенного, «с которым он охотно и часто делил и стол, и беседу, и обсужденье своих дел, когда возвращался домой утомленный важными делами, о которых совещался в течение большей части дня на площади или в высокочтимом сенате, которому мог сообщать и важное, и пустое, и забавное и, если бы то было возможно, за раз передавать и беззаботно поверять все, что говорится между людьми и хорошего и дурного, который делил с ним много радостных минут и дома и вне дома, который никогда не вовлекался постыдным советом в дурное дело из легкомыслия или из злобы; это был человек сведущий, преданный, приятный, красно говоривший и всегда веселый; он умел говорить разумно и сжато в должное время и именно то, что следует; в сношениях был приятен и был сведущ в том, что уже отжило, так как годы познакомили его с нравами и его времени и прошлых времен и также с многоразличными законами и божескими и человеческими; а то, что он слышал, он умел и передать и умолчать». В предпоследней строке, вероятно, следовало писать: multarum rerum leges divumque hominumque.
Из определения прорицателя у Эврипида («Ифигения в Авлиде», 956), что это человек, «который в лучшем случае вставляет немножко правды в свои нескончаемые выдумки, а если когда и промахнется, то это сходит ему с рук», латинский переводчик сделал следующую диатрибу против составителя гороскопов:
«Он ждет астрологических знамений на небе и наблюдает, не появится ли свет Юпитеровой козы или рака, или какого-нибудь другого животного. Он не смотрит, куда ступают его ноги, а проникает взором в небесные пространства».
В «Телефе» говорится:
«Palam mutire plebeis piaculum est».
(Открыто говорить, что думаешь, — преступление со стороны плебея.)
Следующие превосходные по форме и по содержанию стихи находятся в переделке эврипидовского «Феникса»:
«Но муж должен вдохновляться истинным мужеством и наперекор противникам бесстрашно вести виновного на суд; в том и заключается свобода, что у человека бьется в груди чистое и непоколебимое сердце; иначе преступное деяние остается скрытым во мраке».
В «Сципионе», по всей вероятности включенном в собрание разных стихотворений, находятся следующие живописные строки:
«…mundus caeli vastus constitit silentio;
Et Neptunus saevus undis asperis pausam dedit,
Sol equis iter repressit ungulis volantibus,
Constitere amnes perennes, arbores, vento vacant».
(Юпитер подает знак; в обширных небесных пространствах все смолкло; яростный Нептун прекратил бушеванье морских волн; солнце сдержало своих быстроногих коней; реки перестали течь, ветер не шевелит деревьев.)
Последняя строка дает нам понятие о том, как поэт отделывал свои оригинальные стихотворения; она не что иное, как переделка следующих слов, произносимых очевидцем борьбы Гефеста со Скамандром в трагедии «Освобождение Гектора», которая вероятно первоначально была произведением Софокла:
«Constitit credo Scamander, arbores vento vacant».
(Умолк, смотри, Скамандр, ветер не шевелит деревьев). Мотив же заимствован из Илиады, 21, 381.
Так например, читаем в «Фениксе»:
«…stultus est, qui cupita cupiens cupienter cupit».
(глуп, кто желает желанное, еще более желая, желает).
И это еще не самое нелепое из подобных безобразий. Встречаются и акростихи (Cic., De div., 2, 54, III).
Кроме Катона нам известны принадлежавшие той же эпохе имена еще двух «консуляров и поэтов» (Sveton., Vita Terent., 4) — Квинта Лабеона, который был консулом 571 г. [183 г.], и Марка Попилия, который был консулом 581 г. [173 г.]. Но остается невыясненным, были ли опубликованы их стихотворения. Даже относительно произведений Катона это кажется сомнительным.
Следующие отрывки могут дать нам понятие о тоне всего сочинения. О Дидоне Невий говорит:
«Ласково и хитро допрашивает она Энея, как он покинул город Трою».
И далее:
«Царь Амулий возносит руки к небесам, благодаря богов».
В одной речи достоин внимания косвенный способ выражения:
«Если бы они оставили тех храбрых людей без помощи, то это было бы позором для народа из рода в род».
Относительно высадки в Мальте в 498 г. [256 г.] он говорит:
«Римлянин отправляется в Мелиту, все жжет, опустошает и разоряет на этом, еще никем не тронутом острове и совершенно истребляет врагов».
И наконец о мире, которым окончилась война из-за обладания Сицилией:
«Положено дарами умилостивить Лутация; сверх того он требует, чтобы возвратили многих пленников из Сицилии и чтобы также возвратили заложников».
Слова Дионисия (1, 6) и Цицерона (De div., 1, 21, 43) не позволяют сомневаться в том, что эта древнейшая изложенная прозой римская история была написана на греческом языке. Остаются загадкой упоминаемые под тем же названием Квинтилианом и позднейшими грамматиками латинские летописи, а затруднение еще усиливается тем обстоятельством, что под тем же названием упоминается очень подробное изложение понтификального права на латинском языке. Впрочем, тот, кто проследит постепенное развитие римской литературы, не припишет это последнее сочинение какому-либо писателю, жившему во времена ганнибаловских войн; да и существование составленных в ту эпоху латинских летописей кажется сомнительным, хотя и нет возможности решить, произошло ли при этом смешение Фабия Пиктора с позднейшим летописцем Квинтом Фабием Максимом Сервилианом (консулом 612 г. [142 г.]), или же существовала старинная латинская переделка как греческих летописей Фабия, так и летописей Ацилия и Альбина, или же было два летописца, носивших имя Фабия Пиктора. Написанное также на греческом языке историческое сочинение, которое приписывают Луцию Цинцию Алименту, современнику Фабия, по-видимому, было подложным и было подделкой времен Августа.
