- Да откуда набралось у вас этого народа? - спрашивал захожий прилучанин своего приятеля-пирятинца.
- Разве ты не знаешь, что сын нашего покойного протопопа жил на Сечи, женился на дочери лубенского полковника и стал богат? Тут целая история. На той неделе казнили жида Гершка: он им много делал зла, я расскажу тебе после. А как нашего сотника выбрали в Лубны полковником на место покойного Ивана, вот мы и сделали Чайковского своим сотником А тут подъехали гости, старые приятели Чайковского из Сечи, и заварили кашу. Веришь, братку, третий день жонки обедать не варят: все смотрят на чудеса; хорошо, что хоть у сотника на дворе всего вдоволь, ешь, пей и танцуй, коли вздумаешь Не хочешь ли перекусить? Пойдем.
- Кто отказывается от хлеба-соли.
- Славный завтрак! - говорил прилучанин своему приятелю, убирая за обе щеки жареную баранину.
- Наш сотник богат, и еще недавно купил себе землю в Домантове над Днепром, знаешь - то самое место, где он пристал к запорожцам
- Купил?
- Купил. Эх, жаль, что теперь не лето! Оно хоть и не холодно, вторые Параски (14 октября), да все уже осень; паны сидят в комнатах: знаешь, нежные - а то бы ты увидел столько панства, что если б каждый снился в ночь по разу, то руки устали бы от крестов.. Здесь и лубенский полковник, и сотники, и есаулы, и хорунжие, и всякое панство..
Тут распахнулись двери из панского дома; выскочил Никита, а за ним толпа запорожцев и музыкантов, и все с пеньем, с пляскою пустились к погребу Чайковского. В минуту были выкочены несколько десятков бочек и бочонков с наливками и медами и внесены в дом.
- Комедию замышляют запорожцы, - говорили одни.
- Посмотрим, что из этого выйдет, - говорили другие между народом, стоявшим толпою на широком дворе.
Запорожцы внесли бочки в комнаты, затворили двери; немного погодя послышался стук молотков, потом со звоном вылетели окна и вслед за ними посыпались в народ обручи, донники и клепки разбитых бочек, а вслед за клепками явилось в окне лицо Никиты и громко сказало народу:
- Люди добрые, хотите знать, от чего говорится "Пьяному море по колено"?
- Хотим! - отвечал народ. - Как не хотеть!
- Так посмотрите сюда, в окно.
Кто не глянет в окно - только всплеснет руками Запорожцы заколотили двери в светлице, выпустили из бочек настойку и ходят по колени в дорогих напитках и, наклонясь, пьют их, как лошади воду.
"Но всякому веселью бывает конец", - сказал, должно полагать, какой-нибудь большой философ: так и пирам Чайковского пришел конец. Поживя неделю, кошевой собрался ехать.
Было чистое, свежее осеннее утро, когда запорожцы, выпив по чарке на дорогу и по другой на конях, выехали за город. Алексей с женою и старшинами провожал их.
С полверсты от города, в степи, стоял курган; на кургане горел большой огонь и толпились люди.
- Кошевой батьку! - сказал Чайковский с комическою важностию, подъезжая к Зборовскому. - На кургане видны люди, кучею стоят, должно быть, татары или турки; позволь языка достать.
- С богом, братику! - отвечал кошевой
- Зимовник, батьку, - отвечал Чайковский, возвращаясь от кургана, зимовник старого Касьяна, должно быть, тут и Сечь недалеко. Просит хозяин до хаты.
- Добре, ваши головы, - кричал кошевой, подъезжая к кургану.
- Ваши головы, ваши головы! - отвечал Касьян и казаки, принимая гостей.
Здесь устроена была на скорую руку походная кухня. Сели завтракать, начали пить здоровье и кошевого, и Чайковского, и старшин, и даже всех казаков поочередно; опять явилась музыка, пошли танцы - только перед вечером выехали в поход запорожцы. Ярко горели их шитые красные жупаны, сливаясь с горизонтом в лучах заходящего солнца Чайковский с женою грустно следил за ними... И вот уже красною полоскою мелькали они на далекой степи; вдруг что-то отделилось от них, росло, росло, близилось - и у кургана явился Никита.
- Что тебе надо, Никита? Здравствуй, Никита! - сказал Чайковский.
- Я думала, что и до смерти не увижу тебя, Никита! - радостно закричала жена Чайковского.
- Дело есть.
- Какое дело?
- Пойдите сюда, важное дело, тайное дело. Кроме вас, никому сказать нельзя.
- Ну, что? - спросил Чайковский, отойдя с женою в сторону от кургана шагов на сто.
- Ничего Я обманул кошевого, сказал, что забыл тут свою люльку (трубку), да и вернулся.
- Зачем?
- Вот видите.. Хорошо, что вы отошли от кургана, нас никто не услышит там Касьян, старый характерник, там прочие казаки... еще смеяться стали бы надо мною.. Видите... Жалко мне кидать вас, добрые люди, ей-богу, жалко. Как выехали в степь, будто камень проглотил я, тяжело стало, в глазах туман разостлался; еще уезжая от вас, видел на носу черта, а то и черта не видно стало, - а тут подо мною конь споткнулся- худая примета, скоро умереть доведется, подумал я, обманул кошевого и вернулся. Теперь прощайте! Прощайте, братцы! Обнимите меня... Видите, я плачу, некому обнимать меня, ей-богу, некому! Прощайте! Вот так! Спасибо!
Никита махнул рукою, склонился на седло и ускакал из виду.
Эпилог
В 182* году далеко за Кавказом, у персидской границы, летнее полуденное солнце жарко накаляло песчаную равнину. На равнине стоял белый городок из солдатских палаток, там кочевал ...ий пехотный полк. Ни тучи на небе, ни ветра на равнине, а солнце так и обдает жаром желтые окрестности В лагере тишина, странная тишина, кое-где ходит, как маятник, часовой, без этого можно бы подумать, что вымер народ в лагере и нет живой души В стороне стояла одинокая палатка - не начальничья палатка, не почетная палатка простая, обыкновенная, у входа ее сидел молодой человек, в пестрых шароварах, в солдатской фуражке и тихо плакал, склоняясь головою почти до колен.
- Васька! А Васька! - послышался слабый голос из палатки
- Сейчас, барин, - отвечал, вскочив на ноги, молодой человек и торопливо утер слезы.
- Васька! Я, должно быть, выздоровею, право, выздоровею, - говорил вошедшему человеку молодой офицер.
- Выздоровеете, барин; я это давно говорил.
- Нет, Васька, чума не такая болезнь, никто еще от нее не выздоровел... А мне представилось сейчас, что я дома, в Пирятине, на небо нашли тучи, идет дождик такой прохладный! Вода с кровельного желоба льется на камень Помнишь камень, что лежит перед крыльцом?
- Помню, барин.
- Льется вода, свежая вода, а брызги так и летят кругом, и шепчет кто-то мне: "Напейся этой воды: ты выздоровеешь: чума боится этой воды". Дай мне хоть каплю, Васька!
Васька принес воды.
- Скверная, теплая вода! - сказал офицер - Дай мне той воды... Верно, мне придется умереть. Смотри, Васька, после моей смерти, когда придешь в Пирятин, напейся воды из желоба... Пойди принеси мне свежей воды.
Васька принес другой воды, но уже не застал своего барина: умер последний потомок Алексея Чайковского.
В газетах было напечатано "Исключается из списков умерший прапорщик ...го пехотного полка, Созонт Чайковский"
Еще в детстве я посещал пирятинскую замковую церковь, и теперь очень хорошо помню ее странную, древнюю живопись Под иконами везде были нарисованы воинские клейноды: булавы, бунчуки, перначи, стрелы и копья; дубовые стены были изрезаны разными надписями; каждая икона имела свою примечательную историю. Тогда был еще цел дом Чайковских, странной архитектуры, с высокою крышею, с узкими окнами; перед крыльцом лежал большой жерновой камень. Верно, давно лежал он там: вода, падавшая с крыши, вымыла на нем глубокие ямы. За домом рос большой тенистый сад (теперь на этом месте, кажется, широкая пустая улица); перед домом, словно луг, расстилался зеленый двор с резными дубовыми воротами, выходящими на улицу.
В последнюю турецкую кампанию этот запустелый дом и двор снова было оживились: в доме громко говорили, еще громче смеялись. Казаки в синих кафтанах, в шапках с красными верхами ходили по двору, у коновязи бессменно стояло несколько десятков лошадей: здесь была квартира комиссара (капитана исправника).
В мае 1841 года я подъезжал к Пирятину. Мой ямщик был удивительный человек: дай ему побольше денег и пусти в Петербург - он бы сделался величайшим онагром. С бритой бородой, с длинными запорожскими усами, он был острижен вплотную, по-солдатски; в левом ухе у него висела огромная медная серьга, признак франтовства многих удалых ефрейторов: при широчайших казацких шароварах он был одет в русский армяк, носил московскую красную рубаху с косым воротником и на голове имел безобразнейшую в мире круглую шляпу с высокою, узкою тульею, перевязанною пополам покромкою от голубого ситца; на покромке можно было прочитать слова Ивана Лаптева вмоскве_ за покромкой натыкано множество павлиньих перьев, словом, шляпа, какую носят в Малороссии русские купцы, торгующие скотом. Добрые кони, не во гнев русским ямщикам, быстро мчались, но ямщик беспрестанно поводил над ними кнутом, приговаривая: "Ой вы, соколики! Матери вашей лыхо! Эй, дети! С горки на горку! (выговаривая s'horky na horkou) даст барин на водку!" Потом запел песню.
