... Перед нами снова дорога... Дорога, ведущая из Ширвана. В караване Кербелаи Вели, следующего в Кербелу через Наджаф, мы видим молодого поэта, неустанно глядящего вдаль. Что ожидает его на этой дороге? Долго ли продлится разлука с близкими и любимыми? Застанет ли он живыми друзей и близких, когда вернется?
Тревоги... Тревоги... С собой в дорогу он захватил тетрадь, в которую заносит впечатления от встреч в дороге, от красоты окружающего края. На каждом привале он уединяется и пишет... "Не отбирайте у меня моего поэта, дороги, верните мне его целым и невредимым..." Кто произнес эту фразу, прозвучавшую вместе с плеском воды, которую по поверью вылила ему вслед мать, чтобы путь был гладким? Джейран ли, раньше времени начавшая увядать от печали расставания? Или это был голос его феи вдохновения, притаившийся в глубинах его души?
СНОВА В ШЕМАХЕ
Пролетели месяцы, прошли годы... Мы расстались с нашим поэтом на дороге, которая увела его от нас в Наджаф. По этой же дороге он вернулся в Ширван. Проведя здесь, дома, два года, надышавшись вдосталь родным воздухом, наглядевшись на родных и любимого сына, он снова тронулся в путь... Дороги его пролегли через Иран, Турцию, Аравию... Удивительные страны, интересные люди... Сеид Азим вернулся в родные края под таким большим впечатлением от путешествий, будто прошли не два года, а повзрослел он на десять-пятнадцать лет... Каждый, кто его видел, восхищался образованностью и широтой его познаний. На него смотрели с изумлением и любопытством, а иногда и с завистью. В движениях некогда непосредственного, веселого и легкого в общении молодого человека появилась сдержанность, умудренность, поражала глубина и серьезность его рассуждений. Ровесники прониклись к нему почтением, старшие - внимательным уважением.
Повсеместно возросла вера в суждения этого человека. И как могло быть иначе? Он учился в духовной семинарии в Наджафе и Багдаде, затем в Шааме, где получил высокое духовное звание Ахунда. Он прекрасно разбирался в премудростях восточной философии.
Когда Сеид Азим решил посетить возобновившиеся после землетрясения меджлисы в доме Махмуда-аги, губернское управление из Шемахи уже перебралось в Баку. Особенно страшное внезапностью и непредотвратимостью, землетрясение в течение нескольких минут превратило Шемаху из цветущего города в груду развалин, рассыпались в прах здания, обитатели их гибли под обломками. Катастрофическое землетрясение 1859 года разрушило множество деревень в Ширване, унесло тысячи жизней. Встревоженный губернатор тогда же решил переехать из сейсмически опасной зоны в Баку.
Результаты землетрясения были всюду видны, жители ютились во времянках, заново возводились крепкие, устойчивые на случай новых землетрясений одноэтажные дома. Но в городе чувствовалось оживление. Только что кончился годичный траур по всем погибшим в тот страшный день, с лиц исчез шафранный цвет страха, на губах появились улыбки; в садах, на гуляньях начинали раздаваться звуки музыки и песен, люди сменили черные одежды скорби на яркие, праздничные, радующие глаз.
Идя к дому Махмуда-аги, Сеид Азим размышлял о смысле жизни. Человек рождается... Человек умирает... Жизнь вечно продолжается. Не будет меня, не будет тебя... Отцов сменяют сыновья, сыновей внуки, а жизнь на земле вечна... Все останется после нас: вода, воздух, земля, эти голубые небеса, это многоцветное мироздание с новыми прекрасными людьми, с их судьбой, с их улыбающимися губами, лицами...
Его встретили звуки музыки и возгласы "отлично!", "молодец!", "великолепно..." Видимо, кто-то танцевал в доме Махмуда-аги. Вот и хлопки аплодисментов. Он приблизился к воротам. Музыка зазвучала призывно, словно ухватила его за руки и втащила внутрь. Он на минуту задержался перед ярко освещенными окнами дома. Сердце сдавила мимолетная грусть по давно ушедшему времени, глаза ослепила картина застолья былых меджлисов... И вдруг перед ним ожило далекое видение: танцевала Сона... "Конечно, Сона, кто, кроме нее, способен украсить торжество в этом доме? Разве без Соны может быть танец, музыка? Миндалевидные глаза, кудрявые локоны вокруг матового лба, длинные жгуты кос, извивающиеся и летящие вслед за стройным телом, маленькие ножки в разноцветных шерстяных носочках, изящные нежные руки то на талии, то над головой... О аллах всемогущий, я снова опьянен..."
Он будто забыл о несчастьях, настигнувших Сону, душа его вновь наполнилась любовью к женщине, которая была феей его вдохновения, царицей его души... Он присмотрелся. В центре комнаты действительно танцевала женщина... Но это была не Сона. Поэт узнал танцовщицу. Это была младшая подруга Соны, единственная из чанги, способная заменить исчезнувшую царицу. Хорошенькая Ниса плыла по кругу, подняв маленький подбородок. Все в ней было миниатюрным и приятным: небольшой носик, рисованные брови, хрупкие кисти гибких рук. Пышные кудри выбивались из-под шелковой шали.
Поэт с искренним восхищением оглядывал тоненькую фигурку танцовщицы, поражаясь ее способностям и обаянию. Он не спешил занять предложенное ему место, боясь упустить хоть одно движение из танца Нисы, и продолжал стоять у дверей.
Когда Ниса, окончив танец, прошла на свое место в группе чанги, Махмуд-ага, приподнявшись на коленях, громко позвал поэта:
- Ага! Пожалуйста, сюда! Нет, нет, не там, здесь, около меня сядь, пожалуйста!
Махмуд-ага был очень возбужден, опьянен происходящим.
То ли музыкой, которую любил как жизнь? То ли танцем Нисы, восхитившим всех сидящих в комнате, заставившим даже Сеида Азима на мгновение забыть танец царицы фей? Или на него так подействовал изумительный голос молодого певца из Шуши, исполнявшего известный мугам с поправками самого Махмуда-аги? Скорее всего Махмуд-ага находился в мире собственных грез. А не для этого ли и собирались на музыкально-танцевальных меджлисах молодые люди?
Поэт задумался. Наслаждение и развлечения с чанги... Что это?
Похожая на Сону, Ниса часто поглядывала на него и нежно улыбалась... "Мой поэт, ты ли пришел сюда? Как быстро ты забыл свои мечты! Каждый ли прелестный ангел становится для тебя царицей фей, мой поэт? Ты пришел за своей мечтой или за удовольствием и наслаждением? Каждая, более молодая, горячит кровь снова и снова? Это ли главное для тебя?"
Снова Сеид Азим не мог разобраться, чей голос звучит в его воображении. То ли это голос Соны в преддверии разлуки, полный муки и горя? То ли Джейран? То ли собственный? Неужели его душа не может забыть того, что было так давно? Ревнует к новому, переживает и за Сону, и за Джейран?
"Нет, нет, я не забыл! Царица фей и моего воображения! Я не забыл тебя и не забыл свет моей души - Джейран..."
- О мудрый сеид, да буду я твоей жертвой, о чем ты задумался? - прервал его мысли Махмуд-ага.
- Так, кое-что из прошедшего вернулось на минуту...
Сияющее лицо хозяина подернулось покровом печали.
- Я тоже думал о ней... Каждый раз, когда я смотрю на Нису, мне видится Сона... Как наивны и молоды мы были... Сердце тревожит былое.
- И тебя тоже, Махмуд-ага?
Махмуд-ага улыбнулся
- Тоже, Ага...
- Если и владелец такой роскоши, - Сеид обвел комнату взглядом, знает, что такое грусть-печаль, тогда плохи наши дела!
- А ты думаешь, что грусть и печаль мне чужды?
- Во имя аллаха, будь справедлив, нет дома, где было бы вдоволь хлеба в Ширване, а у тебя царствуют музыка и красота... Веселье не приходит в голову в тех домах.
Махмуд-ага подумал, что и в доме поэта, возможно, не осталось зерна даже на один помол. "Сеид сам об этом не скажет, надо проследить, чтоб ему послали, голова моя постоянно чем-то занята, а о том, что его семье есть нечего, он не напомнит... У него нет ни пахарей, ни жнецов... Семья получает лишь то, что сердобольные и религиозные мусульмане сами дают потомку пророка как милостыню... Узаконенную, но милостыню... Такой талантливый поэт, а вынужден по бедности жить на подаянии".
- Ага, у семьи твоей трудности?
Ироническая мимолетная усмешка родилась и погасла на губах поэта: "И чему ты удивляешься?" Но вслух он произнес:
- И это, и другое... Я пришел к тебе по другому поводу, но попал на такой веселый пир!
- И, забыв о своем мусульманстве, снова превратился в идолопоклонника, не так ли? Ах, Ага, жаль, что ты немного запоздал. К нам приехал молодой шушинец, клянусь, певца с таким приятным голосом мы до сего дня не слушали на наших меджлисах. Уж если я говорю тебе это, поверь мне! Сейчас он отдыхает, а после ужина, надеюсь, споет еще. Слава аллаху, дарящему миру такие голоса, заливается как соловей... Какие трели и рулады ему даются, словно божественное пение слышишь. Услышишь и ты, погоди. Послезавтра свадьба сына Даргяхгулу-бека. Я привезу ему в подарок танцы чанги и пение этого шушинца. Редкостное у парня дыхание и постановка голоса!
Сеид в молчании слушал рассуждения Махмуда-аги, снова оказавшегося в близкой ему стихии музыки.
