Спор по поводу иконопочитания был таким ожесточенным (так что впоследствии разумные люди не могли найти способа ввести умеренное иконопочитание) по той причине, что он был связан с очень щекотливым вопросом: спор шел о власти. Монахи, захватив власть, могли усилить или удержать ее только таким образом, что делали все более пышным внешнее богослужение, часть которого составляли они сами.
Вот почему цари, возбуждавшие гонения на иконы, всегда воевали против монахов; когда иконоборцы достигли своей цели, их власть не имела больше границ.
Тогда произошло то же самое, что произошло несколько веков спустя при спорах Варлаама и Акиндина с монахами, волновавших империю вплоть до ее гибели. Спорили о том, был ли свет, окружавший Иисуса Христа на горе Фаворе сотворенным или несотворенным. По существу монахи меньше всего беспокоились о том, был ли он сотворенным или несотворенным; но так как Варлаам нападал прямо на них, то непременно нужно было, чтобы этот свет был несотворенным.
Война, объявленная монахам императорами-иконоборцами, Привела к тому, что отчасти вернулись к старым принципам управления: стали употреблять государственные доходы на пользу общества, и государство напоследок избавилось от наложенных на него пут.
Когда я думаю о глубоком невежестве, в которое греческое духовенство погрузило мирян, я не могу не сравнить их со скифами, которые, по словам Геродота 26, выкалывали глаза своим рабам с той целью, чтобы ничто не развлекало их и не мешало им сбивать молоко.
Императрица Феодора восстановила иконопочитание, и монахи начали злоупотреблять благочестием народа; они дошли до того, что стали притеснять белое духовенство; они завладели всеми важными местами и мало-помалу лишили всех церковнослужителей права получать сан епископа. Все это навлекло ненависть на монахов. Если провести параллель с латинским духовенством и сравнить поведение пап с поведением константинопольских патриархов, то, насколько одни были мудры, настолько другие были неблагоразумны.
Вот странные противоречия человеческого ума. Священнослужители первых римлян, не будучи исключены из гражданского общества и имея право занимать в нем должности, мало заботились о делах этого общества. Когда была установлена христианская религия, духовенство, более отдаленное от мирских дел, вмешивалось в них только изредка. Но когда при упадке Римской империи одни только монахи составляли духовенство, эти люди, обязанные по специальному обету избегать мирских дел и опасаться их, пользовались всяким поводом, чтобы вмешиваться в эти дела. Они повсюду не переставали производить шум и волновать мир, который они покинули.
Никакое государственное дело, никакой мир, никакая война, никакое перемирие, никакие дипломатические переговоры, никакой брак не совершались без участия монахов. Ими были полны советы государей, в народных собраниях почти никого не видно было, кроме них.
Трудно представить себе все то зло, которое явилось в результате этого. Монахи расслабили умы государей и заставили их поступать безрассудно, даже когда они совершали добрые дела. В то время как военные матросы по повелению Василия были заняты постройкой церкви святого Михаила, сарацины грабили Сицилию и взяли Сиракузы. А когда его преемник Лев употреблял свой флот для той же цели, он позволил сарацинам захватить Тавромению и остров Лемнос. Андроник Палеолог перестал заботиться о флоте, потому что его уверили, что бог так доволен его ревностным стремлением вернуть мир церкви, что враги не посмеют напасть на него. Он боялся, что бог потребует у него отчета за время, употребленное на управление государством, которое он мог провести в религиозных размышлениях.
Греки — великие говоруны, великие спорщики, софисты по природе — постоянно вступали в религиозные споры. Так как монахи пользовались большим влиянием при дворе, слабевшем по мере того, как он развращался, то получилось, что монахи и двор взаимно развращали друг друга и что зло заразило обоих. В результате все внимание императоров было поглощено тем, чтобы то успокаивать, то возбуждать богословские споры, относительно которых замечено, что они становились тем горячее, чем незначительнее была причина, вызвавшая их.
Михаил Палеолог, в правление которого происходили горячие религиозные споры, видя ужасные опустошения, причиненные турками в Азии, говорил, вздыхая, что безрассудное религиозное рвение некоторых людей, которые, порицая его поступки, возмутили против него его подданных, заставило его употребить все усилия для сохранения собственной жизни и пренебречь разоряемыми провинциями. «Я удовольствовался тем, — говорил он, — что поручил устройство отдаленных провинций правителям, которые скрывали от меня их бедственное положение, потому ли что они были подкуплены деньгами или же потому, что они боялись наказания».
Константинопольские патриархи обладали громадной властью. Так как во время народных волнений императоры и вельможи государства укрывались в церквах, где патриарх мог их выдать или нет, причем он пользовался этим правом по своему усмотрению, то он, хотя и косвенно, играл решающую роль во всех государственных делах.
Когда старый Андроник велел сказать патриарху, чтобы тот занимался церковными делами, а управление государством предоставил ему, то патриарх ответил: «Это все равно, как если бы тело говорило душе: «я не желаю иметь ничего общего с тобой, я не нуждаюсь в твоей помощи для отправления свойственных мне обязанностей»».
Государи часто считали невыносимыми чудовищные притязания патриархов и лишали их престола. Но у суеверного народа, взиравшего с отвращением на все церковные службы, отправлявшиеся патриархом, которого он считал самозванцем, это приводило к непрерывным расколам; всякий патриарх — старый, новый, новейший — находил своих приверженцев.
Эти раздоры были гораздо хуже тех, которые возникали по поводу религиозных догм, ибо они появлялись снова, как только какого-либо патриарха сгоняли с его престола.
Страсть к спорам была настолько свойственна грекам, что когда Кантакузен взял Константинополь, то император Иоанн и императрица Анна были заняты спорами на соборе, созванном монахами против их врагов. Осада Магометом II Константинополя не привела к прекращению вражды, возникшей из богословских споров; там были больше заняты Флорентийским собором, чем турецкой армией.
При обыкновенных спорах, когда каждый чувствует, что может ошибаться, упрямство и настойчивость не бывают чрезмерными; но при религиозных спорах, где каждый по природе предмета считает свое мнение правильным, мы возмущаемся против тех, кто, вместо того чтобы изменить свое мнение, упорно старается заставить нас изменить наше мнение.
Читая историю Пахимера, мы убеждаемся, что богословы своими собственными силами никогда не были и не будут в состоянии прекратить свои споры. Мы видим императора, который занят только тем, что созывает богословов, выслушивает их, примиряет их; с другой стороны, непримиримая злоба богословов приводит к вечным спорам; и мы понимаем, что, если следовать тому же методу, обнаруживать то же терпение, возлагать те же надежды, чувствовать то же желание привести спор к концу, проявлять то же чистосердечие по отношению к интригам и то же почтение к злобе богословов, — они все равно никогда не примирятся до скончания мира.
Вот замечательный пример. По просьбе императора сторонники патриарха Арсения заключили договор со сторонниками патриарха Иосифа, согласно которому обе стороны должны были написать свое мнение, каждая на отдельном листе; эти два листа следовало бросить в огонь; если один из них останется невредим, то следует положиться на волю божию; если же сгорят оба листа, то обе стороны должны прекратить свои споры. Огонь уничтожил оба листа; обе стороны объединились, но мир продолжался только один день; на следующий день спорящие стороны утверждали, что их обращение должно зависеть от внутреннего убеждения, а не от случая. Война возобновилась с удвоенной силой.
На богословские споры следует обращать большое внимание, но это внимание следует скрывать насколько возможно, так как явное стремление успокоить их всегда придает им слишком большое значение, указывая, что образ мыслей богословов настолько важен, что от него зависят спокойствие государства и безопасность государя.
Богословские споры так же трудно кончать посредством тонких различений, как невозможно уничтожить дуэли, устраивая школы, где особенно тщательно разбирались бы вопросы чести.
Греческие императоры были так мало благоразумны, что, когда споры затихали, они старались по своему безумию вновь возбудить их. Анастасий, Юстиниан, Гераклий, Мануил Ком-нин предлагали разбирать спорные вопросы веры своему духовенству и народу, которые не признали бы правильными мнения императоров, если бы даже они нашли истину. Таким образом, ошибаясь всегда по форме, а часто и по существу, желая показать свою проницательность, которую они могли бы так же хорошо проявить и в других доверенных им делах, императоры возбуждали суетные споры о природе бога, которая, не поддаваясь изысканиям ученых вследствие их гордости, не более открыта и для владык земли.
