К Оболенским княжатам принадлежал попавший на жительство в Среднее Поволжье Андрей Иванович Стригин (Казань)[661], а также Василий Борисович Тюфякин с детьми Михаилом и Василием, в 1565–1566 гг. владевшие поместьем в Свияжске[662]. Потомками черниговских княжат были «новые казанские жильцы» Борис и Семен Ивановичи Мезецкие (последний в середине XVI в. дворовый сын боярский по Мурому)[663].
Ссылке в Казань и Свияжск подверглись и родичи Алексея Адашева. В Свияжске оказались многочисленные костромичи Ольговы-Шишкины (Федор Никифоров, Федор Семенов, Никита, Василий, Кислый и Десятый Федоровы дети, Константин, Федор и Пятой Васильевы)[664]. Свияжскими помещиками сделались и Путиловы[665], родственники Ольговых[666]. Возможно, переселение Ольговых и Путиловых имел в виду Курбский, когда писал, что царь велел многих «сродников» Адашева «ото именеи их из домов изгоняти в дальные грады»[667]. В Казани мы находим Василия и Федора Михайловых детей Турова (родственников казненного в 1567 г. костромича Петра Ивановича Турова)[668]. Вероятно, большинство родичей бежавшего в Литву Тимохи Тетерина было отправлено в Казань[669]. В 1557 г. обрывается карьера костромича Тихона Гаврилова Тыртова, которого мы сначала видим живущим в Казани, а затем имя его встречаем в синодиках Ивана IV[670]. В Казань и Свияжск попали следующие дворовые дети боярские: князь Василий Григорьевич Чесноков Андомский (вероятно, с Белоозера)[671], князья Борис и Иван Дмитриевичи Бабичевы (Романов)[672], Михаил Андреевич Безнин (Можайск)[673], Замятия Андреевич Бестужев (Суздаль)[674], Михаил Образцов сын Бестужев Рогатого (Кострома)[675], Василий Никитич Бороздин (Кашин)[676], Рудак Неклюдов сын Бурцев (возможно, из псковичей)[677], Иван Михайлов сын Головин (Москва)[678], Федор Услюмов сын Данилов (Москва)[679], Никифор, Семен и Хабар Васильевичи Дуровы (Москва)[680], Андрей Васильевич Дятлов (Боровск)[681], Федор Васильевич Еропкин[682], Феодосий (Федор) Терентьев Заболоцкий (Переславль-Залесский)[683], Федор Семенов сын Змеев (Клин)[684], Яков Федорович Кашкаров (Торжок)[685], Андрей и Мамай Ивановичи и Андрей Михайлович Киреевы[686], Иван Елизаров сын Михнев (Тула)[687], князь Василий Андреевич Молосков (вероятно, Молоцкий)[688], Семен Ярцев и Отай Нармацкий (из владимирских детей боярских) и Яков Стромилов (Юрьев)[689], Афанасий Дмитриевич Ржевский[690], Иван Никитин, Василий и Федор Даниловы дети Сотницкие (Кострома)[691], Гордей Борисович Ступишин (Переславль-Залесский)[692], Мансур Матвеев сын Товарыщев (Суздаль)[693], Юрий Андреев Фефилатьев[694], Юрий и Василий (вероятно, Дмитриев) с сыном Ширяем Хвостовы (Суздаль)[695], Василий Шереметев сын Хлуднев (Переславль)[696], Андрей Иванович и Михаил Юрьевич Шейны (Москва)[697], Петр Васильевич Шестов (из ржевских детей боярских)[698], Елизар Романов сын Шушерин (Дорогобуж)[699].
Трудно сказать, какими конкретными провинностями вызывалось в каждом случае переселение этих княжат и детей боярских в Казань. Прямой связи с выселением из опричных уездов усмотреть нельзя, ибо подавляющее большинство их служили не с земель, вошедших в опричнину. Переселениями в Поволжье Иван Грозный продолжал репрессии против сторонников Избранной рады и тех, кто, по его представлениям, мог поддержать претензии Владимира Старицкого на московский престол. Система «свода», кстати говоря, применялась и к посадским людям. В Казани встречаются сведенцы — торговые люди и ремесленники из Твери, Костромы, Владимира, Вологды, Рязани, Пскова, Углича, Устюга, Москвы и Нижнего Новгорода. Переселенческая политика правительства Ивана IV свидетельствовала о стремлении русифицировать новоприсоединенные районы Среднего Поволжья.
Переселение в Казанский край дало Р.Г. Скрынникову основание для вывода о том, что «первоначально опричная политика имела по преимуществу антикняжескую направленность»[700]. Но выселению подверглись далеко не одни княжата. К тому же весной 1566 г., т. е. примерно через год, ссыльных княжат и детей боярских стали возвращать на старые места. «Отказ от антикняжеских репрессий, — пишет Р.Г. Скрынников, — объяснялся тем, что, с точки зрения правительства, казанское переселение достигло основной цели, подорвав влияние и богатство фрондирующей титулованной знати»[701]. Но о каком же «подрыве» влияния княжат и «подрыве» их экономической мощи может идти речь, когда через год после их высылки в Казань, они были амнистированы и возвращены на старые места?
Обстановку опричных выселений наглядно изображают Таубе и Крузе. «Представители знатных родов, — пишут они, — были изгнаны безжалостным образом из старинных унаследованных от отцов имений… Эти бояре были переведены на новые места, где им были указаны поместья». Особенно туго пришлось переселенцам из Костромы, Ярославля, Переславля и других областей, «в которых жило больше 12 000 бояр», а в опричнину пошло не более 570. «Остальные должны были тронуться в путь зимой среди глубокого снега… Если кто-либо из горожан в городах или крестьян в селах давал приют больным или роженицам хотя бы на один час, то его казнили без всякой пощады. Мертвый не должен был погребаться на его земле, но сделаться добычей птиц, собак и диких зверей»[702].
Испытанным средством обеспечения благонадежности крупных политических деятелей продолжала служить порука. В 1565–1566 гг. были взяты три поручные грамоты: по Л.А. Салтыкову, И.П. Яковлеву и М.И. Воротынскому.
Лев Андреевич Салтыков принадлежал к числу опытнейших московских администраторов середины XVI в. Наследовав в 1549 г. после своего отца дворцовую должность оружничего, он последовательно поддерживал Ивана Грозного в его начинаниях. В марте 1553 г. Лев Салтыков, вероятно, вместе с братом Яковом, отстаивал кандидатуру царевича Дмитрия в качество наследника Ивана IV и в том же году получил звание окольничего[703]. В конце 50-х — начале 60-х годов XVI в. он уже становится боярином[704]. Это было время расцвета его деятельности. Во второй половине 50-х — первой половине 60-х годов Л.А. Салтыков фактически вершил дела в Государеве дворце. В частности, он «приказывал», т. е. выдавал, многочисленные жалованные грамоты[705], вел судебные дела по земельным вопросам[706], выменивал царю земли[707], подписывал сотные выписи на дворцовые села с установлением норм крестьянских повинностей[708]. В его канцелярию направлялись памяти с законодательными предписаниями[709].
Как мы уже писали, Салтыков при утверждении опричнины попал в опалу и был лишен звания оружничего[710]. Грамота очень лаконична: 84 детей боярских ручались, что Л. А. Салтыков и его дети Михаил и Иван никогда не отъедут и не побегут. В случае же их отъезда поручители обязались уплатить 5 тысяч рублей.
В марте 1565 г. поручные берутся по И.П. Яковлеву[711]. Получив первые разрядные должности уже в 1547 г., Яковлев стал в 1550 г. тысячником первой статьи по Коломне, в 1557 г. — окольничим, а в 1558 г. — боярином. Опала на боярина И.П. Яковлева, вероятно, вызывалась его нерадивой деятельностью во время нашествия Девлет-Гирея осенью 1564 г. Кстати, и на этот раз пострадал боярин при номинальном командующем вооруженными силами Владимире Старицком[712].
В том же 1565 г. поручную по боярину B.C. Серебряному дали около 170 детей боярских и даже четверо торговых людей[713]. Увеличение числа поручников сопровождалось привлечением к поруке менее знатных представителей дворянства, служивших не по дворовому, а по городовому списку. B.C. Серебряный, ставший боярином еще в 1549 г., вероятно, как и его брат Петр, в 1553 г. поддерживал князя Владимира Андреевича. По разрядам нельзя проследить ни обстоятельств, вызвавших недоверие царя к Серебряному, ни каких-либо изменений в его служебном положении[714].
Взятие поруки в 1565–1566 гг., как правило, кончало опалу и возвращало вырученного боярина в число доверенных лиц царя. Так было, например, с З.И. Очиным-Плещеевым и И.П. Охлябининым, по которым в 1566 г. после возвращения из литовского плена взяты были полусимволические поручные записи[715]. Оба они сразу же вошли в состав опричнины[716].
