Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Ознакомительная версия.

Фурцева звонит:

– С вами говорит член ЦК, министр культуры Фурцева!..

– Слушаю…

– Снимите с производства «Живого», я запретила в театре!

– Не могу…

– Почему?..

– Уже отпечатана…

– Сумели? Задержите продажу!..

– Не могу, уже отправлена по магазинам…

– Сектантствуете на посту? – Трубка грохнулась…»

А каким помогающим был Фёдор Абрамов: «Не бойся тирании КПК, меня Секретариат ЦК КПСС пригвоздил, а я не умер!» А Владимир Тендряков: «Спасибо за «Кончину», вам сейчас трудно, скажите, разве я не могу чем-то помочь?..» Суровый, точный. А Василий Фёдоров? А Юрий Бондарев?» (Сорокин В. Крест поэта. М., 2006. С. 389—390).

А всё началось вроде бы с пустяка: «Редактируя «Тихий Дон», – писал В. Сорокин, – Маша (Шолохова-Соколова. – В. П.) допустила более ста шестидесяти семи ошибок, я приказал высчитать с неё 3 рубля 51 копейку. Борьба со мною и началась. А тут – «инвалиды» подоспели. Ревнуя Машу к отцу, знаменитому классику и герою, шукая, чем возможно разжиться возле неё, они следили за мной, за ней, за её меняющимися знакомыми… И – её мужем… Каждая напечатанная моя строка – доносилась. Каждый полученный мною гонорар подсчитывался. Каждая женщина, улыбнувшаяся мне, зачислялась в мои любовницы. Сотрудники и редакторы газет и журналов, где я публиковался, пристёгивались к «использованию мною служебного положения»… Возражать нечего, зажим критики. Маша гусарила на поле брани. Министры, маршалы, секретари ЦК, члены Политбюро ввёртывались именем Шолохова в сражение со мною. Вал нарастал и грознел. При ударе – я упал, а Машу и убогих куда-то унесло…» (Там же. С. 408—409).

Сорокин – красавец, талантливый поэт, умница – не знал пощады. Домой присылали анонимки, в которых Сорокин целовался и обнимался то с самой Машей Соколовой, то с её подружками, а «дело» на Сорокина всё увеличивалось в объёме. Разыскали родителей и знакомых, допрашивали их, в папку поступали результаты допросов, письма-доносы, фиксировались слухи, склоки, любые дрязги, раскопали сведения об аттестате зрелости, а допросы и сборы материалов вели по указанию КПК.

Слишком близко принял В. Сорокин версию об участии М.А. Шолохова в его терзании, три телеграммы М. Шолохова Л. Брежневу, доносы на его имя в Вёшенскую. Сомневаюсь в этом, вполне возможно, что Маша воспользовалась своим влиянием на почте, не более того. Потом В. Сорокину умные люди объяснили, что Шолохов ни одной телеграммы не отбил, а «ты мог бы Машу полюбить» (Там же. С. 445). Сложная и запутанная история… В минуты скорбной горести к В. Сорокину подошёл Александр Карелин и рассказал историю, как его деда, священника, арестовали в 1917 году, «ссекли голову и на верёвке детям в окно опустили». И после этого В. Сорокин размышляет: «Кого же не казнили на Руси? Крестьян – казнили. Инженеров – казнили. Учёных – казнили. Военных – казнили. И священников – казнили. Есть ли народ несчастнее русского народа?..» (Там же. С. 446).

Переполненый болью за свой народ, В. Сорокин искал и находил виновных в его страданиях. Февральская и Октябрьская революции дали не только свободу от царской тирании, но и дали власть людям, ненавидевшим русский народ. В стихотворении «У памятника Свердлову» В. Сорокин гневно проклинал одного из большевиков-палачей: «Прозревает Россия от горьких наук, / От клевет и расстрелов, от войн и трюкачеств, / Но стоит на граните кровавый паук, / Главный карлик, душитель крестьян и казачеств. / Он плюётся мокротой в донскую волну, / Хищно харкает в древние плёсы Яика. / Синеглазых парней отправляя ко дну, / Пулемёты стригут головы лихо. / По ночам с пьедестала снимается он, / И, гортанно свистя, на проспектах маячит: «Под каблук Революции бросил я Дон, / Не воскреснет праправнук в грядущем казачий!»… / Гей вы, соколы-ратники, Бог вас хранит, / Вы слезами омыли дорогу распятья, – / Да не стерпит земля и взорвётся гранит, / Начинённый святым динамитом проклятья!» (1989).

В прозе В. Сорокин словно продолжает свои размышления: «Сколько мы дорогих сыновей похоронили?» А разве не казнили Гумилёва, Есенина, Маяковского, Клюева, Клычкова, разве не уморили голодом Розанова и Блока, и сколько талантливых людей погубили Ягода и его помощники, из которых и состояло всё ГПУ… «Пусть еврейские «шпажисты» и русские христопродавцы зарубят: русские и евреи – нормальные народы, сионствующие ублюдки и сюсюкающие шабес-гои им не нужны» (Там же. С. 403).

А КПК это дело В. Сорокина и Ю. Прокушева с удовольствием «раскрутил»: получили по строгому выговору. А в это время дочь Георгия Маркова, Ольга, умоляла отца помочь Сорокину. И он обещал, при встрече с В. Сорокиным он выразил надежду поправить дело, чтобы вновь утвердить его влияние на литературные дела. На ближайшем Секретариате Союза писателей СССР Валентина Сорокина утвердили руководителем Высших литературных курсов при Союзе писателей СССР.

В журнале «Наш современник» (1977. № 12) была опубликована поэма В. Сорокина «Дмитрий Донской», и Сорокин своим друзьям любил читать монолог Сергия Радонежского:

Безмерна разносторонность Валентина Сорокина как публициста, особенно привлекательна его исповедальная книга «Крест поэта», много ярких статей, острых и полемических, собрано в его книге «Восхождение» (М., 2004).

Критика оценивала Валентина Сорокина как поэта и общественного деятеля. «Валентин Сорокин, – писал Пётр Проскурин, – крупный национальный поэт России. Народный поэт. Я знаю его творчество давно и люблю… Мастер стиха. Мастер поэмы. Образный язык, русский, энергичный поток его произведений, широкая известность и авторитет его имени. Восхищаюсь его публицистикой, посвящённой борьбе за русский народ». В завершение ещё одна цитата, оценивающая и личность, и творчество В. Сорокина, – известный профессор Л.И. Скворцов писал:

«Валентин Сорокин – трагедийно-лирический поэт, яркий и страстный публицист, испытанный и стойкий борец за русское Дело и русское Слово. Поэтический лексикон его самобытный и незаёмный, а тональность стихов индивидуальна и узнаваема. Поэзия Сорокина вместила любовные строки и глубокие раздумья о судьбах России, эпичность поэм и сатирическую гротескность басен. Нежность сердца и неистощимая щедрость души органично переплелись в его стихах с подлинно русским вольнолюбием и остронаправленным бунтарством, понимающим, где друг, а где – враг.

Он очень точен в словах, в их выборе и употреблении, и не случайно современные толковые словари и нормативно-стилистические справочники русского языка щедро включают примеры из его афористически метких слов. «Всполохи памяти передо мною. Белое, белое поле. Вновь заболел я родной стороною. Словно какой-то странной виною, – Радости нету и доли…» Так пронзительно-щемяще о Родине может написать только истинно русский поэт».

Сорокин В.В. Восхождение: Собр. стихотворений: В 1 т. М., 2004.

Сорокин В.В. Крест поэта. М., 2006.

Родился в крестьянской семье в Усть-Уде на берегу Ангары. Учился в сельской школе, потом поступил на историко-филологический факультет Иркутского университета, мечтая быть учителем, серьёзно готовился к этой профессии. Но рано пошёл на внештатную работу в местную газету, написал очерк, редактору очерк понравился, стал давать задания посерьёзнее, в 1961 году опубликовал рассказ «Я забыл спросить у Лёшки» в альманахе «Ангара». Оканчивая университет, Распутин продолжал писать рассказы. И на совещании молодых сибирских писателей, проходившем в Чите, несколько рассказов показал Владимиру Чивилихину, который, прочитав их, дал им рекомендацию в печать. Так готовилась первая книжка Валентина Распутина, которая вскоре вышла под названием «Человек с этого света» в Красноярске.

А в это время у Валентина Распутина созрели замыслы четырёх повестей, которые одна за другой стали выходить в различных издательствах, – «Деньги для Марии» (1967), «Последний срок» (1970), «Живи и помни» (1975), «Прощание с Матёрой» (1976), которые сделали имя Валентина Распутина широко известным у нас и за рубежом. В либеральных кругах его тут же окрестили как «деревенского» писателя. Но в одном из первых интервью В. Распутин с этим не согласился: «Критики, – говорил Распутин, – причисляют меня к представителям так называемой деревенской прозы. Я считаю такое деление – деревенская, городская, военная, молодёжная и т. д. – очень условным. Свою работу и работу своих коллег по деревенской прозе скорее охарактеризовал бы как нравственное исследование личности. Когда писателю удаётся задевать «больные» места в отношениях между людьми и в какой-то мере в отношениях человека с самим собой – это всегда интересно читателю. Часто слышишь, на мой взгляд, неглубокие суждения, что, дескать, для нас, пишущих о «деревне», патриархальщина – главная цель. Это не так. Писатели этого направления, как и все, активно выступают против устаревших традиций деревенской жизни, против тягот крестьянского труда. Но очень важно, чтобы, переходя в новые условия труда, человек не утратил значительные и прекрасные нравственные завоевания прошлой жизни» (Неделя. 1977. Осень).

Ознакомительная версия.