Жизнь греческой девочки прекращается в тот момент, когда она становится женщиной. От ребенка к супруге, минуя подростковый период, который проживают мальчики. Она оставляет свои детские занятия и становится хозяйкой «дома», свои детские игрушки меняет на ложе мужчины.
Итак, нимфа, подобно эромену[71], является ребенком, но историку важно не только установить, в каком возрасте нимфа вышла замуж, но и выяснить не совсем привычный нам смысл сексуальности новобрачной. Для этого следует изучить законы о брачном возрасте, существовавшие в различных городах Греции.
В Тасосе, например, решили после войны поддержать сирот, снабдив мальчиков военным обмундированием, а девочек четырнадцати лет приданым, выделенным из общественных фондов. Значит, девушки Тасоса могли выходить замуж в этом возрасте. Также города принимали законы, касающиеся девушек, которых отцы не отдали замуж по завещанию и не имевших братьев. Когда «дом» попадал в женские руки и девушки оказывались на брачном рынке с полным наследством, именно город предписывал им выйти замуж за одного из их родственников, после того как брал на себя за них ответственность. Афиняне решили, что эта процедура будет проходить, когда девочке исполнится четырнадцать лет. Но в Кортине, критском городе, брачный возраст устанавливался с двенадцати лет. Нам следует учитывать тот факт, что греки пользовались инклюзивным способом вычислений, добавляя к числу единицу, и поэтому их четырнадцать и двенадцать соответствуют у нас тринадцати и одиннадцати. Так, например, считалось, что Олимпийские игры проходят каждые пять лет, а на самом деле каждые четыре года. Тринадцать и одиннадцать лет — это очень рано.
Девочка все еще играет в бабки, а ее «сердце все пропитано сладостной беззаботностью». Когда она попадает в чужой «дом», ей «все кажется странным», включая супруга. «И вот жене, вступая в новый мир, / Где чужды ей и нравы, и законы, / Приходится гадать, с каким она / Постель созданьем делит», — говорит Медея Еврипида. Чтобы представить себе состояние, в котором оказывается ребенок, вошедший в свой новый «дом», вспомним слова «превосходного мужчины», Исхомаха из «Домостроя» Ксенофонта. О своей новой жене он говорит: «...Когда она уже привыкла ко мне и была ручной, так, что можно было говорить с ней... я смог начать ее образование». Девочка, не достигшая пятнадцати лет в тот момент, когда пришла к нему в дом, была парализована страхом. Сколько же времени она молчала?
Брак в пятнадцать или в двенадцать лет в корне меняет наши представления об эстетике, эротике, браке в этой стране. Факт, что греки могли жениться на девочках, шокирует. Но раз уж мы смогли признать существование педерастии, придется признать и констатировать следующее: взрослый грек мог жениться на не достигшей половой зрелости девочке одиннадцати, двенадцати, тринадцати и даже четырнадцати лет[72]. Ранние браки существовали и в романском мире. Однако согласно нашим представлениям, подобный тип брака не является нормой. Тем не менее нам придется принять то, о чем говорится в источниках, и попытаться это понять. Но сперва следует узнать, а что в это время происходило с мальчиками.
А в это время мальчики...
Жизнь мальчиков, в отличие от жизни девочек, представляла собой сплошное ожидание. В Афинах после церемоний, сопровождавших их биологический пубертат, они ждали, когда станут эфебами (в восемнадцать лет), то есть начнут обучаться военному искусству, затем гражданами (в двадцать лет), затем возможности публично выступать на собраниях (тридцать лет) и исполнять свои первые обязанности в суде (тридцать и более), после собирать средства, чтобы основать новый «дом», а значит, жениться (это проще сделать после смерти отца), наконец, они ждали денег от приданого матери, чтобы дать приданое дочери... А в Спарте, например, период становления мужчины был еще дольше. До самой свадьбы эти мальчики, эти юноши, эти молодые мужчины могли иметь сексуальные связи либо с мужчинами, либо с продажными женщинами. В общем, мужчины вступали в брак лет в тридцать, а по Аристотелю и Платону, в тридцать пять[73]. Если нимфе четырнадцать, то разница в возрасте составляла пятнадцать — двадцать (разница, рекомендуемая Аристотелем) лет и более. Подобная разница известна немногим обществам.
Ради божественного Ганимеда Зевс превратился в орла,
Лебедем стал Громовержец, чтобы любить белокурую Леду.
Что предпочесть? Кому-то приятнее первое, кому-то — второе.
Мне же обе страсти по нраву.
Для греков ценны оба вида сексуальности. Мужское тело, как и женское, представляется неизменно с нежной белой кожей. Гладкой, чистой, приятной и ароматной. Как прекрасны мальчики, о которых твердят эпиграммы «Антологии». Белокурые, реже темноволосые, «белоснежные». Сперва описывается взор (пылкий, живой), торс, бедра, ягодицы. «Мальчик с видом девическим, / Просьб моих ты не слушаешь / И не знаешь, что душу ты / На вожжах мою держишь»[74]. И, разумеется, как первой среди красавиц считается Афродита, среди мальчиков первый Эрос: «Нет, не Афродита это, Эрос это бешеный дурачится, как мальчик»[75]. «Если бы крылья тебе, если лук тебе в руки и стрелы, — / Был бы совсем не Эрот сыном Киприды, а ты» (Асклепиад Самосский. Пер. Ю. Шульца).
«У parthenos нет ни сжимающего вас кольца[76], ни простого поцелуя, ни этого естественного запаха кожи, ни всех этих похотливых словечек, ни правдивого взгляда».
Оказывается, что все дело в неопытности parthenos, являющейся причиной ее второстепенного положения: «Девушка знающая — еще хуже! А взятые в зад, они все холодны! Но самое серьезное вот что: у них нет места, куда положить блуждающую руку». Тем не менее греческий мужчина ценит не только содомский тип отношений и весьма легко переходит от партнера к партнерше, что позволяет ему его полисексуальность. По крайней мере в уме, поскольку в реальности изобилие не всегда хорошо.
«Это больше не любовь! Я борюсь с тремя желаниями; я горю из-за гетеры, parthenos и красивого мальчика. И везде одни лишь страдания. С гетерой я устал умолять ее открыть мне дверь, закрытую для тех, у кого нет ни единой монеты. На пороге девушки я замираю распростертый, всегда настороже, не имея возможности одарить ее чем-то, кроме поцелуя. Мое третье желание, как сказать о нем? От него я получаю лишь взгляд и бесплодные надежды...»
Сами боги переменчивы, особенно Зевс, разве не причислил он Ганимеда к бессмертным и к смертным одновременно? А мимолетность вообще является одной из самых распространенных черт любви к мальчикам.
«Двенадцать лет, прекрасный возраст, очаровывающий меня! Но дитя тринадцати лет привлекательнее куда больше! Два раза по семь лет [пубертатный возраст] — и вы имеете самый соблазнительный цветок Любви. Еще очаровательнее тот, кто только что завершил свое третье пятилетие. Шестнадцать лет — божественный возраст! Семнадцать не для меня: оставьте его для Зевса! Если взять мальчика старше, это уже не детская игра, это "поиски подобия"».[77]
Когда у мальчика ломается голос, сексуальные отношения с ним прекращаются. Это настоящее страдание: тот, кого любят, стареет, и быстро. «Виски покрываются легким пухом», «на бедрах растет колючий волос». Это конец. Кому нужна «сухая стерня»?
Отчего ты отводишь глаза, мальчик мой, отчего молчишь?
Отчего туника вьется сегодня вкруг лодыжек твоих,
А еще вчера была она у тебя до колена?
Ты обнимаешь меня. Знаем мы оба, что это значит:
Пришла пора нам расстаться, ты вырос.
Что украшает мальчиков? Нежность, мягкость, белокурость, цвет кожи, подобный розам. А девочек? В любовных эпиграммах — кроме взора (как у мальчиков), больше всего упоминаются губы и груди. Часто проводится сравнение с цветами, особенно розами.
В дар посылаю тебе, Родоклея, венок: из прекрасных
Вешних цветов для тебя, милая, сам его сплел.
Есть тут лилеи и розы душистые, есть анемоны,
Нежный, пушистый нарцисс, бледны фиалки цветы.
Ими чело увенчав, перестань, о краса, быть надменной.
Руфин. Пер. В. Печерина.
До нас дошли строки, которые выражают греческий идеал женской красоты:
О, эта ножка! О, голень! О, тайные прелести тела,
Из-за чего я погиб — ах, и недаром погиб!
О, эта грудь, эти руки, и тонкая шея, и плечи,
Эти глаза, что меня взглядами сводят с ума!
Чары искусных движений и полных огня поцелуев,
Звуки короткие слов, сердце волнующих...
Филодем Гадарский. Пер. Л. Блуменау.
Сводят с ума меня губы речистые, алые губы;
Сладостный сердцу порог дышащих нектаром уст;
Взоры бросающих искры огней под густыми бровями,
Жгучие взоры — силки, сети для наших сердец;
Мягкие полные формы красиво изваянной груди,
Что услаждают наш глаз больше, чем почки цветов...
Диоскорид. Пер. Л. Блуменау.
Красавица сожалеет: «О, моя свежая кожа, цветущие груди, гибкий мой стан, изящной формы лодыжки...» Свежесть и белизна, тонкость и изящество. Есть только один враг, от которого следут избавляться: волосы. «Молочные груди», кожа тонкая, нежная, белая кожа, а главное... безволосая. Поскольку педерастические отношения прерываются с появлением первого пушка на щеках мальчика, женщины стараются приспособить тело к господствующему эротизму — эротизму мужчин, любящих мальчиков, — и, как следствие, прилежно удаляют на теле все волосы, в том числе и на гениталиях, с помощью свечи, ценой невероятных страданий. Прекрасно тело статуи, ребенка. Значит, вот откуда эта огромная разница в возрасте греческих супругов? Детское тело незрелой нимфы, еще не женское, несформировавшееся, и белое, чистое и нежное, как тело мальчика, ничем не отталкивающее мужа. Мальчики и девочки: одна эстетика, одна эротика. Загадка брака девочек с весьма зрелыми мужчинами заключается в идентичности эстетических и эротических качеств двух полов в предпубертатный период. В Спарте было «принято иметь отношения с юными девами (parthenoi) согласно педерастической практике», то есть, судя по всему, в задней позиции; в подтверждение этого приводится стихотворение Солона, являющееся недвусмысленно педерастическим:
