Итак, Иосиф держал в руках руль управления партией, а партия контролировала все в стране. Значит, он стал главой государства. И несмотря на то, что он всячески избегал демонстрировать свое положение первого лица, он никого не мог обмануть и, будучи умным человеком, не мог обманываться сам.
Казалось бы, совсем небольшое продвижение наверх — от второго к первому, но разница оказалась колоссальной. Огромная тяжесть ответственности за страну опустилась ему на плечи. Ленин не ощущал ее так тяжело. Он был азартен, он был во многом игрок, до самого конца власть для него была авантюрой, и он не ощущал такой ответственности, а Сталин — тот иначе не мог. Ленину важна была идея, Сталину — страна. И относился он к этой ноше именно как к ноше, как к тяжелому грузу. Позднее, в 30-е годы, он в письме к матери написал всего одну фразу, но такую, что стоит любых деклараций. «Долю свою я выдержу». И то верно: Бог не по силам креста не дает, а значит, можно выдержать и это…
…Итак, шесть лет он вплотную занимается управлением государством. И за эти шесть лет он заметил много такого, о чем лучше бы не думать, когда ты — первое лицо в стране. Но он не мог не видеть, что большинство его старых товарищей элементарно непригодны для мирной жизни и созидательного труда. Сначала он наивно думал, что тот переход от разрушения к созиданию, который ему дался так легко и естественно, будет столь же нетруден и для других. Но со временем он все больше и больше убеждался, что это не так.
С Троцким все ясно, и можно заранее предсказать, как он будет действовать. Да, авторитет у него все еще высок, но не надо его бояться, Ильич был в этом не прав, Троцкий не внесет раскола, надо лишь не мешать ему, и он преуспешнейшим образом высечет сам себя. Может быть, Ленин и не понимал в людях, но Иосиф в них понимал! Но как поведут себя остальные?
Реакции остальных не пришлось долго ждать. Уже в августе 1924 года Сталин сам подал в отставку. О причине он сказал честно: невозможность совместной работы с Зиновьевым и Каменевым. Нет, речь шла не о каких-то разных путях развития страны, ибо ничего конструктивного они не предлагали, власти боялись, как огня, зато постоянно критиковали Сталина. Летом им не понравились некоторые назначения, они послали генсеку письмо с упреками. В ответ тот написал: «С жиру беситесь, друзья мои… а я здесь лямку тяну». В этих словах была самая грубая правда, поскольку Сталин был в Москве, а авторы письма отдыхали в Кисловодске.
Вскоре они родили еще одну идею. Как-то раз на прогулке в горах они, совместно с Лашевичем и Евдокимовым, пришли к выводу, что надо создать новый партийный секретариат, в котором присутствовали бы все три направления: Троцкий, Сталин и кто-нибудь из «умеренных» — Каменев, Зиновьев или Бухарин. Идея не понравилась ни Сталину, ни Троцкому, хотя и по разным причинам. Тогда-то Сталин и заявил, что, если он им не нравится, он готов уйти с места генсека без шума — справляйтесь сами! Но этого оппозиционерам не хотелось — нет, справляться должен Сталин, а они будут его критиковать.
Чем дальше, тем было понятнее, что с этой публикой каши не сваришь. Сталин потихоньку подбирал себе команду, присматривался — кто из его окружения способен к конструктивной работе. Кое-кого он нашел, но в целом кадровая проблема так и не была решена. Недаром через несколько лет у него вырвался крик души: «Кадры решают все!»
Но все равно это было тяжело и больно — видеть, как люди, знакомые ему еще по дореволюционной работе, те, с кем переписывались в четырнадцатом году, брали власть в семнадцатом и воевали в Гражданскую, оказываются по другую сторону баррикады. И ведь баррикада-то искусственная! Теоретические измышления оппозиции оказывались самыми разнообразными, единственное, на чем они сходились, — так это на том, что надо убрать Сталина. Он бы и ушел, может быть, но ведь дай им власть, и это будет еще одно Временное правительство, которое утопит работу в бесконечных дискуссиях, завалит все, что можно, и… отправится в Женеву, обсуждать причины поражения, чего им, похоже, подсознательно и хотелось. Этого он позволить не мог. Да если бы и захотел, у тех, кто внизу, глаза и головы были на месте, и партия не принимала никаких его просьб об отставке. Ритуальными они были или искренними, это неизвестно, но известно, что ни одна не была принята.
Между тем разрозненная оппозиция постепенно объединялась. Сначала Зиновьев и Каменев враждовали с Троцким, но в 1925 году заклятые враги внезапно выступили вместе. Однако у них опять ничего не вышло. Съезд терпеливо выслушал двухчасовую речь Каменева, но, как только в конце этой речи он произнес: «Товарищ Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба. Мы против единоначалия, мы против того, чтобы создавать вождя!», зал ответил хохотом и выкриками: «Вот оно в чем дело!» Сталину не нужно было даже бороться с ними — это прекрасно делали сами партийные массы, которым надоели митинги. Революция победила, чего же еще хотеть?
Да и далеко было ораторам оппозиции до Сталина. Они оттачивали свое искусство в теоретических диспутах: обоснование, доказательство, вывод. Массы не интересовались теорией, да и слишком сложны были для них все эти построения. Другое дело Сталин, который говорил очень просто и, кроме того, получал от этих боев явное удовольствие и умел доставить это удовольствие другим.
О Радеке, язвительном ораторе, он говорил: «Есть люди, которые имеют язык для того, чтобы владеть и управлять им. Это — люди обыкновенные. И есть люди, которые сами подчинены своему языку и управляются им. Это — люди необыкновенные. К такого рода необыкновенным людям принадлежит Радек. Человек, которому дан язык не для того, чтобы управлять им, а для того, чтобы самому подчиняться своему собственному языку, не будет в состоянии знать, что и когда сболтнет язык…»
О Каменеве: «Каменев взял на себя труд доказать, что основная статья Ленина (1915 г.), трактующая о возможности победы социализма в одной стране, не касается будто бы России… Каменев взял на себя этот сомнительный труд для того, чтобы прочистить, таким образом, путь Троцкому… Грубо говоря, Каменев взял на себя роль, так сказать, дворника у Троцкого, прочищающего ему дорогу. Конечно, печально видеть директора Института Ленина в роли дворника у Троцкого не потому, что труд дворника представляет что-либо плохое, а потому, что Каменев, человек, несомненно, квалифицированный, я думаю, мог бы заняться другим, более квалифицированным трудом. Но он взял на себя эту роль добровольно, на что он имел, конечно, полное право, и с этим ничего не поделаешь…» Таким образом, в конце этого пассажа о каменевских теориях уже никто не вспоминал.
О Зиновьеве: «Зиновьев хвастал одно время, что он умеет прикладывать ухо к земле, и когда он прикладывает его к земле, то он слышит шаги истории. Очень может быть, что это так и есть на самом деле… Но одно все-таки надо признать, что Зиновьев, умеющий прикладывать уши к земле и слышать шаги истории, не слышит иногда некоторых „мелочей“. Может быть, оппозиция и умеет, действительно, прикладывать уши к земле и слышать такие великолепные вещи, как шаги истории. Но нельзя не признать, что, умея слышать великолепные вещи, она не сумела услышать ту „мелочь“, что партия давно уже повернулась спиной к оппозиции, а оппозиция осталась на мели… Что же из этого следует? А то, что у оппозиции, очевидно, уши не в порядке. Отсюда мой совет: уважаемые оппозиционеры, лечите свои уши!»
Дискуссии продолжались до 1927 года, пока наконец это развлечение не надоело самим партийцам. Люди ведь не слепые, они ясно видели, что вся эта оппозиционная публика просто мешает правительству работать, другой функции у нее нет. И тогда им дали бой. На дискуссиях после очередного выступления оппозиции ее представителям просто не давали выступать. Даже Троцкого рабочая аудитория прогоняла с трибуны нескончаемым ревом. В Москве и Ленинграде из 87 тысяч присутствовавших на собраниях за оппозицию проголосовали 496 человек. Поражение было полным, оппозицию просто смели со сцены.
Но оппозиция не сдалась. Старые революционеры, потеряв трибуну, естественным образом перешли к нелегальным методам борьбы. После 1927 года в СССР де-факто возникла вторая партия, которая прошла весь путь первой — от пропаганды через подпольные организации к попытке захвата власти. Дело было знакомое, привычное.
В принципе, их можно было арестовывать уже в 1927 году. Но Сталин превыше всего ставил единство старых товарищей. Он не переставал надеяться, что те одумаются. Оппозиционеров исключали из партии и снова восстанавливали, сажали, высылали и тут же амнистировали. Сталин все-таки до конца надеялся на их лояльность, пока ребята из НКВД не сообразили, что упорство оппозиции можно неплохо использовать для собственной карьеры… но это было уже значительно позже.
Итак, с угрозой оппозиции, казалось, было покончено. Но на повестке дня уже стояла продовольственная проблема, а за ней коллективизация. Разваленная промышленность требовала восстановления. Наконец, и люди не могли бесконечно жить по карточкам. Все это надо было решать. Жизнь не давала передышки, и постепенно Иосиф учился управлять государством — на ощупь, делая ошибку за ошибкой, исправляя их и делая новые. Конечная цель — государство всеобщей справедливости — давно уже потерялась за насущными проблемами восстановления разрушенной войнами страны, которой надо было обеспечить хлеб, мир и процветание. И все чаще вспоминались слова Достоевского: «Все предусмотрели господа социалисты, а натуру человеческую недоучли»…
