Константин мимоходом замечает, что «греческий огонь» «многократно просили у нас». Кто мог просить у «них» это страшное оружие? Историки, комментирующие эти слова царственного сочинителя, не сомневаются, что подразумевались именно русы, обращавшиеся с такой просьбой во время мирных переговоров 944 года. Вот только не было ли это уловкой, попыткой, по выражению летописи, «переклюкать» высокомерного кесаря, усыпить его бдительность – раз «россы» просят, значит, не знают секрета? А между тем экспедиция русов уже шла к землям Бердаа.
А кто занимался эти ответственнейшим делом? Кому Сын Сокола поручил добыть для Руси ту «небесную молнию» подземного происхождения, которой греки спалили русские ладьи?
Нет, читатель, на этот вопрос вовсе не трудно ответить. Кто из первых лиц Русской державы отсутствует в договоре, подробно перечисляющем множество лиц, никогда и нигде более не упоминающихся? Чьи дружинники в следующем, 945 году затмевали роскошью одежд даже великокняжеский двор – а значит, побывали в стране, более щедрой на добычу, чем перепуганный кесарь – на дары? Это Свенгельд (которого чаще в нашей литературе называют Свенельдом) – одна из самых загадочных фигур начала русской истории, воевода, служивший трем поколениям великих князей Киевских – отцу нашего героя, ему самому и его старшему сыну, Ярополку.
Если бы его экспедиция увенчалась успехом – монополия греков на «небесную молнию» была бы утрачена. Теперь огненные струи могли взлететь уже над бортами судов византийцев… а то и над стенами Константинополя. Допустить такой поворот событий православная империя не могла никак. И действовать стала по-византийски – руками киевских христиан. В том числе – Ольги.
Очевидно, что Ольге не сказали всего. Пообещали «поговорить» с Игорем, быть может, пообещали заставить принять христианство… а к христианам-эмигрантам в Древлянской земле – условно говоря, к Житомиру – уже торопились гонцы. Игоря выманивали подальше от Киева. Могли сообщить об очередном мятеже древлян. Могли и сам мятеж устроить – с помощью того же Житомира или его потомков. Князь отправился наводить порядок, не подозревая, что идет в западню. Только «мудрая» Ольга могла всерьез поверить, что Сына Сокола можно «заставить» принять что-то, вынудить на компромисс. Вспомним Царьград. Вспомним печенегов. Игорь привык доводить до победного конца дела, за которые брался. Это ясно даже нам, а современники знали князя лучше. Того, кого не переубедил «греческий огонь», могла остановить только смерть. А Ольга теперь повязана с заговорщиками кровью. Кровью своего мужа и государя.
Дело сделано. Константинополь спасен, «греческий огонь» так и не стал русским.
Ольга в панике, в истерике: «Кто видел? Кто мог видеть? Убрать!!! На вече обвинить во всем древлян – и вперед!» Что ж, это в интересах заговорщиков – свидетели или подельщики, древляне больше не нужны. Мал сделал свое дело, Мал может уйти… а Ольга, приняв на себя месть за мужа, становится в глазах киевлян его преемницей. И еще крепче привязывает себя к заговору. И спешит, спешит – к подходу из Новгорода Святослава и Асмунда все должно быть готово. Свидетели и соучастники убийства – уничтожены, Ольга в глазах киевлян – стала мстительницей за мужа и государя, а отношения с древлянами доведены до той степени, когда никто не станет доискиваться истины.
Но была или не была Ольга убийцей своего мужа – это именно ее деяния увековечили клевету на него. И это в ее имя чернили государя-язычника иноки-летописцы последующих веков. Дабы оттенить тусклую звездочку ее «премудрости», заволакивали туманами лжи ясное солнце его государственного и полководческого гения.
Я вовсе не посягаю на святыни. Не мне судить, была или не была Ольга христианской святой, велики или малы ее заслуги перед Христом. Но давайте же не смешивать с Русью и русским народом того, кто прямо говорил: «Царствие Мое не от мира сего» (Ин. 18, 36). Давайте не делать из святой государственного деятеля, тем более ценой клеветы на того, кто действительно был им. По моему скромному разумению, русскому христианству это только пойдет на пользу. Ибо, как говорил почтеннейший патер Браун, «вполне возможно, что ложью можно послужить религии, но я твердо верю, что Богу ложью не послужишь» («Чудо «Полумесяца»).
Мы же закончим эту главу, помянув отца нашего героя. Мужа «мудрого и храброго». Первого из полководцев Европы, разбившего степняков в их родных степях. Первого – и единственного – из соседей Восточного Рима, разгадавшего тайну «греческого огня» и вплотную подошедшего к созданию подобного же оружия. Первого из правителей Руси, не посылавшего послов в Царь городов, но принимавшему ромейских посланцев в своей столице.
Игоря, Сына Сокола.
Дядька Асмунд: сумерки севера
Лихорадка распада – на уровне молекулярном.
До держав ли теперь, до камней ли великих культур?
Тем яснее безумцам: ведомый звездою Полярной,
Ты вернешься, Артур, ты в России воскреснешь, Артур.
Царь-Медведь окормлялся из рук Преподобного Старца,
И лесов корабельных лилась прикровенная речь,
Чтоб потом, на закате, взыграв переливом багрянца
Из глуби Светлояра восстал Государственный Меч!
А. Широпаев, «Возвращение Артура»
1. Сын героя, воспитатель героя
Вам – воителям ярым минувших времен,
Вам – рахманов-волхвов синеглазым сынам,
Вам – носителям древних священных имен,
Ненавистных дорвавшимся к власти рабам…
Велеслав, «Слава!»
В 946 году дружина великого князя Святослава вышла на поле, где ее ждало войско древлян. Рядом с маленьким князем ехали воевода Свенгельд и кормилец Асмунд.
По обычаю, битву начинал князь. Любопытно, что, невзирая на подчеркнутое малолетство Святослава, с этого момента его называют не княжичем, а именно князем и воспринимают соответственно. Если кто-то и видел наследника в Глебе – на страницах летописи мнение это не отразилось. Для абсолютного большинства русов князем был первенец Игоря и Ольги, и только он.
Воеводы вложили в детскую ручонку копье, направленное в цепь древлянских щитов. Святослав толкнул его – копье упало перед конской мордой. Малышу было четыре года… Но обычай был соблюден. Над полем и сходящимися полками грянул клич:
– Князь уже начал! Дружина, за князем!
«И победили древлян. И побежали древляне…»
Так мы в первый раз видим Святослава – еще малыша, но уже на коне, впереди дружины, с копьем в руке. Словно про него строки древней былины «Волхв Всеславич»: «Гой еси, сударыня матушка! Не пеленай меня во пелену черевчату, не пояси в поясья шелковые, пеленай меня, матушка, в латы булатные, а на буйну голову клади злат шелом». Словно про него в «Слове о полку Игореве»: «Под трубами повиты, под шеломами взлелеяны, с конца копья вскормлены».
Впрочем, чему дивиться? Это в те времена араб ибн Русте писал: «И когда у одного из русов рождается сын, он кладет ему на живот меч и говорит: «Я не оставляю тебе никакого имущества, кроме того, что ты завоюешь этим мечом». Не былина, не сказка – сообщение дотошного современника-путешественника. Наверно, и Игорь так же положил на розовый животик сына холодную полосу серой стали с выбитым именем мастера «Славимир» и сказал положенные древним обычаем слова. Начиналась жизнь. Для руса, в особенности для князя это значило – начиналась война.
И особенно верно это было для Святослава.
Вряд ли Святослав помнил отца. Почти сразу после рождения его увезли на север, в варяжский Новгород – подальше от кишащего византийским и хазарским золотом Поднепровья. Может, даже не в сам Новгород, а на глухой хуторок в лесных крепях по соседству. Наследник, единственный (тогда) сын престарелого государя – таким не шутят. Почувствовал ли что-нибудь четырехлетний мальчик, которому сообщили о смерти отца?
Но сейчас речь не о том. Речь о самом наследнике Киевского престола, подраставшем в северной глуши. Как Тезей на Пелионе. Как Артур в Калидонских лесах.
Рядом с Тезеем был мудрейший из кентавров, богоравный Хирон. Рядом с Артуром – Мерлин, чародей, друид, плод любви человеческой женщины и одного из Князей Ночи.
Рядом со Святославом был дядька Асмунд.
В общем-то, необычного в этом не было. Ничего. По всей Европе – и не только по ней – знатные мальчики росли в семьях дружинников отца. Чтоб не размякали у материнской юбки, в сюсюкающей круговерти мамок-нянек. Зачастую и простые люди усыновлялись при живых родителях дальней родней. Во-первых, затем же – чтоб не балованные росли. Плохо, когда над мальчиком чуть не до бороды хлопает крыльями наседка-матушка, которой, в общем-то, плевать, будет ли у рода воин и труженик, лишь бы кровиночке тепло-сытно-безопасно было. Можете считать за это предков дикарями, и пусть ваше превосходство поможет вам, когда вас в собственном доме унизят потомки покорной добычи тех «дикарей». Во-вторых, для пущего единства племени. Для рожденного в одном селении, выросшего в другом все племя становилось семьей, вся земля племени – домом. Ни поднять руку на сородича, ни погрязнуть в устройстве личного гнездышка – и гори синим пламенем все остальное – так воспитанные дети не могли.
