поводу. Мало кто из эмигрантов потерял собственность, потому что они могли продавать ее, а традиционный для испанцев запрет на вывоз золота и серебра из страны на практике игнорировался. Вероятно, из общего еврейского населения Испании, составлявшего 80 000, страну за последовавшие два года покинуло не более 10 000. Большинство перебралось в соседнюю Португалию, откуда они по-прежнему могли вести дела. Когда в 1497 г. Португалия начала проводить собственную политику массового насильственного крещения евреев, некоторые испанские евреи вернулись в Испанию и формально приняли христианство там (Kamen, 1993а: 44; Roth, 1995: 285, 303–307). Речь идет о жестокой чистке, представляющей собой смесь институциональной ассимиляции и насильственной депортации.
При этом инквизицию, власть которой распространялась на всю страну, было не так просто обуздать. Эскалация носила хаотичный, но неуклонный характер. В 90-е гг. XV века под давлением оказались иудеи, conversos и мавры. Некоторые сопротивлялись с оружием в руках, усугубляя положение. Неудачные восстания мавров в Гренаде и Валенсии вели к насильственным обращениям и депортации из Испании. Испанская политика перекинулась на другие средиземноморские государства, что привело к росту напряженности во всем регионе. Западное Средиземноморье представляло собой христианское пограничье, находящееся под угрозой. Давление ислама снаружи приводило к давлению на всех нехристиан внутри. В течение последующих двадцати лет эмиграция испанских евреев возросла и составила в конечном счете от 40 000 до 100 000 человек (среди ученых нет согласия ни по поводу общего числа евреев в Испании, ни по поводу количества покинувших ее). Существовала также эмиграция из Португалии, Прованса и некоторых итальянских государств. Большинство перебралось на восток, в более толерантную Османскую империю. Многие conversos тоже эмигрировали, расселяясь по всему христианскому миру, где они чувствовали себя менее заметными. В 1502 г. та же политика была применена к маврам, все еще находившимся в Испании — от них потребовали уехать или креститься.
Во всем этом появились этнические нотки, которых не было раньше. Еще до 1492 г. католические экстремисты пытались «доказывать» наличие ереси с помощью простой улики — крови. Появилось выражение limpieza de sangre, «очищение крови». Поскольку испорченная «семитская» кровь могла заразить добрых христиан, следовало изгнать всех евреев. Это был настоящий антисемитизм Нового времени, отождествляющий религию с расой. В прежней европейской истории такое встречалось редко. Любого человека, имеющего предков — евреев или мавров, следовало насильственно изгнать из Испании. Хотя такая позиция вызывала большое сопротивление и так и не стала официальной королевской политикой, многие частные общества лишали людей с «нечистой» кровью возможности вступать в военные и религиозные ордена, доступа к определенным соборам, университетам и гильдиям. Одновременно происходила эскалация и в другом плане. В 1576 г. инквизиция расширила свою деятельность, обретя то, о чем давно мечтала, — власть над крещеными маврами, так называемыми морисками. Королевскими эдиктами 1609–1610 гг. все мориски, остающиеся в стране, были изгнаны. Насильственному изгнанию было подвергнуто порядка 300 000 человек. В ходе неудачного вооруженного восстания в Валенсии погибло примерно 10 000 морисков. Чистка Испании была завершена (мои источники в этом разделе: Dominguez Ortiz & Vincent, 1994; Edwards, 1999; Friedman, 1994; Kamen, 1993a, 1993b; Kriegel, 1994; Roth, 1995).
Фердинанд, Изабелла и их наследники не были фанатиками. Как бы они ни хотели выступать защитниками веры, они были прагматичными политиками, для которых евреи и мавры, находившиеся в их подданстве, не составляли главной проблемы. Они уступали давлению со стороны людей, обладавших властью и требовавших религиозных чисток; возможно, утверждение, что (бывшие) иноверцы представляют собой пятую колонну, казалось им достаточно убедительным, и они готовы были ошибаться ради безопасности. Так закончились века относительной религиозной терпимости в Испании. В процессе религиозной чистки последняя приобрела национальную и даже расовую окраску. Хотя многие испанцы имели смешанную кровь (у самого Фердинанда была еврейская кровь как со стороны отца, так и со стороны матери), одна из придворных партий успешно доказывала, что новообращенным евреям и маврам нельзя доверять. Это не был геноцид, поскольку людей убивали лишь после суровых (хотя и часто сомнительных) судебных процессов или при вооруженном сопротивлении. Но это была тотальная религиозная чистка, по своему ходу принимавшая все более этнический характер. Для Европы она представляла собой нечто исключительное. В ней не отражалась темная сторона демократии, с которой я связываю более поздние чистки. На самом деле Испания двигалась в противоположном направлении — в сторону абсолютной монархии, хотя монархи не были главными инициаторами чисток. Тем не менее новым было представление, что государство и народ должны быть объединены единой национальной конфессией. Эта идея на целое столетие опередила Вестфальский договор. Как в этническом, так и в национальном смысле изгнание евреев и мавров представляло собой уникальный переход к Новому времени.
Однако в начале XVI века западное христианство раскололось. Во Франции, Германии и Ирландии это привело к гражданской войне на религиозной основе. Германия и Богемия были разорены Тридцатилетней войной 16181648 гг. Население Священной Римской империи уменьшилось на 3–4 миллиона, то есть на 15–20 % (Parker, 1984; Rabb, 1964). В числе погибших было значительно больше гражданских лиц, чем военных. Большинство скончалось от недоедания и болезней, вызванных безжалостным характером войны. В военно-тактическом отношении жестокости имели смысл. Поскольку государство не могло финансировать войну в достаточной степени, войска жили за счет крестьян по принципу «война сама себя прокормит». Солдаты уничтожали урожай, разоряли дома, деревни и городки. Среди гражданского населения они убивали мужчин и насиловали женщин. Их жестокость подпитывалась негативными стереотипами религиозного свойства. Протестанты обвиняли католиков в идолопоклонстве, отсталости, суевериях и служении дьяволу; католики считали, что протестанты «околдованы» ересью, практикуют детоубийство, людоедство и разврат (Burke, 1978: 168–169). Насильственные обращения были обычным делом. Когда протестантскую Богемию опять захватили католические войска, страна была насильственно возвращена в католицизм и 150 000 протестантов покинули ее. Многие беженцы-мужчины, обнищавшие и обозленные, записывались в солдаты. Классовые различия теряли значение — убийство угрожало людям любого общественного положения.
Самые страшные жестокости происходили в Магдебурге, служившем оплотом протестантов. Когда католические войска взяли его штурмом в 1631 г., примерно 30 000 мужчин, женщин и детей были вырезаны или погибли в пожарах, устроенных захватчиками. Город обезлюдел на долгие годы. И дело здесь не только в религиозном фанатизме. Разграбление города, где армии оказывалось сопротивление, допускалось правилами ведения войны того времени. В эпоху крайнего классового расслоения эти правила отличались полным пренебрежением к жизни людей нижних и средних классов. Это была обычная форма мести, а грабеж являлся обычным способом вознаграждения солдат. Во время долгих осад, таких как осада Магдебурга, войска, осаждающие город, часто испытывали больше лишений в своих траншеях, чем осажденные жители
