- Еще один нюансик. Около самой гостиницы трамвай делает поворот по кругу. И в этот момент грохот стоит невообразимый: перестук колес, звонки, треск. Так что если выстрел "подгадать", как выразился Владислав Сергеевич, именно под тот миг, когда трамвай поворачивает, то не только выстрела пистолета - разрыва снаряда не услышишь. Между прочим, и на улице в этот момент вряд ли можно было выделить пистолетный выстрел из общего шума. Поэтому на показания жильцов дома в этом плане нет смысла рассчитывать и полагаться."
- Вроде разобрались, - раздумчиво произнес я. - Подведем итоги. Первое. С достаточной долей уверенности можно предположить, что в Сурина стрелял довольно высокий человек?
- Да, - твердо сказал Бунеев. - К тому же физически развитый, крепкий, спортивный.
- И этот крепкий, спортивный человек ночью взобрался на пожарную лестницу, дождался, когда Сурин занял необходимое "исходное" положение, улучил момент, когда мимо гостиницы загромыхал трамвай, и выстрелил. Так?
- Так, - кивнул Бунеев. И тут же уточнил свою позицию: - Вероятнее всего.
Один законный процент все же отдает случайности и совпадению!
- Вениамин Александрович, вы помните такого бывшего спортсмена, баскетболиста, ставшего вором-рецидивистом, Григория Астахова?
- Конечно! Пять лет назад он был осужден за кражу в ювелирном магазине.
- А теперь посмотрите сюда, пожалуйста. - Бунеев положил передо мной дактилоскопическую карту с отпечатками пальцев. - Эти оставил инженер Храмов. Он действительно пил вино в номере Сурина из "гладкого" стакана. Отпечатки на стакане и на хлебном мякише, который мне принесли по вашему поручению, идентичны.
Он показал вторую карту.
- Отпечатки с граненого стакана. Их оставил сам Сурин.
Наконец Бунеев протянул мне еще одну карту.
- А вот отпечатки, снятые с третьего стакана. Их оставил Григорий Астахов. Это его "автограф".
- Быстро вы это установили, Владимир Николаевич!
- Быстро, - согласился он. - Но у меня хорошая зрительная память. А у Астахова на большом пальце правой руки широкий шрам серпообразной формы. Этот след я запомнил еще по "ювелирному" делу. Не слишком часто встречается такая примета, да и не так уж много у нас в области воров-рецидивистов. Словом, мне оставалось только свериться с картотекой.
Григорий Серафимович Астахов... Тысяча девятьсот сорок второго года рождения. Вор-рецидивист. При совершении краж отличался незаурядной смелостью и дерзостью... Двухметровый гигант, он когда-то блестяще играл в баскетбол. Входил в сборную области. Но потом пристрастился к алкоголю, и его отчислили из сборной, а затем и вообще метлой вычистили из спорта. Думается, областные спортивные деятели переусердствовали в своем рвении. Занимаясь спортом, Григорий еще как-то держался, старался наладить свою жизнь. А как только последние ниточки, связывающие его с людьми, обществом - спортивные ниточки! - были оборваны, так Астахов и покатился вниз, где его уже ожидали "друзья-приятели". И началось: маленькая стопка - большая бутылка; маленькое "дельце" - большое преступление. А вскоре и срок...
Итак, отпечатки пальцев на одном из стаканов в номере Сурина - и сообщение Бунеева о том, что стрелял скорее всего высокий, физически развитый человек. Конечно, между этими двумя точками провести соединяющую прямую - дабы получилась версия - нельзя. Но если все-таки допустить, что, выстрелив в Сурина, Астахов затем проник в номер и взял портфель?.. Здесь он не удержался от соблазна: на столе стояла открытая бутылка "Пиногри". Григорий налил из нее в стакан и... оставил нам свои "пальцы". Для такого опытного вора, каким был Астахов, лишь три месяца назад освободившийся из колонии, - промах слишком уж грубый, Впрочем, накануне он мог много пить и потому потерял над собой контроль... Хорошо, предположим - Астахов. А как же он тогда пришел в гостиницу и выбрался из нее? Фигура видная, гигант такому мышкой не проскочить мимо бдительного ока горничной. И ночью из гостиницы не выскользнуть - уж больно заметен. Капитан Григорьев уверен, что такой профессионал, как Астахов, не попрется, напролом: он мог прийти и уйги иным путем - через балкон, карниз, водосточную трубу. Ему по такой сильно пересеченной местности маршрут проложить - удовольствие одно.
Ладно, Астахов, не Астахов, судить рано, но меры принять следует - это абсолютно ясно!
3
Я вызвал Васютина. Он вошел бодрый. свежий, словно и не было бессонной ночи.
- Товарищ подполковник! Лейтенант Васютин по вашему приказанию явился!
Ему, вчерашнему курсанту, видимо, доставляло удовольствие лишний раз повторить вслух свое первое офицерское звание.
- Товарищ лейтенант, - подчеркнуто официально начал я, протягивая эму листок, - возьмите этот адрес и выясните, чем занимался и где провел вчерашний день, а также вечер и ночь Григорий Серафимович Астахов. С кем встречался, у кого был. Установите за ним наблюдение, но в контакт не вступайте. Себя не расшифровывайте.
- Слушаюсь!
Попросив позвать ко мне старшего лейтенанта Максимова, я отпустил Олега Васютина.
Максимова в отделе недолюбливают. Все поручения и приказания он исполняет исправно, но на его лице всегда выражение полного безразличия. Замкнутый человек. И внешность тоже мало глаз радует: невысокий, лысоватый, лицо в морщинах, под глазами мешочки - маловыразительный облик. А вот руки у Максимова большие, сильные. Рабочие руки...
- Разрешите?
Максимов стоял в дверях и взирал на меня откровенно скучающим взглядом. "А ведь мы с ним почти ровесники!" - вдруг вспомнил я. И неожиданно почувствовал, как помимо воли нарастает раздражение против этого человека.
- Иван Иванович, - я старался говорить как можно дружелюбнее, - у вас, по-моему, сейчас нет срочных дел?
- Любые дела срочные, если они дела, Вениамин Александрович, квакающим своим голосом ответил он.
Вот так мы с ним всегда - подчеркнуто. Я ему - "Иван Иванович", а он мне - "Вениамин Александрович". А если я - "товарищ старший лейтенант", он тут же - "товарищ подполковник"...
- Да вы садитесь, Иван Иванович.
- Благодарю. - Он неторопливо опустился на стул.
- Об одном юноше нужно бы сведения собрать. - Я разглядывал его узловатые руки, тяжело лежавшие на столе. - Зовут его Герардом, Герой. Фамилия - Казаков. Живет по Гвардейской улице, в доме восемь, квартира двенадцать.
- На него что-нибудь есть? - Максимов наклонил голову, открывая мне большую плешь на затылке.
- Нет. Но меня интересует он, его семья и окружение.
- Это все?
- Не все... - Я помедлил, потом заглянул ему в глаза и встретил ответный взгляд - колючий, напряженный. - Вы о ночном происшествии в гостинице "Заря" уже слышали?
- Да. Григорьев рассказывал. В общих чертах.
- Надо побывать в доме номер тридцать, он как раз напротив "Зари", поговорить с жильцами. Может, кто из них что-то слышал ночью, заметил подозрительное...
- Понятно.
- Ну и, наконец, последнее. Вы помните Григория Астахова?
- Как же мне его не помнить? - Максимов усмехнулся - Сам задерживал в шестьдесят пятом ГОДУ.
- Как вы считаете, мог Астахов пойти на убийство?
- Астахов? В шестьдесят пятом он не пошел бы на такое преступление. Это точно. Но за пять лет человек может измениться. Все изменяется...
- Правильно! Это, Иван Иванович, называется диалектикой.
- Астахов ведь недавно вернулся из колонии...
- Знаю. Три месяца назад.
- Совершенно верно. Мы с ним встретились как-то. Случайно. В трамвае. Я его поначалу и не узнал. А он подсел ко мне и спросил; "Помните Гришку Астахова, гражданин начальник? Так вот, был Гришка Астахов и весь вышел. Теперь я Григорий Серафимович Астахов".
- Трезвый он был?
- Трезвый. Точно. После той встречи я поинтересовался у участкового инспектора Краснова, у приятеля моего, как, мол, живет Астахов. Не замечен ли в чем. Да нет, вроде бы все нормально. Трудится. Шофером на грузовике. Краснов сказал, что у Астахова есть девушка. Поваром работает в двадцатой столовой.
- А как ее зовут? Не знаете?
- Полюбопытствовал, - ответил Максимов. - Соней зовут. Фамилия Козырева. Сирота. Участковый Краснов отметил также, что Григорий и эта Соня каждый вечер в ее садике сидят.
- Она недалеко от него живет, от Астахова?
- Через два дома. Сидят, разговаривают. Григорий на гармонии играет. Он хорошо играет.
- Откуда вы знаете?
- Я ж его дома задерживал. Вхожу, а он сидит и играет. Душевно. И инструмент у него хороший был. Потом гармонь эту конфисковали. Жалко...
- Что жалко?
- Гармонь... жалко...
- А вы в этом разбираетесь?
Он смотрел на меня немигающими, округленными, как у совы, глазами.
- Разбираюсь, - ответил он равнодушным тоном, но послышались мне в его интонации непривычные теплые нотки. - У меня ведь и отец и братья - мастера по гармониям и баянам. Да я и сам иной раз балуюсь, мастерю.
Он словно на миг открылся передо мной. И от неожиданности мы оба растерялись. Я первым нарушил наступившее молчание:
