Русскіе христіане, жаждавшіе всей душой свести Іерусалимъ небесный на землю, чтобы вся жизнь земная – въ добываніи хлѣба насущнаго, въ пищи и въ питіи, въ строеніи дома, семьи, хозяйства, государства – была освящена молитвами и благословеніями церкви, постепенно въ устроеніи всей земли своей, въ созданіи на ней большого государственнаго тѣла, сплошь покрытаго храмами съ множествомъ крестовъ на ихъ крыльяхъ (храмъ немыслимъ безъ сіяющаго какъ бы въ небѣ креста на его верхушкѣ), увидѣли воплощеніе царства Христова на землѣ и назвали свою землю «святой Русью». Количество святыни, число святыхъ, чудотворныхъ иконъ, мощей, чудесъ, подвижниковъ, богоугодныхъ людей рисовалось русскимъ все возрастающимъ и накопляющимся на Святой Руси, такъ что всѣ камни и все дерево ея зданій становились освященными, обмоленными, благодатно преображенными среди остального, менѣе священнаго, болѣе нечистаго и въ ритуальномъ небреженіи погибающаго міра.
Какъ же на почвѣ такой религіозной психологіи, какъ бы возвращающей насъ къ мистикѣ ветхозавѣтной ритуальной левитской чистоты, переживаются русской душой основные догматы христіанства: отношеніе ея къ Спасителю Нашему, Господу Іисусу Христу, евангельское сознаніе богосыновства, благодать и свобода и первѣйшія «царскія» заповѣди о любви къ Богу и ближнему?
Прежде всего примѣчательный фактъ. Греческое богословское созерцаніе Св. Софіи, какъ особаго образа второй ѵпостаси Св. Троицы, нашло свое литургическое воплощеніе въ посвященіи имени св. Софіи нѣсколькихъ каѳедральныхъ храмовъ. По подражанію грекамъ появились и на Руси храмы св. Софіи. Но богослужебное празднованіе имъ было пріурочено къ праздникамъ въ честь Пр. Богородицы, и св. Софія истолкована была отчасти, и въ иконоборческой трактовкѣ, какъ образъ Богоматери. Количество чудотворныхъ и чтимыхъ иконъ Богоматери исчисляется въ Россіи многими десятками, а богородичныхъ храмовъ – тысячами. Любимыми службами и акаѳистами у русскаго народа являются преимущественно богородичныя службы. Свои столичные національные соборы русскіе посвящали Пр. Богородицѣ: Кіевскій – Десятинный, Владимірскій и Московскій – Успенскіе, СПбургскій – Казанскій. Что это: забвеніе Христа, искаженіе догматики? Ничуть. Это только своеобразное преломленіе догмата искупленія въ національномъ духѣ. Русскому сознанію совершенно несвойственно исторически-идиллическое отношеніе къ евангельскому прошлому. Ни Ренанъ, ни Штраусъ, ни одна позитивистическая германская «Leben-Jesu» не могли бы родиться въ русской головѣ. Созерцаніе отъ прошлаго устремлено къ грядущему. Для насъ Христосъ грядетъ во славѣ судить живыхъ и мертвыхъ. У русскихъ принятъ греческій иконный образъ «Пантократора» – «Господа Вседержителя», Христа, Царя и Судіи. Русскій не дерзаетъ въ своемъ аскетическомъ самоосужденіи просто предстать предъ Праведнымъ Судіей. Онъ ищеть заступника. По грѣшному опыту онъ знаетъ, что есть одна естественная любовь, которая прощаетъ все, которая милосердна безпредѣльно, это – любовь матери. И такой своей Матерью и Всемилосердной Матерью всего слабаго, грѣшнаго рода человѣческаго русскій признаетъ Матерь Божію, вмѣстѣ съ страданіемъ за Сына Человѣческаго принявшей въ ея раненую душу (Лук. 2, 35) всю скорбь людскую. Она сострадательно и любовно покроетъ «честнымъ своимъ покровомъ» несчастнаго кающагося грѣшника и этимъ спасетъ его на праведномъ судѣ Божіемъ отъ заслуженнаго наказанія. Никогда русскій не воображаетъ и не изображаетъ на иконахъ Пр. Богородицу одинокой, безъ младенца, и юной дѣвой. Только на иконахъ Введенія и Благовѣщенія, по необходимости. Онъ видитъ ее только какъ матерь съ младенцемъ. Изображаетъ часто зрѣлой, почти на границѣ старости, женщиной – «старицей», съ безконечной скорбью на лицѣ за весь родъ человѣческій. Въ этомъ смыслѣ материнскаго заступничества русскій и повторяетъ часто въ молитвенномъ смиреніи восточную формулу: «Пресвятая Богородица спаси насъ!» И фольклористически наблюдая это, могутъ сказать, что это не религія Христа, а религія Божіей Матери. Разумѣется это неточно и въ глубинѣ совсѣмъ невѣрно.
Какъ и вся Восточная Церковь, русское христіанство теоретически совершенно не интересуется мучительнымъ для Запада вопросомъ о свободѣ и благодати. Онъ здѣсь кажется искусственнымъ, даже какъ бы не христіанскимъ, поставленнымъ, какъ бы языческой гордостью. Вопросъ предрѣшается для русскаго религіознаго сознанія психологически, какъ самоочевидный. Восточному сознанію вообще чужда претензія какой бы то ни было личности сводить счеты съ Богомъ, думать о какихъ то своихъ силахъ и тѣмъ болѣе «заслугахъ». Ему не надо было исканій Августина, мукъ Лютера и героизма Кальвина, чтобы познать всю глубину откровенія Павлова о спасеніи только благодатью, даромъ даруемою за вѣру. Со своимъ оттѣнкомъ и на своемъ психологическомъ языкѣ русскій называетъ эту благодать «милосердіемъ», «милосердной любовью Божіей», выстраданной страданіями Первомученника за всѣхъ – Господа Іисуса.
Когда русская душа ставится предъ вопросомъ о любви къ Богу и ближнему, она опять чувствуетъ опасность согрѣшить какой-то гордостью. Она почти не смѣетъ помышлять, о томъ, что «именно она» любитъ Бога. Нѣтъ, она сладостно думаетъ, она непоколебимо знаетъ и она безконечно утѣшается, проливая потоки слезъ радости о томъ, что «мы возлюблены Богомъ», такъ что «онъ и Сына Своего Единороднаго далъ» за насъ (Іоан. 3, 16), недостойныхъ, грѣшныхъ, окаянныхъ. «Богъ есть любовь» (I Іоан. 4, 9) – вотъ что зачаровало рускую душу въ писаніяхъ возлюбленнаго ученика Христова. Не наша любовь къ Богу интересуетъ ее, а любовь Божія къ намъ. Она такъ безконечна и всемогуща, что и таинственный вопросъ о вѣчныхъ мученіяхъ и діаволѣ, безъ справки съ мнѣніями Оригена, безъ еретическихъ раздоровъ, интимно, эзотерически, рѣшается въ смыслѣ всеобщаго апокатастасиса (I Кор. 15, 28), конечнаго спасенія всѣхъ въ «объятіяхъ Любви Отчей».
Наша любовь къ Богу мыслится уже какъ естественный отвѣтный откликъ на этотъ безконечный даръ любви Божіей къ намъ. А къ ближнему? Къ ближнему тоже не въ духѣ сильнаго, помогающаго слабому, а въ духѣ равно безсильнаго, грѣшнаго ничтожнаго, сострадающаго страждующему брату. Любовь смиренная и сострадательная.
Здѣсь мы должны подчеркнуть новую особенность русскаго религіознаго самочувствія. Въ немъ на первомъ мѣстѣ стоитъ не царственная добродѣтель любви, а добродѣтель смиренія, точь въ точь, какъ въ аскетическихъ руководствахъ восточныхъ подвижниковъ. И это не потому, что вычитано изъ нихъ, а это такъ дано психологически, естественно, и только подкрѣплено чтеніемъ отцовъ-пустынниковъ. Аскетическое сознаніе своей нечистоты предъ святостью Божіей здѣсь соединено съ моральнымъ и онтологическимъ ничтожествомъ твари предъ Творцомъ. Простой русскій монахъ говоритъ мірянину: «Помни, что Богъ сдѣлалъ міръ изъ ничего. Такъ и ты сознавай до конца, что ты ничто предъ Нимъ. Только тогда Онъ начнетъ творить изъ тебя нѣчто». Абсолютное смиреніе – это начало, корень, основаніе, источникъ всего христіанскаго пути.
Смиреніе приводитъ къ другой любимой русской лушой добродѣтели: – къ терпѣнію въ страданіяхъ. Историческія воспоминанія русскаго народа полны памятью о перенесенныхъ страданіяхъ. Что жизнь есть страданіе – это очень близко къ русскому опыту и русскому вниманію. Идея состраданія привлекаетъ русское сердце въ Евангеліи. Христосъ воспринимается, какъ «закланный Агнецъ» (Іоан. 1, 29), какъ агнецъ и уничиженный рабъ Іеговы пророка Исаіи (Ис. 53), какъ «зракъ раба пріемшій» (Флп. 2, 7). Смиреннѣйшій и Кротчайшій въ страданіяхъ Первомученникъ. Несеніе креста за Нимъ, сомученичество ему и состраданіе во имя Христа всѣмъ страждущимъ собратіямъ есть адекватная русской душѣ форма любви къ ближнему. Это – не дѣятельная гуманитарная форма филантропіи. Это – сочувственное раздѣленіе вмѣстѣ съ страдающимъ братомъ несомаго имъ креста долготерпѣнія.
Но вмѣстѣ съ тѣмъ русское христіанство не есть «голгоѳское христіанство», какъ пытались истолковать его нѣкоторые. Его вершина въ исключительно ликующемъ празднованіи Пасхи. Не Голгоѳѣ, а Воскресенію Христа придаетъ восточная и русская душа въ частности рѣшающее значеніе. Рождество Христово не вызываетъ еще въ ней полной радости. Впереди еще страданія всей жизни и Голгоѳа. Только съ Пасхой приходитъ безоблачное ликованіе. Тутъ русская душа, тоскующая о преображеніи всего земного въ небесное, дѣйствительно предощущаетъ это преображеніе въ необычайномъ радостномъ экстазѣ. Духовное и физическое ликованіе въ эту святую ночь въ богослуженіи и въ душахъ вѣрующихъ столь необычно, чудесно, что превосходитъ духовную радость другихъ таинствъ и однимъ выдающимся русскимъ іерархомъ истолковано, какъ именно таинство, какъ особая благодать. И это толкованіе понятно русской душѣ. Геніальный русскій писатель Н. В. Гоголь пророчествовалъ, что еще будетъ моментъ, когда Воскресеніе Христово будетъ праздноваться въ русской землѣ особенно и чрезвычайно, какъ нигдѣ въ мірѣ.
