Он о многом рассказывал Сизову и многое объяснял, по-своему, спокойно и вдумчиво, как человек, научившийся мыслить вслух. А человек, размышляющий вслух, должен быть мудрым и чистым, иначе он будет злым негодяем. Мысль, высказанная вслух, должна быть честной и должна идти от внутренней убежденности.
Он о многом рассказывал Сизову, этот худой иконописный Николас, во время их одинокого таежного житья на кордоне Майгыз. А когда Сизову пришло время улетать обратно на свой остров, Николас сказал:
- Я заседлаю коней и провожу тебя к аэродрому.
Они ехали по чащобе молча. Когда выбрались к тропе, которая шла вдоль по берегу реки, Николас сказал:
- Во-он, видишь, у того распадка на меня вышел тигр.
Сизов посмотрел на распадок между сопками, на стеклянное безмолвие льда и зажмурился: солнце играло с рекой в жмурки, слепило глаза сотнями острых зеркальных бликов.
- Я ловил рыбу, - рассказывал Николас, - продолбил три лунки и ловил форель. А еще попадались гольцы. Я сидел на корточках и дергал тюкалку. А потом у меня устала рука. Я поднялся и, оглянувшись, увидал, как у лунки, в пяти метрах от меня, стоял уссурийский тигр и пил ледяную воду. Тигр был рыжий, большой, с белыми усами. Мне захотелось убежать, а ноги стали ватными. Я заплакал от страха. И еще от обиды.
- Какая же тут обида? - удивился Сизов.
- Подожди, - остановил его Николас, - я тебе потом объясню. Так вот, я заплакал от обиды. А тигр облизнулся, засмеялся и ушел. - Николас посмотрел на Сизова исподлобья и, закурив, сказал: - Ты напрасно так улыбаешься. Я говорю правду: он засмеялся, этот тигр. Знаешь, как злые учителя смеются над слабыми учениками.
Сизов вспомнил своего учителя черчения. Тот всегда смеялся над теми, кто не умел соединять абсолютной прямой точки "а", "в", "с" и строить из них треугольник. И всегда вместе с ним смеялся отличник Фаддей, который умел проводить абсолютные прямые. Только Фаддей смеялся куда злее, чем сам чертежник. Сизов поверил Николасу, и Николас почувствовал это.
- Когда тигр ушел, я смог двигаться. И я побрел к себе в зимовье. Я там жил вдвоем со слепым стариком Никодимом. Он тоже раньше был объездчиком. Теперь он умер.
"Дай мне закурить", - попросил я его.
Старик достал кисет.
"Встретился ты с тигрой, однако", - сказал он мне.
Старик свернул мне цигарку и вытянул руку совсем в другую сторону, не туда, где я стоял. Он долго ждал, пока я возьму цигарку, а когда я взял, он повторил: "Это точно, повстречался ты с ней..."
И стал он мне тогда тихие слова говорить, какие-то необыкновенно добрые, спокойные и ласковые. Редко так люди говорят и правильно делают.
- Почему? - удивился Сизов.
- Потому что людям надо говорить правду, - ответил Николас, - а правда сурова. И надо, чтобы ее не боялись.
Николас долго молчал, а потом, когда под сопкой показался маленький домик аэропорта, он заговорил.
- Когда я был егерем в Аскания-Нова, - все еще смеясь, сказал Николас, - у меня была жена. Она красивая была очень. А я был молодой, добрый и слишком уж любил ее. И поэтому она стала мне изменять. Женщина всегда изменяет доброму и всегда любит злого. Женщина думает, что злость - это признак силы, и сама даже не понимает, как она не права. Когда я вернулся с объезда и застал ее с другим, я сбежал из дому. Я бежал и плакал. И прибежал я к своему деду, и он стал мне говорить такие же слова, как и слепой Никодим. Я слушал его и плакал. А когда грек плачет, тогда он перестает быть мужчиной. Я уехал после этого из Аскания-Нова сюда, на Дальний Восток, и стал думать, что изменился и сделался сильным. А встретив тигра, понял, что все это не так. Меня обманула женщина, которую я любил, - я плакал. Я увидал тигра - и тоже насмерть перепугался. И тоже плакал, но уже не от страха, а от обиды, понимаешь меня?
- Я понимаю, - ответил Сизов.
- И оба старика - черт их совсем подери, хотя стариков и нельзя поминать плохо, - по-одинаковому утешали меня, вместо того чтобы сказать правду. Со стариками любое горе и любую обиду спокойно примешь, потому что старики мудры. Только ведь и они пугались тигров и их обманывали женщины. И у них тоже были свои старики, которые говорили неправду, чтобы правда не казалась такой жестокой.
До аэродрома Сизов и Николас ехали молча. На прощанье Николас сказал:
- Будь здоров, Кирилл. Сизов обнял его и ответил:
- Будь и ты здоров.
- Не бойся тигров, - пошутил Николас, - и не бойся, когда тебя обманет женщина, которую ты любишь.
Сизов усмехнулся и сказал:
- Меня уже обманула женщина. Только я ничего не боюсь, потому что у меня есть сын.
Николас изумленно посмотрел на Сизова, а потом, рассмеявшись, посоветовал:
- Только ты не ходи к старикам за советом. Даже к таким, как я.
- Не буду! - ответил Сизов.
И - улетел во Владивосток.
А через месяц Николас перебрался с таежного кордона Майгыз на остров, к Сизову.
7
Николас за последние два года сильно поседел. А за те месяцы, что Сизова не было на острове, у Николаса поседели и усы, совсем еще, кажется, недавно черные, как вороново крыло.
- Ты получил мое письмо? - спросил Сизов, поздоровавшись.
- Да, - ответил Николас, - я получил твое письмо. Оно - глупое. Умирают только те, которые боятся смерти. Или ждут ее.
- Закрой дверь, - попросил Сизов, - тетя Лида услышит.
Николас закрыл дверь.
- Сядь, - сказал Сизов, - нам надо поговорить, пока не прибежал Алешка.
Николас садиться не стал. Он отошел к окну. На подоконнике стояли горшки с цветами и две вазы с багульником. От веток багульника пахло свежевыстиранным бельем.
- Слушай, - сказал Сизов, - у меня лейкоз. Это значит - белокровие. Мне осталось месяц, два. От силы три. Потом ты переедешь в мой дом и будешь жить с Алешкой. И не подпускай к нему его мать. Она, наверное, захочет взять его, чтобы получать пенсию. У Алешки будет большая пенсия, потому что меня избрали в академики.
- Я читаю газеты...
Сизов хмыкнул и сказал:
- Тем более.
И вдруг Николас начал смеяться.
- Перестань, - поморщился Сизов, - хватит тебе.
Николас по-прежнему смеялся.
- Перестань! - громко, по слогам выкрикнул Сизов, и шея у него побагровела.
Николас перестал смеяться, высморкался, спрятал платок в карман и закричал еще громче, чем сам Сизов:
- Это ты перестань!
Сизов от неожиданности вздрогнул.
- Умирают только трусы, - повторил Николас, - а особенно в сорок пять лет. - Он отошел от окна, сел рядом с Сизовым и спросил: - Ты что чувствуешь?
- Слабость, - быстро ответил Сизов, - все время страшная слабость.
- И ничего больше?
- И этого хватает.
Николас пожал плечами и брезгливо скривил рот.
- Ты не понимаешь, что это такое, - тихо сказал Сизов.
- Да, - ответил Николас, - я этого не понимаю. Я понимаю только то, что ты слишком быстро разделся.
- Я устал, ясно тебе? Устал.
- Нет, не ясно. Тебе надо сходить на оленник. Тебя люди ждут.
- Не могу. Сейчас, во всяком случае, не могу.
Николас снова отошел к окну и сказал:
- Как знаешь...
8
Алешка ворвался в комнату неожиданно и стремительно. Секунду он неподвижно стоял на пороге, а потом бросился к отцу и повис у него на шее.
- Папка! - кричал он, захлебываясь от восторга. - Папка, дорогой! Как я рад, как я рад!
Сизов гладил Алешкины вихры и хмурился. Алешка украдкой взглянул на отца и, спрятав голову у него на груди, попросил:
- Папочка, ты не сердись, пожалуйста. Тебе Николас все сказал, да?
- Что сказал?
- Ну, про тройку? По русскому?
- Да, - протянул Сизов, - значит, все же тройка? Тяжелое дело... - Он снова погладил Алешку по вихрам и повторил: - Очень это неприятное дело. Это кто ж тебе удружил?
- Машка, - выпалил Алешка, - Марья Ивановна. Она мне проходу не дает, все пилит:
"Сделал уроки? Сделал уроки?"
Сизов быстро взглянул на Николаса и увидел, как тот улыбался краешком рта.
Отстранив от себя сына, Сизов посмотрел ему в глаза и сказал:
- Ладно, бог с ней, с Машкой. А вот тройку исправь.
- Конечно, исправлю, папка!
- Ну и ладно... А подарки я тебе все же привез.
Алешка внимательно посмотрел в отцовские глаза, окруженные мелкими сетчатыми морщинками, и ответил:
- Спасибо!
Сизов тоже долго смотрел в глаза сыну, а потом отстранил его и начал снимать пижаму.
- Ты куда? - спросил Алешка.
- На оленник, - ответил за Сизова Николас, - он идет на оленник.
Одевшись, Сизов сказал сыну:
- А ну, Лешка, стань к косяку.
Мальчик стал к косяку и откинул голову, чтобы отец мог лучше видеть отметины.
Два раза в год он вырезал маленькие отметины на сосновом некрашеном косяке и возле каждой такой зарубки красной тушью писал дату.
Сизов посмотрел на Алешку, ставшего к косяку, и сказал изумленно:
- Ну и тянешься же ты! Алешка ответил кашлянув:
- Растем, папочка...
- А как Быстрый? - спросил Сизов.
- Его Белов в оленник отвел, - махнув рукой, ответил Алешка.
- Ну пошли, - сказал Сизов, - пошли на оленник, Николас.
