- И ничего не случится, - обиделась Дуся.
- Вот увидите, не случится, - подхватила Маруся. - Мы посидим немного на пляже, посидим и вернемся.
- Посидим немного на пляже... - передразнил Батурин. - Что вам здесь, курорт?
- Смелые девушки, - похвалил Гусейнов и выжидательно посмотрел на Батурина.
- Разрешите, лучше я схожу! - вскочил тот со стула. - На берег, к урезу, а? Тряхну стариной, а!
Гусейнов немного подумал.
- Ну что ж, тряхните, - он перевел взгляд на Марусю и Дусю. - Не обидитесь, девчата?
Девчата тяжко вздохнули и смирились.
...Батурин долго не мог уснуть. Ворочался на узкой жесткой койке, прислушивался к гулким шагам в коридоре, к телефонным звонкам и все ждал, что вот сейчас что-нибудь случится.
Дежурный называл себя по телефону "анодом", а вызывал каких-то "чаек" и "бакланов".
- Анод слушает, - отвечал он на звонок, а потом долго и однообразно повторял: - Так... так... есть... понятно.
- Чайка, алло, чайка? - кричал он через некоторое время. - Ну, выловили корягу? Ноль два приказал прибуксовать к берегу.
Разговоры были непонятные и это еще больше взвинчивало Батурина. "Неужели я боюсь? - думал он и тут же успокаивал себя: - Пустяки! Не в таких переделках бывали. Держи себя в руках. Спи".
Но сон не приходил. Все-таки здорово, что он пойдет в наряд! Надо что-нибудь взять на память о границе. Подобрать несколько камешков там, на урезе, и привезти домой ребятишкам. Да, камешков, обязательно камешков...
С этой мыслью он и уснул.
Разбудили его в два часа ночи. Ему принесли солдатские сапоги и брезентовый плащ. Он облачился и пошел в канцелярию. Майор бодрствовал. Они выкурили по одной папиросе, потом майор проводил Батурина до крыльца. Там их ожидал солдат с автоматом. Гусейнов дал знак рукой, и они пошли.
После света глаза ничего не видели. Где-то неподалеку глухо шумело море. Солдат сразу куда-то исчез, и Батурин подумал, что если отстанет от него, то заблудится и пропадет. Пугаясь, почти наугад, он догнал его и пошел впритирку, чуть не наступая ему на пятки.
Постепенно глаза привыкли, и Батурин стал различать не только фигуру солдата, но и окружающие предметы. Вот миновали калитку, вот прошли мимо какой-то постройки, вот слева зачернели кусты. Солдат шел медленно, как бы нехотя, неслышно ступая на вытянутые носки. Очевидно, это и была знаменитая пограничная походка. Стараясь ступать легче, сдерживая дыхание, Батурин старался не потерять из виду плывшую впереди спину и не пнуть ногой какой-нибудь камешек. Но сапоги то и дело наступали на что-то хрустящее, в одном месте он запнулся о корень. Корень загудел как бубен. Солдат приостановился и взглянул на Батурина.
Они пошли дальше. Слышнее стал шум морского прибоя. Внезапно где-то сбоку, на берегу, заработал мотор и вспыхнул прожектор.
- Ложись! - шепотом приказал солдат.
Они упали рядом на теплую жесткую землю. Луч освещал море, но отсвет от него бледно озарял все вокруг. И Батурин вдруг увидел, что они находятся совсем рядом с заставой, там, где проходили вчера вместе с майором, Марусей и Дусей. Черт возьми, отвык старый солдат от ночных походов!..
Но вот луч потух, мотор заглох и стало еще чернее вокруг и таинственнее. Под ногами загремела галька, значит они вышли к пляжу. Тут из-за коряжины их кто-то тихо окликнул, солдат присел на корточки, и они о чем-то там пошептались.
- Ну как, все тихо? - услышал Батурин шепот своего провожатого.
- Тихо.
- И на нашей и на той стороне?
- Да.
Это был наш наряд. Проходя мимо коряжины, Батурин так и не различил рядом с ней человека.
Теперь они шли вдоль пляжа, к пограничным вешкам. Оглушительно гремела галька, от этого грома некуда было деться, куда бы ни ступила нога. Они шли к самой границе, и впереди них, наверное, уже не было никого.
"Пуля над головой пролетела, ветку на дереве срезала", - вспомнил Батурин слова Краснова.
И еще о чем-то он хотел вспомнить, но никак не мог. Какая-то мысль временами не давала ему покоя, но тут же ускользала, вытесняемая оглушительным грохотом гальки. И тогда его охватило ощущение беззащитности. Самым скверным в его положении было то, что он не знал, как действовать, если что-нибудь случится. И плохо, что при нем не было оружия. Но он шел и шел, потому что рядом с ним шел солдат.
Вот солдат припал на четвереньки, пополз куда-то в сторону, и Батурин последовал его примеру. Тут их снова тихо окликнули, и солдат снова о чем-то пошептался. К Батурину подполз тот, кто окликнул их, и он узнал в нем Краснова. А солдат, провожавший его, отполз назад и пропал в темноте.
Краснов знаком велел Батурину приблизиться вплотную к нему и зашептал в самое ухо:
- Обстановка такая. В десяти метрах от нас граница. Еще в десяти метрах, на той стороне, прямо напротив нас, расположен ихний наряд в составе двух человек. Слышите, переговариваются?
Батурин и впрямь услышал, как впереди, в темноте приглушенно бубнят два голоса.
- Это они от скуки, - пояснил Краснов. - Наша задача - охранять всю полосу пляжа, от уреза до прибрежных кустов. Ясно?
- Ясно, - машинально ответил Батурин, прислушиваясь к голосам.
А Краснов так же серьезно, распорядительно, по-хозяйски продолжал:
- Вы заляжете вон там, ближе к воде. Наблюдаете в сторону моря и границы. Я смотрю в тыл и влево. Связь держать будем так: один камешек брошу, вы отвечаете тоже одним. Два камешка брошу - это изготовиться к задержанию. Три камешка - это значит спешите на помощь. Понятно? На самом урезе лежит младший наряда, с ним такая же связь. Свою задачу не забыли?
- Нет, - прошептал Батурин, зубря про себя со старательностью ученика: "Два камешка - изготовиться к задержанию... три камешка - спешить на помощь"...
Потом он пополз за Красновым к тому месту, где должен был находиться, и послушно залег там. Краснов еще раз повторил ему насчет сигналов и отполз на свое место. Батурин остался один. Ни Краснова, ни младшего наряда у воды не было видно. Совсем один.
Острая мелкая галька больно впивалась в колени и локти. Пахло камнем и морской водой. Море шумело тревожно и глухо. Впереди тихо бубнили два голоса.
Там - уже другая страна. "Другая" - не то слово. Чужая, враждебная, пожалуй, самое враждебное из всех государств, граничащих с нами. Батурин смотрел не на урез, не на море, а только туда, в темноту.
И огневые точки вокруг заставы, и настежь открытые двери в казарме, и неулыбчивое, строгое лицо майора, и даже то, что он не купался вместе с ним, а остался на берегу, - все это приобрело для Батурина совершенно определенный смысл. А два выстрела по Краснову? А нарушитель, прошедший здесь, по урезу? А парни в белых трусиках? Кто они, где они сейчас?
Батурин сделал над собой усилие, посмотрел влево и вправо: ни Краснова, ни его помощника. Один, совершенно один, впереди всех, впереди всей страны, кончающейся у его ног.
А голоса бубнили совсем рядом. Не так ли было июньским рассветом сорок первого года? Пограничники лежали в секретах, прислушивались к подозрительной возне, к позвякиванию металла по ту сторону рубежной черты... Догадывались ли они, что через каких-нибудь пять минут весь этот вороватый шум обернется войной? Они, конечно, ждали ее, они всегда ждали, но где и когда наступит этот рубеж между жизнью и смертью?
Батурин снова стал смотреть туда, в темноту. Вот кто-то прошел с фонарем. Вот где-то залаяла собака. Вот хрустнула галька. Голоса смолкли. Наступила такая тишина, что можно было пересчитать камешки, уносимые волной с берегового уреза. Прошло десять, пятнадцать минут. Никто не бубнил. Почему они замолчали? Батурин затаил дыхание. Он не дышал так долго, что в висках застучала кровь.
Тишина не предвещает ничего хорошего. Тишина - это подготовка к атаке, когда достают гранаты и приподнимаются на колено, перед последним броском. И нужно встретить этот удар не дрогнув, самое главное - не дрогнув. Батурин напряг все свои мускулы, твердые камешки острее впились в его тело.
Вспыхнул прожектор, и Батурин облегченно перевел дух. Длинный голубой луч медленно пополз по морю слева направо, потом справа налево. В его сиянии блестели белые гребешки волн, порхали ночные бабочки, два или три раза выпрыгнула из воды какая-то рыбешка. Батурин повернул голову еще круче назад и вдруг увидел белое пятно, приближающееся к нему сзади. Он замер. Белый комок скачками приблизился почти к самым ногам, остановился, фыркнул и покатился обратно. Это был белый заставский кот. Батурин узнал его в свете прожектора. Фу, черт, напугал как! Потом снова обрушилась темнота. И Батурин снова остался один.
Все, что вчера было таким ясным и понятным, сейчас стало таинственным и тревожным. На фронте, пожалуй, все было понятней и проще, а главное там была война; здесь же в тридцати шагах от противника лежал начальник кадров швейной фабрики, привезший подшефной заставе подарки. И в него могли выстрелить; и на его участке шириной в тридцать или сорок метров не должен пройти ни один человек.
