...Двадцать восьмого февраля статья "Революция в Париже" появилась в "Брюссельской немецкой газете". Одним из первых и, естественно, самых внимательных читателей статьи был, конечно, маркиз де Рюминьи. Когда он дошел до фразы "Наступает наше время", у него неожиданно дернулась голова и уши заложило звоном. Он вспомнил, где и когда слышал эту фразу, он помнил человека, сказавшего ее. Маркиз проворно скользнул по статье до конца и уперся глазами в подпись: "Фридрих Энгельс".
- Фридрих Энгельс... Фридрих Энгельс, - медленно проговорил он, двигая бледными губами. - Надо запомнить это имя.
Свержение монархии во Франции явилось словно сигналом к действию для всей революционной Европы. Во многих столицах и крупных городах континента - в Вене и Берлине, в Милане и Кельне, в Мюнхене и Генте запахло Парижем. Но раньше всего это почувствовалось, естественно, в самой близкой к Парижу столице - в Брюсселе.
Многотысячные митинги и демонстрации следовали здесь друг за другом, и все они требовали одного - установления республиканского строя.
Двадцать седьмого февраля Маркс получил из Лондона резолюцию Центрального комитета Союза коммунистов о передаче своих полномочий Брюссельскому окружному комитету Союза, поскольку брюссельские коммунисты во главе с Марксом находятся ближе к разворачивающимся революционным событиям.
...Бельгийский трон зашатался. Двадцать шестого, двадцать седьмого, двадцать восьмого февраля многим казалось, что он вот-вот рухнет. Но человек, восседавший на нем, король Леопольд - многоопытно-хитрый, видавший виды Кобург - быстро учел печальный конец своего незадачливого тестя Луи Филиппа. Он смиренно заявил министрам, депутатам парламента и мэрам, что готов отречься от престола при условии, если того пожелает народ. Это так тронуло и умилило поддавшихся было революционным веяниям отцов народа, что они, в свою очередь, тотчас отреклись от всяких бунтарских затей.
Двадцать восьмого февраля, когда в "Брюссельской немецкой газете" появилась статья Энгельса "Революция в Париже", когда на улицах и площадях столицы было особенно многолюдно, шумно и радостно, уже начались репрессии. Монархисты перешли в контрнаступление.
В числе первых арестованных оказался друг Маркса и Энгельса, секретарь Немецкого рабочего союза в Брюсселе Вильгельм Вольф.
Репрессии нарастали с каждым днем, с каждым часом. Фактически было введено военное положение. Митинги и открытые собрания стали невозможны, деятельность Союза коммунистов и других прогрессивных организаций сделалась крайне затруднительна. В любой момент можно было ожидать ареста Маркса и жестокой расправы над ним.
В такой обстановке вечером третьего марта срочно собрался новый Центральный комитет Союза коммунистов. Было пять человек: Энгельс, Жиго, Фишер, Штейнгенс и сам Маркс.
Заседание вел Энгельс, протокол поручили писать Жиго. Перед началом заседания Энгельс ознакомился сам и дал прочитать другим два документа, полученных в этот день Марксом. Первый пришел еще с утренней почтой. Он гласил:
"Временное правительство. Французская республика.
Свобода, Равенство и Братство.
От имени французского народа.
Париж, 1 марта 1848 г.
Мужественный и честный Маркс!
Французская республика - место убежища для всех друзей свободы. Тирания Вас изгнала, свободная Франция вновь открывает Вам свои двери, Вам и всем тем, кто борется за святое дело, за братское дело всех народов... Привет и братство.
Фердинан Флокон, член временного правительства".
Второй документ получен Марксом, точнее, церемонно вручен ему лишь два часа назад, в пять вечера. Это было предписание властей: в течение двадцати четырех часов Маркс должен был покинуть Бельгию.
- Как видите, господа, - сказал Энгельс, поглаживая свою шкиперскую бородку, - оба документа, столь разные по своему происхождению и целям, имеют для нас один и тот же конечный смысл: они побуждают принять решение о возвращении Маркса в Париж, откуда три года тому назад его выслали по настоянию прусского правительства.
Затем Энгельс обрисовал положение в Бельгии, во Франции, высказал уверенность, что революция вот-вот вспыхнет в Берлине и Вене, обратил особое внимание на опасность, грозящую лично Марксу здесь, в Брюсселе.
Члены Центрального комитета высказывались кратко и дельно. Все были единодушны: Марксу надо немедленно ехать в Париж и там создать новый дееспособный Центральный комитет Союза. Маркс согласился с товарищами.
- В таком случае, господа, - сказал Энгельс, подводя итог, - давайте примем следующую резолюцию... Пишите, Филипп.
Он встал из-за стола и, медленно прохаживаясь, начал диктовать, а Жиго записывал.
- Пролетарии всех стран, соединяйтесь! - как стихотворную строку произнес Энгельс первую фразу. - Центральный комитет Союза коммунистов, принимая во внимание, что руководящие члены Союза в Брюсселе либо уже арестованы или высланы, либо же с часу на час ждут высылки из Бельгии; что Париж в данный момент является центром всего революционного движения; что нынешние обстоятельства требуют чрезвычайно энергичного руководства Союзом, постановляет...
Энгельс помедлил, обвел всех взглядом и, увидев на лицах согласие и одобрение, продолжал:
- Первое. Центральный комитет переносится в Париж.
Второе. Брюссельский Центральный комитет уполномочивает члена Союза Карла Маркса осуществлять в данный момент, действуя по своему усмотрению, центральное руководство всеми делами Союза.
Третье. Брюссельский Центральный комитет поручает Марксу, как только позволят обстоятельства, образовать в Париже по собственному выбору новый Центральный комитет в составе наиболее подходящих для этого членов Союза и для этой цели вызвать туда же тех членов Союза, которые не проживают в Париже.
Четвертое. Брюссельский Центральный комитет распускается.
Все участники заседания нашли, что резолюция хороша и правильна, но Маркс сказал:
- Считаю необходимым второй пункт, где говорится о наделении меня полномочиями осуществлять руководство всеми делами Союза, дополнить словами: "за что он - то есть я - несет ответственность перед новым Центральным комитетом, который должен быть образован, и перед ближайшим конгрессом".
Добавление приняли, и все поставили свои подписи. Энгельс подписался первым, Маркс - последним.
Очень скоро участники заседания разошлись. У каждого были срочные, неотложные дела, а Марксу предстояло немедленно заняться приготовлениями к отъезду.
Дразнить гусей всю жизнь было одним из любимых занятий Маркса. Много лет спустя, уже на шестом десятке, в Лондоне он писал: "Здешние эмигранты-демагоги любят нападать на континентальных деспотов из безопасного далека. Для меня же это имеет лишь тогда свою прелесть, когда совершается перед лицом самого тирана". И каждое слово здесь подтверждалось фактами его биографии. Но сейчас на примере Вольфа и других друзей Маркс видел, что власти способны на любую жестокость, и он не имел права рисковать собой после партийного решения, возложившего на него обязанность создать в Париже новый действенный Центральный комитет Союза коммунистов. Поэтому все согласились на том, что сперва он уедет в Париж один, а Женни с детьми и служанкой Еленой, по-домашнему Ленхен, приедут туда через несколько дней, необходимых на улаживание всех дел в Брюсселе.
...Был уже поздний ночной час, и подготовка к отъезду шла полным ходом. Маркс и Женни отбирали книги, рукописи, которые надо взять ему с собой, служанка хлопотала с вещами. Вдруг за дверью послышался топот, говор, в дверь постучали.
- Открывать? - тревожно спросила Елена.
- А что же делать? - развел руками Маркс. - Открой и иди к детям.
В комнату ввалилось десять полицейских во главе с помощником комиссара.
Маркс не удивился. Этого следовало ожидать.
- Я уполномочен свыше произвести у вас обыск, - деревянным голосом сказал полицейский чиновник. - Ведь вы доктор Маркс?
- Да, меня зовут так, - спокойно ответил Маркс. - А вы, конечно, Иисус Навин? Рад познакомиться.
- Какой еще Иисус? - оторопело пробормотал помощник комиссара.
- Как это какой? Надеюсь, тот самый, библейский, который, имея на то полномочия свыше, остановил на небе солнце, чтобы при его свете завершить избиение ханаанеян.
Чиновник все еще ничего не понимал и обалдело хлопал глазами. Маркс насмешливо разъяснил:
- Всем известно, как свято в Бельгии чтут закон. И если вы пришли ко мне с обыском, то я уверен, что сейчас на дворе сияет солнце, которое до такого позднего часа мог задержать на небе лишь один Иисус Навин.
- Ах вот вы о чем! - помощник комиссара сообразил наконец, что собеседник намекает на закон, запрещающий нарушать неприкосновенность жилища после захода солнца. - Нет, господин Маркс, я не Иисус Навин, а солнце действительно давно село, и тем не менее, - он ухмыльнулся, - вот вам ордер на обыск.
