- Он просто слеп, - заключил Снегов.
Разговор получился тягостным. До встречи с отцом Алексей Владимирович встречался с Микояном, но и тут ничего не добился. Словом, он был в отчаянии.
Невольно и я заразился настроением Снегова: чувствовал необходимость что-то сделать, предпринять, предупредить. Становилось страшно за наше государство и, не скрою, за себя, вокруг виделись заговорщики.
За стенами квартиры Снегова все менялось. Жизнь шла своим чередом и была прекрасна, как это свойственно видеть молодости. Вокруг были милые дружеские лица, добрые, честные улыбки, никак не соответствовавшие мрачным прогнозам из заваленной бумагами квартиры. Я стал все реже бывать у Снегова. Тем более что после приема у отца и он потерял интерес ко мне. Теперь в его борьбе я мало чем мог ему помочь. Вскоре беспокойство забылось...
Жизнь между тем продолжалась. Наступал новый, 1964 год. Он был для отца юбилейным: ему исполнялось 70 лет и примерно 10 лет пребывания на высших партийных и государственных постах.
По случаю новогоднего праздника в огромном зале на верхнем этаже недавно отстроенного Кремлевского Дворца съездов был устроен прием. Те, кто бывал во Дворце съездов, хорошо представляют себе этот зал: в перерывах все устремляются в расположенные здесь буфеты.
В последние годы отец установил традицию встречать Новый год не дома, в кругу семьи, а в этом зале. Здесь собирались члены Президиума и ответственные сотрудники ЦК, работники Президиума Верховного Совета и Совета Министров, военачальники, передовики производства, писатели, режиссеры, актеры, поэты, драматурги, художники, конструкторы самолетов и ракет, дипломаты.
В углу зала на возвышении стояла большая, ярко украшенная елка. Прием проходил пышно, с обилием тостов, танцами. Далеко за полночь гости разъезжались по домам догуливать в кругу близких.
Кому-то нововведение нравилось - здесь завязывались новые знакомства, велись интересные разговоры, устанавливались нужные контакты. Кое-кто морщился: Новый год - праздник семейный, домашний. Но ходили исправно все.
Отец чувствовал себя здесь радушным хозяином. В том году среди гостей был Николай Александрович Булганин. После Пленума 1957 года он еще некоторое время оставался Председателем Совмина, но его отставка была предрешена, когда "антипартийную группу" рассеяли по отдаленным городам. Постепенно выходили на пенсию и возвращались в Москву Молотов, Каганович, Маленков, Шепилов и другие. Вернулся и Булганин. Жил он одиноко. Мало кто из старых друзей рисковал с ним общаться.
Отцу захотелось увидеться с ним, и опальному экс-премьеру было отослано приглашение на встречу Нового года.
Двигало отцом, уверен, вовсе не желание увидеть поверженного противника. В преддверии семидесятилетия все чаще вспоминались молодые годы, тянуло к старым друзьям. Долгое время они были близки: Хрущев - секретарь МК, Булганин председатель Моссовета. Жили в одном доме на улице Грановского, на пятом этаже, дверь в дверь. Даже в глухие времена всеобщей подозрительности они, бывало, незаметно для чужих глаз забегали друг к другу в гости выпить стакан чаю или рюмку коньяку накоротке...
На том памятном новогоднем празднике отец тепло встретил Николая Александровича, они обнялись, как в прошлые годы, и... разошлись, теперь уже навсегда.
Кончился праздник, погасли елочные огни, отгремела музыка, и на отца навалились будничные заботы. Дела шли далеко не блестяще. Необходимо было найти выход, ту единственную ниточку, дернув за которую, удалось бы запустить хозяйственный механизм. Но нити рвались, завязывались в узлы, клубки проблем...
Отец понимал, как я неоднократно слышал от него в то время, что старая система управления народным хозяйством, расчет на голый энтузиазм рабочего класса, лозунг "догнать и перегнать Америку" ничего уже не дают и дать не смогут. Он лихорадочно искал экономическую схему, способную обеспечить функционирование хозяйственного механизма без окриков сверху. Но реальных результатов по-прежнему не было. Одно он знал твердо: без материальной заинтересованности труженика ничего не выйдет.
Каждый новый шаг не только натыкался на скрытую оппозицию со стороны коллег-идеологов и ученых-экономистов, нужно было преодолеть сопротивление внутри самого себя. Ведь рынок, конкуренция, прибыль были осуждены еще в двадцатых годах, когда было заявлено, что это прямой путь к реставрации капитализма. Как же перешагнуть через такой барьер?..
Но и стоять на месте нельзя, нужно было найти способ, чтобы "накормить, одеть и обуть народ".
С трудом новые непривычные идеи пробивали себе путь. Отец поддержал экономиста Либермана из Харькова, одобрил эксперимент в казахстанском совхозе, где директорствовал Худенко. К тому времени в его воображении складывались основные контуры экономических преобразований, были даже приняты основные принципиальные решения. Речь шла о предоставлении большей свободы директорам. Предполагалось, что они лучше верхов представляют, что нужно предпринять, чтобы совершить рывок, обогнать соперников, занять лидирующее место в мире. В те годы никто не подозревал, что широкие права распоряжаться чужой собственностью могут привести к обратным результатам, что интересы собственника-государства и облаченного широкими полномочиями директора могут не совпадать, что расширение прав должно быть ограничено дополнительной ответственностью, ответственностью частной собственности, ответственностью распоряжаться своими, а не чужими деньгами. Но это мы знаем сейчас, а тогда казалось, что правильный ответ где-то совсем рядом. Против обыкновения отец на этот раз не спешил, хотелось еще и еще раз проверить закладываемые в фундамент будущей экономики принципы. Ведь на исправление возможных ошибок времени не оставалось, это была его последняя надежда.
Присматривался отец и к опыту других стран. Большое впечатление на него произвели беседы с Тито. Он внимательно приглядывался к опыту югославских друзей, но попробовать применить его у нас не торопился. В 1963 году отец провел почти весь свой отпуск в Югославии, исколесил страну вдоль и поперек, спускался в шахты, посещал заводы и фабрики, говорил с крестьянами. Вывод для себя он сделал неутешительный. "Все устроено так же, как и у нас, только выкрашено в другой цвет", - ответил он на мои расспросы о его впечатлениях от увиденного. К тому же идеологи в один голос твердили, что в Югославии социализм не чистый, отдает сильным капиталистическим душком.
Пока шла подготовка коренной реформы, отец попытался найти сиюминутное решение, позволившее бы улучшить работу народного хозяйства в рамках существующей структуры.
В целях лучшего функционирования системы было принято решение о разделении обкомов и райкомов на промышленные и сельские.
Соображения, высказанные отцом, были просты: народное хозяйство необыкновенно усложнилось, секретарь обкома или райкома, его аппарат не могут одновременно быть специалистами и в промышленности, и в сельском хозяйстве. А значит, нужно создать два параллельных аппарата.
Новый подход, по сути, означал, что в партийном руководстве всех уровней, вплоть до районного, должны сидеть люди, досконально разбирающиеся в любых мелочах.
Другими словами, партии предстояло от руководства вообще перейти к профессиональному управлению, а партийным секретарям всех уровней превратиться в искусных менеджеров. Естественно, чиновники не пришли в восторг от подобной перспективы, понимали, что раньше или позже, скорее раньше, им придется уступить свои места более образованной молодежи. А кому такое придется по нраву?
Я слышал от отца об этих идеях. Зрели они, видимо, давно. Тем летом он отдыхал на новой даче в Крыму, поблизости от Ливадии. Дом, сложенный из белого песчаника, хорошо сохранял прохладу, но отец почти все время проводил под полотняным навесом на пляже, редко бывая в четырех стенах. У моря он читал почту, беседовал с посетителями: чиновниками из Москвы, гостями из соседних санаториев - конструкторами, учеными, писателями. Там же, под навесом, были установлены телефоны правительственной связи. Отец и ночевал часто здесь же, в деревянной будочке, построенной чуть выше пляжа.
Помню, как-то у отца гостили Брежнев, Подгорный и, кажется, Полянский. Они отдыхали на близлежащих дачах и заехали по-соседски "на огонек", как говаривал отец. Расположились в плетеных креслах у самой воды. Шел неспешный разговор о государственных делах. Потом пошли купаться. Отец, кстати, плавал плохо и пользовался надувным спасательным кругом из красной резины, напоминавшим велосипедную камеру. Разговор о разделении обкомов начался еще в воде, и, выйдя на берег, отец продолжил свою мысль. Наконец он замолчал. Все тут же в один голос бурно, с энтузиазмом его поддержали. "Прекрасная идея, надо ее немедленно реализовать", - запомнилось мне тогда. Особенно был воодушевлен Николай Викторович Подгорный.
