Статус герцогства все чаще становился предметом споров. Французы утверждали, что герцог Аквитанский был пэром Франции, что он владел своим герцогством как вассал французской короны, и что поэтому он должен приносить за него личный оммаж королю Франции — другими словами, существовали классические феодальные отношения, связывающие английского короля-герцога узами вассальной верности французскому королю во время войны и, что более важно, устанавливающие высшую власть, к которой его гасконские подданные могли апеллировать через его голову. Это было неприемлемо для достоинства английских королей, которые заявили, что владеют герцогством на правах полного суверенитета и не признают никакой высшей власти, кроме Божьей. Гасконцы, что вполне естественно, использовали ситуацию в своих интересах, полагаясь на своего герцога в защите от неоднократных французских вторжений и в то же время апеллируя против него к высшему суду Франции, Парижскому Парламенту, всякий раз, когда чувствовали угрозу от его власти. [6]
Ситуация, которая уже давно тлела, разгорелась в 1337 году, когда Филипп VI Французский воспользовался своей феодальной властью, чтобы объявить Эдуарда III непокорным вассалом и должным образом конфисковать Аквитанию. Такое уже случалось дважды, в 1294 и 1324 годах, и каждый раз приводило к короткой и безрезультатной войне. На этот раз разница заключалась в том, что Эдуард III в ответ оспорил законность не решения короля, а самого короля. Он принял герб и титул короля Франции как свои собственные и принял девиз "Dieu et mon droit", что означает "Бог и мое право", право — это его притязания на французскую корону. Это был шаг, который превратил относительно небольшой феодальный конфликт в крупный династический спор. [7]
Эдуард III мог претендовать на трон по праву наследования от своего деда, Филиппа IV Французского, но он был обязан этим проклятию тамплиеров. Филипп IV был честолюбив, воинственен и всегда испытывал хроническую нехватку денег. Такие меры, как изгнание евреев из Франции и конфискация их имущества, вносили временный вклад в пополнение его казны и разжигали его аппетит к более крупной игре. Его выбор следующей жертвы был столь же смелым, сколь безжалостными были его действия. Рыцари-тамплиеры были старейшим военным орденом в христианском мире, основанным в 1119 году для защиты зарождающихся государств крестоносцев в Святой земле. Это был также один из самых богатых религиозных орденов; щедрость благочестивых людей позволила ему накопить огромное богатство в виде земель, имущества и товаров по всей Европе, но особенно во Франции. Однако смысл существования этих могущественных рыцарей-монахов исчез, когда в 1291 году город Акра, последний христианский форпост в Святой земле, пал под ударами мусульман. Филипп действовал быстро и без предупреждения: в одну ночь он захватил сокровищницу Храма в Париже и приказал арестовать всех тамплиеров в стране. С помощью покладистого папы (французской марионетки, которую он поставил под свой контроль в Авиньоне), он приступил к полному уничтожению ордена. Его члены были обвинены индивидуально и коллективно в колдовстве, ереси, богохульстве и сексуальных извращениях. Поскольку доказательств обвинения не было, доказательства были получены путем признаний, выбитых у незадачливых тамплиеров. Многие умерли под пытками; некоторые покончили жизнь самоубийством; более половины из 122 признавшихся в своих предполагаемых преступлениях позже мужественно отказались от своих признаний и были сожжены заживо как не раскаявшиеся еретики. Среди этой последней группы был Жак де Моле, Великий магистр ордена, который был сожжен на костре перед собором Нотр-Дам в Париже в марте 1314 года. Когда пламя поглотило его, в последнем порыве де Моле бросил проклятие своим преследователям. Он провозгласил невиновность тамплиеров, проклял короля и его потомков до тринадцатого колена и предсказал, что через год король и папа вместе с ним предстанут перед судом божьим. Пророчество впечатляюще исполнилось. Восемь месяцев спустя Филипп IV (в возрасте сорока шести лет) и его креатура Климент V (в возрасте пятидесяти лет) действительно умерли, а через четырнадцать лет умерли и сыновья и внук, сменившие Филиппа. Древняя линия капетинских монархов умерла вместе с ними. [8]
Таким образом, в 1328 году трон Франции пустовал, и не было очевидного кандидата на престол. Самыми сильными претендентами, поскольку они были прямыми потомками Филиппа IV, были его внуки Жанна, дочь его старшего сына, и Эдуард III, сын его дочери Изабеллы. На практике, однако, ни один из них не был приемлем для французов: Жанна — потому что она была женщиной, а Эдуард — потому что он был королем Англии. Несчастная Жанна уже однажды была лишена наследства. Когда умер ее брат, ей было всего четыре года, и трон захватил ее дядя, по иронии судьбы, несколько лет спустя точно такая же участь постигнет его собственных юных дочерей. Поскольку никто не хотел иметь несовершеннолетнего государя, тем более женского пола, прецедент, созданный этими узурпациями 1316 и 1321 годов, был позже оправдан и узаконен изобретением Салического закона, который объявил, что женщины не могут наследовать корону Франции. Этот закон, красиво облеченный в совершенно надуманную историю, восходящую к VIII веку и временам Каролингов, был применен задним числом. Поэтому он исключал Жанну навсегда, но в нем ничего не говорилось о том, может ли право наследования передаваться по женской линии. Поэтому Эдуард III все еще мог законно претендовать на звание законного наследника. Однако в 1328 году его права были чисто теоретическими. В возрасте шестнадцати лет он был еще несовершеннолетним и бессильной пешкой в руках своей матери, королевы Изабеллы, и ее любовника Роджера Мортимера, печально известной пары, которая заставила его отца, Эдуарда II, отречься от престола, а затем добилась его убийства.
В любом случае, претензии Эдуард III были упреждены еще одним переворотом. Племянник Филиппа IV, предпочтительный кандидат французов, воспользовался моментом и был коронован как Филипп VI. Таким образом, именно династия Валуа, а не Плантагенетов, сменила Капетингов в качестве королей Франции. В этой последовательности событий не было ничего необычного. Это была драма, которая уже много раз разыгрывалась по всей Европе и занавес которой будет подниматься еще много раз. Но в данном конкретном случае последствия должны были выйти далеко за пределы того, что могли себе представить все непосредственные участники событий. Решение Эдуарда III силой оружия добиться своего, положило начало Столетней войне, конфликту, который продлится пять поколений, приведет к неисчислимым жертвам и разрушениям, вовлечет в него Францию, Англию и большинство их соседей. Даже если претензии Эдуарда III на французский престол были возрождены только в качестве циничной контрприманки для конфискации его герцогства Аквитания, они были достаточно обоснованными, чтобы убедить многих французов, а также англичан, в справедливости его дела. Несомненно, некоторые из них были "убеждены" чисто из корыстных побуждений. [9]
До появления Генриха V англичане ближе всего подошли к достижению своих целей, заключив договор в Бретиньи. Договор был заключен в 1360 году, когда в результате впечатляющих побед Эдуарда III в битвах при Креси (1346) и Пуатье (1356) Франция была охвачена народными восстаниями, а ее король Иоанн II находился в плену у англичан. В обмен на отказ Эдуарда III от претензий на французский престол, Нормандию, Анжу и Мэн, французы согласились, чтобы он удерживал Аквитанию, Пуату, Понтье, Гин и Кале (захваченные англичанами в 1347 году) под полным суверенитетом; Эдуард также должен был получить огромный выкуп в три миллиона золотых крон за освобождение Иоанна II. Договор стал дипломатическим триумфом для англичан, но у него была "ахиллесова пята". Пункт о взаимном отказе от претензий на корону Франции и суверенитет над Аквитанией был изъят из окончательного текста и помещен в отдельный документ, который должен был быть ратифицирован только после перехода определенных территорий в руки Англии. Несмотря на явное намерение обоих королей выполнить условия договора, официальная письменная ратификация этого второго документа так и не состоялась. Как следствие, болонские юристы, действующие в интересах преемника Иоанна II, смогли доказать, что договор не имеет юридической силы. Это был урок, который правнук Эдуарда, Генрих V, принял на вооружение: в состав его посольств всегда включались эксперты по гражданскому праву, чтобы гарантировать юридическую непоколебимость любых будущих соглашений. [10]
