Едет по Муравскому шляху воин, трубит в крутой рог, вызывает могучих и сильных, на конце длинного копья привязана на крест перёная стрела.
Подъезжает он к ставке Царя-Царевича.
— Гой еси, сильный и могучий Витязь, исполать тебе! Князь Владимир Новгородский и Киевский поклон шлет, просит повоевать за него. Взял он Киев, да идет на помощь Ярополку сила неведомая: а Варяги пошли в Царьград, гроза над головой Владимира, в беде он!..
— В беде Владимир! еду воевать за него! — восклицает Царь-Царевич. — Сложу за него жизнь свою!..
И быстро пустился Царь-Царевич по дороге к Киеву; отстал от него воин, отстал и приспешник Алмаз; скрылся из глаз, только облако пыли расстилается по следу.
«Не закалишь, верно, женского сердца — не железное!» — думает про себя Алмаз, гонит коня, бьет чумбуром в хвост и в голову.
Лежат серые туманы над Днепром, не волнует их ветр, не гонит к морю. Чуть слышно, как перекликается стража вокруг Ровни, эхо не ловит звуков, не играет ими, но заносит в даль.
На восходе ночь борется с рассветом. В стане рати Новгородской все еще мирно.
Пробудился Воевода, лежит еще на медвежьей попаломе, замышляет гибель Ровно. Вдруг послышался ему протяжный гул под землей… Приложил он ухо к земле, прислушался… стонет земля.
— Стерегись!.. к бою! — вскричал вдруг Воевода, вскочив с земли и выбегая из шатра. — К бою! — повторил он сторожевым и трубачам, стоявшим возле шатра.
Загремел кривой рог; да глухи звуки.
Медленно собирается в строй дружина.
И вот раздались звуки рогов и крики с поля. Скачут со всех сторон сторожевые воины. Поднялась суматоха.
«Враги, враги! — раздается по стану. — Чу! стонет земля под конскими копытами!»
А туман расстилается, зги не видать.
И вот зашипела туча стрел; гикнули тысячи голосов в долине. Валит рать, как черная волна, разливается морем, топит Новгородскую силу. Звенят тысячи щитов в один удар, новая туча стрел уныло пропела между всполошенными рядами.
Опала душа Новгородская, умолкли руки, поникло оружие…
Но шлет бог защиту… Мчится Царь-Царевич, золотая броня путевым прахом покрыта.
Врезывается он в толпы Ордынские, топчет конем тысячи, гонит душу от тела.
— Стой! — раздается к нему из толпы грозный голос. — Не руби моей рати, не топчи конем! выходи, золотая броня, на вороную!
Разъярился Царь-Царевич на дерзкого, заносит меч, махнул, отсек край щита.
— О, молод, удал! ну, держись на седле, изведай меч Пана Гетмана Ордынского.
А новый удар Царь-Царевича упал уже на шлем противника; разлетелся шлем надвое, обнажилась бритая голова с седым чупом.
Туман раздался.
Вскрикнул Царь-Царевич; поник меч в его руках, не отразил удара противника; посыпались кольцы золотого панциря… и скатился Царь-Царевич с седла на землю, и заклубилась кровь ручьем.
— Зобачьте рану, смертельна ли! — произнес гордо Ордынский Гетман к людям своим, возглашавшим уже победу.
Бросились люди Гетманские к Царю-Царевичу: одни снимают шлем с головы, другие расстегивают броню, распахнули бехтерец…
— Царь-Царевич! — вскричали одни.
— Жена! — вскричали другие.
И все смолкли от ужаса и удивления.
Выпал из рук Гетмана окровавленный меч, соскочил Гетман с коня, взглянул в закатившиеся очи, как ворон голодный… и грянулся на обнаженные перси своей дочери, скрыл их собою от позора людского.
Не к добру ты слетел с золотого гнезда, белый орлович наш Гетман!
Упоил нас не славой — слезами! в добычу дал черное горе!
Утолил не чужой кровью жажду и слег на конечное ложе!
Уныло пели Ордынцы, везли Гетмана своего и Царь-девицу между двумя конями, везли к Дону.
Пала последняя твердыня Ярополкова; сбирается он с поникшей головою в Киев.
Доходят до Рокгильды тайные слухи, что в Киеве не будет пощады Ярополку; с ужасом припоминает она слова мнимого Владимира: «Я убью его! добуду твой обруч! исполню волю твою!»
— Мою волю! — повторяет она и шлет к Князю просить дозволения прийти к нему.
С нетерпением ожидает ее Светославич.
Она входит. И он… ни слова не может произнести от радости, торопится к ней навстречу…
А Рокгильда медленными, слабыми шагами приближается к нему, падает пред ним на колена, преклоняется к полам одежды.
— Буду твоею… но не убивай своего брата!.. — едва произносит она.
— Моя! — повторяет Светославич, приподняв ее с земли и сжимая в своих объятиях. — Ты моя, и Царство мое же!.. Ты не изгонишь меня, не скажешь, как Вояна: «Ты мой, и Царство мое же?»
Непонятны для Рокгильды эти слова.
— Правда… ты не мой… а я твоя… я рабыня твоя! — говорит она голосом обиженной гордости.
— Сбрось же, сбрось черный покров свой!..
И Светославич сорвал с Рокгильды покров; жаждущие уста готовы были коснуться к ее ланитам…
Но вдруг очи его остановились неподвижно на Рокгильде, голова тихо отдалялась от лица ее, руки от стана.
— Это не она! — вскричал Светославич исступленным голосом.
На звуки его голоса вошли два Гридня.
— Не она! — повторял Светославич. — Ведите прочь от меня!
«Не она!» — отдавалось в душе Рокгильды; в очах ее темнело, дыхание становилось реже и реже, стесняло грудь, голова падала на плечо.
Гридни поддержали ее, понесли под руки.
Но гордость Рокгильды не допустила ее до бесчувствия; скоро очнулась она и с презрением оттолкнула от себя Гридней.
— Я спасу Ярополка, я отмщу за смерть отца и братьев! — повторяет она без голоса дрожащими устами. Отбрасывает двери в Гридницу, и первый предмет, поразивший ее взоры… струя крови на белодубовом полу.
Рокгильда закрывает лицо руками, бежит вон.
«Убийцы, убийцы живут здесь!..» — говорит ей все.
В сенях толпа людей остановила ее.
— Милости просим, милости просим! — слышит она. — Князь ваш Ярополк остался гостить у Князя в палате, а вас ласковый наш Князь указал честить и кормить в палате Боярской!
Рокгильда содрогнулась от ужаса, она поняла слова злодеев.
— Идите, идите на зов их, несите свои головы злодеям!.. Не видать уже вам Ярополка, не величать и не славить живого! — вскричала она, упадая без чувств на руки своих Боярынь, которые ожидали ее в сенях.
Толпа Бояр остановилась в недоумении.
— Милости просим, милости просим! — повторяют люди Княжеские гостям. — То полуумная Княжна Полоцкая.
— О, не добро чует мое сердце! — вскричал молодой Варяг, питомец Ярополка, находившийся в числе Щитников и Бояр его. — Братья! — продолжает он, указывая на Блотада, вышедшего навстречу из боковых дверей. — Братья! ведут нас на пир кровавый! Смотрите, злодей Блуд кровью обрызган, он продал Ярополка!
Толпа Бояр остановилась в дверях; но стража, стоявшая в другом покое наготове, окружила уже их, не смотрит на ропот, вяжет им руки.
Нет с ними оружия! оружие сложено ими при входе в палаты Княжеские.
Только молодой Варяг, выхватив из рук Гридня бердыш, поразил в голову Блотада и по частям отдает свое тело насильникам.
Исполнилась воля Светославича, а он не знает, не ведает того.
— Не она! — повторяет он. — Обманули меня, люди обманули! правду сказал Он, люди живут обманом!.. а Омут не обманет, я исполнил его волю…
И очи Светославича остановились на черепе, который между золотой посудою на полке поставца поставлен был догадливыми чашниками, как добыча Князя, из ней же на пирах будет испивать он малиновый мед.
— В темную полуночь, молвил Он, когда пойдешь по Днепру… и будет мне все желанное… а у меня только она желанная!..
И Светославич взял череп, идет чрез Гридницу на выходец теремной, ни на кого не обращает внимания.
— Мрачен Князь, как ночь, — шепчут друг другу княжеские люди, — верно, братская кровь облила сердце.
С вышки открылся весь Днепр Светославичу; он узнал знакомый крутой берег; он видит рощу Займища и зверинец, ищет в отдалении красного терема, да не видать его за Германс-Клов.
Только народ кишит на холме Дмитревском, вздымает Перуну обет кощунный 60.
Единогласное ура-аа-ра! раздается и вторится в отдалении.
Ночь ложится уже на землю; народ зажигает вокруг кумира смоляные бочки, увешивает стояло 61 венками и фонарями; весь город также освещен, люди ходят по улицам, ликуют, празднуют Канун.
Урядники ходят по домам, стучат в окны жезлами, повещают наутро требу богам старым, «шли бы люди на холм Дмитревский, красных мужеских жен рядили бы по обеде Русалить на дворе Княжеском, а красных дщерей хороводы водить».
