Бретонское величие продолжалось приблизительно одно поколение. Королевская власть не пережила Саломона, умершего в 874 г., но один из бретонских вождей, Алан, граф Ванна, при помощи Беренгария, графа Ренна, с заметным успехом сражался с викингами. Он даже добился передышки, почти никем не нарушившейся с 890 до своей смерти в 907 г., что позволило ему, преждевременно, приступить к восстановлению церквей (епископ Нанта Фульхерий (около 897–910 гг.) восстановил кафедральный собор и замок в своем епископальном городе: Chronique de Nantes (35; 73 и 78)). Но закрепление в 911 г. норманнов с Сены в Руане позволило наиболее агрессивным частям флота викингов перебраться и на Луару. Между 912 и 919 гг. Бретань пала от одного удара; ее вожди укрылись в Англии у короля Эдуарда Старшего, который на какое-то время взял на себя роль руководителя Запада в борьбе против скандинавов. Государство викингов в Нанте, находившееся в зачаточном состоянии, признанное в 921 г. графом Робертом, сыном Роберта Сильного, а затем, в 927 г., королем Раулем, просуществовало в течение нескольких лет; нам неизвестно, подчинялась ли этому государству остальная часть полуострова, или нет. В 937 г. внезапно вернулся, при поддержке короля Ательстана, Алан Кривобородый, один из вождей, бежавших в Уэссекс, и в трех битвах уничтожил владычество викингов в Бретани.
В борьбе против сарацинских пиратов франкские государства почти не могли сотрудничать с христианами Испании. Однако византийцы, прочно утвердившиеся в Кампании, Калабрии, на Сицилии и в Адриатике, и, к тому же, оснащенные превосходным флотом, смогли предложить им неоценимую помощь. К несчастью, на пути всего последующего сотрудничества возникли почти непреодолимых два препятствия: последствия императорской коронации в 800 г., никогда по-настоящему не принятой Константинополем79, и жесткий конфликт между латинской и греческой церковью. Впервые эта проблема была поставлена Востоком в ту эпоху, когда Запад почти не интересовался Средиземноморьем. Обмен посольствами между Феофилом и Людовиком Благочестивым в 839–842 гг. ни к чему не привел, несмотря на очевидное желание императора заключить союз против сарацин, и франки не прислали ему войск для освобождения Тарента. Затем Людовик II, после того как он долгое время действовал и терпел неудачи в одиночку, обратился к Василию I с настоятельной просьбой содействовать ему при отвоевании Бари путем предоставления флота; в Константинополе согласились, и в течение двух лет (869–871 гг.) были достигнуты реальные успехи, но скоро старые разногласия снова взяли верх, и вся выгода, в итоге, пришлась на долю Византии. Впоследствии, когда под угрозой оказывались значимые для них интересы, греки два или три раза оказывали помощь Западу в совместных операциях на локальном уровне: в Кампании во времена папы Иоанна VIII, около 880 г., но без заметного результата; в 916 г. — при уничтожении базы на р. Лири вместе с папой Иоанном X, франкскими и лангобардскими князьями; в 931 и 942 гг. — при захвате Фраксинета вместе с провансальцами.
Греки и латиняне также боролись за влияние над славянами; по преимуществу споры носили церковный характер, и двумя их основными аренами были Хорватия и Великая Моравия. Во времена папы Николая I и хана Бориса римские и византийские миссии соперничали в Болгарии. Однако, по правде говоря, в этом случае речь шла не об обороне. Цель, по крайней мере для Запада, состояла исключительно в распространении культуры. Чуть позже, перед лицом венгров, общих интересов греков и латинян уже не нашлось. Итак, каролингский мир боролся и погиб в одиночку, в значительной мере по своей собственной вине. Из соображений протокола он пренебрег предложениями Константинополя в тот момент, когда они, возможно, позволяли задушить сарацинскую угрозу в зародыше. Он не заручился союзом с англичанами, который позволил бы сделать то, что в более широком масштабе осуществил в Бретани Алан Кривобородый. В этом, безусловно, снова следует винить интеллектуальную ограниченность целых поколений эпигонов.
Видоизменения западной цивилизации и вклад Скандинавии
Вопрос о глубине и основательности «Каролингского возрождения» является предметом споров. В той сфере, которая в основном была им охвачена, а именно в церковной и придворной жизни, он достиг блестящих результатов. Монастыри были реформированы и приведены в соответствие с единым образцом; епископат снова взял в свои руки управление общественной духовностью и нравственностью; в деятельности скрипториев началось замечательное оживление; классический латинский язык был возрожден и засвидетельствован многочисленными текстами; с осуществлением крупных проектов архитектура вновь заняла утраченное ею после V в. место в иерархии искусств. Все это рухнуло под совместным натиском завоевателей и внутренних междоусобиц. Общий ущерб был гигантским: сгоревшие церкви и библиотеки, невозможность интеллектуального труда, разрушение правовых структур, перевес неотложных повседневных проблем над глобальным видением мира.
Как и почти всегда, Западу удалось отыскать повод для своего возрождения на собственном пепелище. Тут можно выделить три момента. В некоторых областях врагам были привиты элементы цивилизации или новое состояние духа: этот явление затронуло в основном Англию и Нормандию, и, в меньшей степени, кельтские земли и прибрежные регионы Северного моря. В других местах стремление к возрождению понуждало все делать заново, принимая за точку отсчета то, что уцелело в катастрофе: это относится почти ко всей Francia occidentalis (Западно-Франкскому королевству). Наконец, Германия и Италия смогли сохранить свои каролингские структуры гораздо лучше, чем Франция. Вторая из этих зон стала источником радикальных новшеств, которым суждено было отметить собой X и XI вв.: это были основы для строительства нового монашества, которые закладывались в Бургундии (Клюни), Лотарингии (Горц, Бронь) и на юге Парижского бассейна (Флери-сюр-Луар), в областях, безусловно, мало затронутых вторжениями напрямую, но куда во множестве стекались беженцы, и понимали всю необходимость обновления. Одним из основных направлений деятельности Клюни в X в. было восстановление разрушенных аббатств. Там же началось и обновление архитектуры и возникновение романского искусства, уже стал заметным разрыв с грандиозным имперским искусством Каролингов (тогда как в Германии искусство Отгонов смогло дать ему почти прямое продолжение), и настоятельно давала себя знать потребность в новом строительстве. Государства, испытавшие более непосредственные внешние влияния, смогли внести свой вклад в обновление Запада только позднее и, главным образом, в политическом плане, прежде всего в результате вмешательства нормандского и англонормандского рыцарства после 1066 года.
Это обновление охватывало далеко не все сферы цивилизации. Наследие Каролингов — огромное пространство, усеянное руинами, — не было приведено в порядок. В Западно-Франкском государстве долгое время ничто не могло заменить идеологию христианской Империи франков. Усилия по унификации права, которые начали приносить свои первые плоды в середине IX в. благодаря влиянию капитуляриев и вмешательству некоторых клириков, вроде Агобарда Лионского, были полностью заброшены, и законы стремительно раздробились на множество правовых обычаев. Вся та структура, которая было начала складываться вокруг понятия государства и государственной власти, оказалась забыта, по крайней мере королевской администрацией. Лишь несколько территориальных правителей, граф Фландрии и, главным образом, герцог Нормандии, проявляли кое-какой интерес к некоторым из этих осколков и подумывали о том, чтобы после более или менее продолжительной паузы начать действовать в том же духе (любопытно отметить, что герцогство Нормандское осуществило в XI в. унификацию своего права и даже земельных мер (в пользу «импортного» акра; Каролинги склонялись в пользу франкского боннье). Однако здесь имеет место, скорее, встреча двух политических мировоззрений, чем прямое заимствование).
Итак, вторжения IX и X вв. в целом оказали на посткаролингскую цивилизацию лишь негативный эффект. В отличие от того, что произошло после потрясений V и VI вв., континентальный Запад не прибег к синтезу своего исковерканного наследия и навязанного ему силой внешнего влияния. Ему почти всегда приходилось извлекать необходимые для возрождения основы из своих собственных глубин.
* * *
Таким образом, лишь приморские регионы столкнулись, при встрече со скандинавами, с проблемами ассимиляции, и прежде всего кельтские страны, Англия и Нормандия. Однако феномен викингов был лишь вторичным по отношению к самому явлению завоевания. Скандинавам удавалось окончательно закрепиться где-либо только тогда, когда они овладевали ранее пустовавшими землями, как, например, Фарерские острова и Исландия. «Область датского права» и Нормандия никогда даже на словах не зависели от скандинавских государств. Основанные за морями колонии официально присоединялись только в норвежском пространстве и гораздо позднее. Норвежский государь Магнус Голоногий (1093–1103 гг.) очень стремился подчинить своей власти королевство Мэн и некоторые поселения в Ирландии, но это ему удалось лишь на несколько месяцев. В XII в. Гебриды и Мэн более или менее благосклонно признали сюзеренитет далекого норвежского короля; в 1263 г. Хакон IV восстановил его, но после 1266 г. Магнус Исправитель Законов уступил эти острова Шотландии (в XIV в. о-в Мэн, сохранив обширную автономию, перешел под власть Англии). Присоединение Оркнейских и Шетландских островов было более долговременным — фактически с конца XII в. до 1468 г., а юридически — до 1590 г., так как первоначально острова лишь заложены шотландской короне.
