Тут Апраксин, согласно легенде, побледнел, затрясся и возопил:
— А золото где же?
И, узнав от супруги, что никакого золота ей не передавали — ни монеточки! — упал и умер от огорчения…
На самом деле все было совершенно иначе. Апраксин, как легко догадаться, не только до дома не добрался, но и в столицу не успел доехать — посланные навстречу хмурые господа из Тайной канцелярии повязали его перед Петербургом… Не пряниками же угощать?
Апраксин оказался в самом что ни на есть идиотском положении — он твердо рассчитывал, что императрица умрет, власть сменится, и никому ничего объяснять не придется, наоборот, будут сплошные похвалы и награждения.
А объяснять-то и пришлось… Апраксин, одурев от страха, нес всякую чепуху: что у него, дескать, не было ни сил, ни средств, порох кончился, лошади померли от бескормицы, пушек не хватало, из Петербурга присылали дурацкие указания, не имевшие ничего общего с реальной военной обстановкой…
Его пока что не пытали — не было высочайшего распоряжения — но те самые хмурые господа из Тайной канцелярии грамотно и аргументированно доказывали, что брешет генерал-фельдмаршал, как сивый мерин…
В Петербурге наконец-то арестовали канцлера Бестужева и его сообщников. Екатерину пока что не тронули, она какое-то время пребывала в невероятном расстройстве чувств, видя перед собой если не плаху, то, по крайней мере, палаческий кнут и необозримые сибирские просторы (Елизавета в гневе бывала не самой доброй императрицей в мире…) Но старая лиса Бестужев перед арестом успел сжечь все до единой уличающие бумаги — о чем через верных людей и сообщил Екатерине. Екатерина воспрянула…
Следствие велось активнейшим образом — под руководством самой Елизаветы, из-за позорного бегства Апраксина выставленной перед всей Европой неведомо даже и кем…
Но не было улик, ни единой. Апраксин талдычил про неблагоприятные обстоятельства, Бестужев молчал как рыба. Молчали и остальные арестованные по делу: бывший учитель русского языка Екатерины Ададуров, бывший ювелир Екатерины Бернарди, бывший адъютант Разумовского Елагин. Отчего-то никого из перечисленных не пытали, что довольно странно — во времена Елизаветы пытка была еще в большом ходу. Не исключено, что круг заговорщиков был гораздо шире, и те влиятельные лица, что оставались в стороне, втихомолку обеспечили самое гуманное ведение следствия (подобное в истории известно).
Ну не было у Елизаветы ни единой улики против этой компании, хоть ты тресни! Разве что пара-тройка совершенно пустяковых писем Екатерины к Апраксину, которые при самой извращенной фантазии за улики все же сойти никак не могли…
И императрица заколебалась. Она вызвала Екатерину, самолично учинила ей допрос — но Екатерина от всего отпиралась, не моргнув глазом, разыгрывала оскорбленную невинность и даже попробовала показать характер: ну, коли так, то отпустите вы меня, Елизавета Петровна, назад в Германию!
Присутствующему здесь же Петру эта идея пришлась весьма по вкусу. Но Елизавета все еще колебалась. Понять ход ее мыслей легко: прямых улик нет, надежных показаний нет, ни с того ни с сего высылать на родину великую княгиню, мать наследника престола… Положительно, Европа не поймет!
И она Екатерину оставила в прежнем высоком положении, посчитав, что та полностью оправдалась.
Нужно было что-то делать и с Апраксиным, так и сидевшим под следствием. До сих пор можно встретить утверждение, что под замком его держали три года. На самом деле — всего девять месяцев. В конце концов Елизавета вызвала Шувалова и спросила:
— Ну, как там фельдмаршал? Молчит?
— Молчит, — уныло кивнул «великий инквизитор».
— Ну что ж, — задумчиво промолвила Елизавета. — Может, и нету за ним ничего? Коли молчит, остается последнее средство — освободить…
Шувалов поехал туда, где сидел под арестом Апраксин, вызвал подследственного к себе и с превеликим сожалением — такой клиент из рук выскальзывает! — молвил:
— Ну что ж, Степан Федорыч, последнее средство осталось… Он, конечно, имел в виду освобождение. Но Апраксин решил, что сейчас его уж непременно подвесят на дыбу и начнут гладить по спине горящими вениками (был в те времена такой метод активного следствия). Побелел, грянулся со стула на пол, и, когда его подняли, он был уже неживой…
Лично мне его нисколько не жалко.
Бестужева держали под следствием гораздо дольше, в конце концов, ничего не добившись, приговорили к смертной казни «за оскорбление ее императорского величества». В императрицыном указе по этому поводу говорилось о «гордости и жадности» Бестужева, о том, что он не исполнял монаршие указы, «неправо докладывал великому князю и наследнику и его супруге», да вдобавок «старался злостнейшими клеветами отвращать их от любви и почтения к ее императорскому величеству». Все это были общие слова — конкретики, как ни бились, накопать не удалось.
Елизавета, свято придерживавшаяся своего принципа никого не казнить смертью, приговор заменила на лишение всех чинов, званий и орденов и ссылку в Можайскую деревню. Легко отделавшийся Бестужев так обнаглел, сидя в своей деревне, что даже сочинил книжку под название «Стихи, избранные из священного писания, служащие к утешению всякого христианина, невинно претерпевающего злоключения». Невинной жертвой он явно считал себя…
На его место назначили Михаилу Воронцова, человека незаурядного: во взятках никогда не был уличен, дипломат опытный (между прочим, дядя Елизаветы Воронцовой). Отказался после переворота присягать Екатерине до тех пор, пока не узнал о смерти Петра. Был другом и покровителем Ломоносова, после смерти которого поставил на его могиле мраморный памятник. Честен и непродажен!
И еще много, много лет российские и зарубежные историки будут объяснять отступление Апраксина самыми разнообразными причинами, кроме участия в заговоре Екатерины и Бестужева. Только в 1910 г., когда опубликуют переписку Екатерины с Уильямсом, истина будет окончательно установлена.
Война продолжается, Екатерина, очищенная от всех подозрений, остается супругой великого князя, Апраксина давным-давно схоронили, Бестужев в ссылке сочиняет книжку…
Но Екатерина от своих замыслов вовсе не отказалась! Благо у нее появилась надежная опора…
На сцену Большой Истории пока еще робко, осторожными шагами, малость содрогаясь с похмелья, выходят братья Орловы!
Глава шестая
ПИТЕРСКИЕ ПРОЛЕТАРИИ
В свое время рассказывали, что родоначальником семейства Орловых был простой стрелец Иван Орел, прозванный так за храбрость. Вместе с другими он участвовал в знаменитом стрелецком бунте, приговорен к смерти — и, шагая к плахе, преспокойно откатил ногой только что снесенную голову своего предшественника, чтобы не валялась на дороге. Находившийся тут же Петр I был не на шутку удивлен таким хладнокровием и Орла помиловали. Иван — уже Орлов — выслужился в офицеры, стал дворянином и дедушкой сподвижников Екатерины.
Братьев было пятеро. Первое место следует отвести, разумеется, Григорию. Личность была примечательная — вполне соответствовавшая разгульному и не боявшемуся лишней крови восемнадцатому столетию…
Воевал храбро. Умом, правда, не блистал, даже наоборот. Французский посланник Дюран, знавший его лично, оставил такую характеристику: «Природа сделала его не более как русским мужиком, каким он и остался до конца. Он развлекался всяким вздором, душа у него такова же, каковы у него вкусы. Любви он отдается так же, как еде, и одинаково удовлетворяется как калмычкой или финкой, так и хорошенькой придворной дамой. Это прямо бурлак».
Действительно, малый был незатейливый — но ярок, колоритен, любимец гвардии: буян, дуэлянт, гуляка, картежник, верный товарищ, храбрец!
Екатерине он стал известен благодаря нашумевшей амурной истории. Будучи адъютантом помянутого Петра Шувалова, всей российской артиллерии командира, Орлов носил от него любовные записочки шуваловской пассии, княгине Елене Куракиной. Особа была исключительно красивая — и нрава самого легкомысленного. Орлов же никогда перед дамами не робел. Так что очень быстро всему Петербургу стало известно, что шуваловский адъютант, плюнув на субординацию, самым наглым образом замещает начальника в спальне прекрасной Елены. В конце концов узнал и Шувалов. Выгнал адъютанта к чертовой матери и всерьез собирался законопатить в Сибирь — но не успел, потому что умер. Быть может, от огорчения — хотя кому-кому, а уж ему-то следовало бы заранее знать, что собой представляет Леночка Куракина.
Одним словом, Орлов в Петербурге этой историей прославился чрезвычайно. И где-то пересекся с Екатериной — которую, по свидетельствам современников, тут же стал преследовать самым бесцеремонным и недвусмысленным образом, не испытывая особенного почтения перед титулом великой княгини. Справедливо рассудил, что и великой княгине хочется от этой жизни маленьких радостей — многие уже были наслышаны и про Салтыкова, и про Понятовского. В общем, Екатерина сопротивлялась недолго. Ну, и завязалось, продолжилось, понеслось…
