- Себастьян построил этот дом своими руками, - сказал мой друг. Думаю, он за домом, отдыхает - сиеста.
Мы обошли дом, увидели необъятных размеров гамак, привязанный к двум стройным эвкалиптам, а в гамаке лежал Себастьян.
Мне поначалу показалось, что передо мной сказочный гном. Впоследствии я узнал, что его рост около пяти футов двух дюймов, но в складке великанского гамака Себастьян казался совсем маленьким. Его необыкновенно длинные, могучие руки свисали по обе стороны гамака - загорелые до яркого тона красного дерева, покрытые легкой дымкой совершенно белых волос. Лица не было видно: его скрывала надвинутая черная шляпа; она ритмично приподнималась и опускалась в такт длительным руладам такого мощного храпа, какого мне не приходилось еще никогда слышать. Мой друг схватил болтавшуюся руку Себастьяна и изо всех сил потянул, одновременно наклонившись к самому его уху и оглушительно окликнув спящего:
- Себастьян! Себастьян! Просыпайся, к тебе гости! Уснет - не добудишься, - объяснил он мне. - Берите-ка за другую руку, вытряхнем его из гамака.
Я ухватился за другую руку, и мы совместными усилиями усадили Себастьяна в гамаке. Черная шляпа скатилась, открыв круглое коричневое лицо с полными щеками, которое было четко разделено на три части громадными закрученными усищами, вызолоченными никотином, и парой белоснежных бровей, загибавшихся вверх, как козлиные рожки. Мой друг сграбастал его за плечи и принялся трясти, окликая по имени, как вдруг под белыми бровями открылась пара плутовских черных глаз, и Себастьян сонно воззрился на нас. Узнав моего друга, он с ревом раненого зверя выскочил из гамака.
- Сеньор! - возопил он. - Как я рад вас видеть! Ах, простите, простите, сеньор, что я сплю, как свинья в закуте, когда вы меня навестили... простите великодушно! Я не ожидал вас так рано, а то непременно приготовился бы и встретил бы вас как подобает.
Он потряс мою руку, когда наш общий знакомый меня представил, а потом, повернувшись к дому, заревел во все горло:
- Мария! Мария!
В ответ на этот устрашающий рев из дома вышла приятная молодая женщина лет тридцати, которую Себастьян с нескрываемой гордостью представил нам как свою жену. Потом он схватил меня за плечо железной хваткой и уставился мне в лицо с самым серьезным видом.
- Вы что будете пить - кофе или матэ, сеньор? - спросил он невинно и простодушно. К счастью, мой друг заранее предупредил меня, что Себастьян судит о людях как раз по тому, что они пьют - кофе или матэ, аргентинский зеленый чай из трав. Он считал, что кофе - отвратное пойло, годное разве что для горожан и прочих растленных отбросов человечества. Я, конечно, сказал, что выпью матэ. Себастьян обернулся и обжег жену огненным взглядом.
- Ну? - повелительно крикнул он. - Ты слыхала, что сеньор хочет выпить матэ? Долго наши гости будут стоять здесь, умирая от жажды, пока ты глазеешь, как сова в полдень?
- Вода уже кипит, - мирно ответила она. - А стоять им не нужно пригласи их присесть.
- Не перечь мне, женщина! - рявкнул Себастьян, ощетинив усы.
- Вы уж простите его, сеньор, - сказала Мария, ласково улыбаясь мужу, он всегда сам не свой, когда у нас гости.
Лицо Себастьяна приобрело темно-кирпичный цвет.
- Это я-то? - оскорбленно взревел он. - Сам не свой? Кто тут сам не свой? Да я спокойнее дохлой лошади... Вот уж выдумала... Извините мою жену, сеньоры, всегда норовит невесть что выдумать - честное слово, будь она мужчиной, быть ей президентом, не иначе.
Мы уселись под деревьями, и Себастьян, закурив маленькую, но зловонную сигару, продолжал ворчать, обличая недостатки своей супруги.
- Не надо было мне еще раз жениться, - доверительно сказал он. - Ни одна из моих жен меня не пережила. Я ведь уже четыре раза был женат и каждый раз, провожая покойницу на кладбище, говорил себе: "Все, Себастьян, пора кончать". А потом как-то сразу - пффф! - и я снова женат. Дух мой жаждет одиночества, но плоть слаба, а все горе в том, что плоти-то у меня побольше, чем духа.
Он с притворной грустью взглянул вниз, на свое солидное брюшко, потом поднял глаза и широко, подкупающе улыбнулся, обнажив десны с двумя оставшимися зубами.
- Сдается мне, что я так с этой слабостью и помру, сеньор, но ведь мужчина без женщины - все равно что корова без вымени.
Мария вынесла матэ, и маленький горшок пошел вкруговую: мы по очереди прикладывались к тоненькой серебряной трубочке для питья матэ, а мой друг тем временем объяснял Себастьяну, с какой целью я приехал на эстансию. Гаучо пришел в полнейший восторг, а когда ему сказали, что он может участвовать в киносъемках, он расправил усы и искоса взглянул на жену.
- Слыхала, а? - спросил он. - Я буду в кино сниматься! Ты лучше держи свой язычок за зубами, девчонка, а то женщины из Англии нагрянут всем скопом да и отобьют меня у тебя!
- Очень ты им нужен, - отпарировала его жена. - Небось, у них там своих бездельников хватает, их по всему свету полно.
Себастьян ограничился испепеляющим взглядом, а затем обратился ко мне.
- Не беспокойтесь, сеньор, - сказал он, - я вам все сделаю, во всем помогу. Я сделаю все, что вам угодно.
И он сдержал свое слово: начиная с того же вечера, когда мой друг отбыл в Буэнос-Айрес, Себастьян две недели не отходил от меня. Он обладал кипучей энергией, а его властный характер не знал препятствий, так что он сразу же полностью забрал все мои дела в свои руки. Я просто сообщал ему, что мне нужно, а он все осуществлял, и, чем труднее и необычнее были мои поручения, тем с большим восторгом он их выполнял. Как никто другой, он умел заставить пеонов - наемных рабочих на эстансии - работать в полную силу и, как ни странно, добивался этого не уговорами или заигрыванием, а саркастическими насмешками, пересыпанными необыкновенно изощренными и яркими сравнениями. Те, кого он поносил на чем свет стоит, не только не обижались, а покатывались со смеху и работали на совесть.
- Посмотрите на себя! - гремел он, обличая "ленивых". - Да вы только посмотрите на себя! Тащитесь, как улитки по патоке. Поражаюсь, как это ваши одры не подхватят да не разнесут вас со страху: ведь на галопе глаза болтаются в ваших пустых черепах, отсюда слышно! У вас мозгов-то на всех такая малость, что не наскребешь и на крепкий бульон для клопа!
И пеоны, гогоча во все горло, набрасывались на работу с удвоенным рвением. Конечно, они не только уважали старого шутника - они прекрасно знали, что он не потребует от них сделать то, чего не может сделать сам. А назвать, чего он не мог бы сделать, было мудрено, и о каком-нибудь чрезвычайно трудном деле пеоны всегда говорили: "Ну, это и самому Себастьяну не под силу". На рослом вороном коне, облаченный в яркое, пунцовое с голубым пончо, Себастьян выглядел великолепно. Он носился на своем вороном по всему поместью, со свистом рассекая воздух петлей лассо, - показывал мне, как надо ловить бычков. Это делается шестью способами, и Себастьян владел всеми шестью с одинаковым совершенством. Чем быстрее мчался его конь, чем опаснее была скачка по неровной степи, тем точнее он бросал лассо, так что мне начинало казаться, что петлю притягивает к быку какой-то магнит и она сама собой захлестывает цель без промаха.
Себастьян мастерски владел лассо, но кнутом он владел поистине виртуозно. Кнут, с короткой рукояткой и длинным тонким кнутовищем, всегда был при нем, и это было страшное оружие. Я видел собственными глазами, как Себастьян на всем скаку выхватывал кнут из-за пояса и аккуратно сшибал головку колючего растения, проносясь мимо. Выбить сигарету изо рта у человека для него было детской игрой. Мне рассказывали, что в прошлом году какой-то приезжий позволил себе усомниться в гениальном "туше" Себастьяна и тот в доказательство снял с чужака кнутом рубашку, даже не задев кожу на его спине. Себастьян пользовался кнутом как идеальным оружием - он действовал им, как собственной удлиненной рукой, хотя отлично владел и ножом и топориком. С расстояния в десять шагов он разбивал топориком пополам спичечную коробку. Да с таким человеком, как Себастьян, лучше было не ссориться.
Мы с Себастьяном охотились по большей части ночью, когда многие животные вылезали из своих нор. Запасшись факелами, мы выходили с эстансии уже в темноте и никогда не возвращались раньше полуночи, а то и двух часов ночи, обычно принося с собой двух-трех зверьков. На такие ночные вылазки нас сопровождал пес неопределенного происхождения и весьма преклонного возраста: зубы у него давно сточились до самых десен. Это была отличная собака для нашей охоты - даже когда он хватал зверька, то нисколько не повреждал его своими беззубыми челюстями. Загнав и остановив зверька, пес не давал ему уйти, примерно раз в минуту коротким лаем давая знать, где он засел.
На одной из таких ночных охот мне пришлось воочию убедиться в громадной силе Себастьяна. Собака спугнула броненосца и гнала его несколько сот ярдов, пока он не скрылся в норе. Нас было трое: Себастьян, я и местный пеон. Мы с пеоном гнались за броненосцем порезвее и оставили далеко позади отдувающегося Себастьяна: его телосложение не очень-то подходило для спринтерских рекордов. Мы с пеоном подоспели как раз в ту минуту, когда зад броненосца исчезал в норе. Бросившись ничком на траву, мы вцепились - я в хвост, пеан - в задние лапы зверя. Броненосец так прочно закрепился передними лапами с длинными когтями за стены норы, что, как мы ни тянули, выбиваясь из сил, он, словно зацементированный, не сдвигался с места. Потом зверь рванулся, и пеон от неожиданности выпустил его лапы. Броненосец стал ввинчиваться в глубину норы, и я уже чувствовал, как хвост выскальзывает у меня из рук. В этот критический момент на поле боя появился пыхтящий Себастьян. Он оттолкнул меня, схватился за хвост броненосца, уперся ногами в землю по обе стороны норы и дернул. Нас засыпало землей, и броненосец выскочил из норы, как пробка из бутылки. Одним рывком Себастьян сделал то, что нам двоим оказалось не под силу.
