заверяет читателя, что именно в этом состоит его хорошо продуманный (εὖ βεβουλευμένος) замысел – из многого, не достойного изложения, выбирать наиболее достойное (ἀπò πολλῶν καὶ οὐκ ἀξίων ἀφηγήσεως… ἀποκρῖναι τὰ ἀξιολογώτατα). Что же именно Павсаний считает достойным упоминания?
Согласно классическому толкованию Дж. Фрейзера [265], достойным изложения Павсаний считал то, что более всего знаменито. Однако изучение текста «Описания Эллады» не дает возможности согласиться с этим толкованием.
Павсаний не считает нужным говорить о смерти Еврипида (I, 2, 3), так как ее обстоятельства «рассказаны многими» (πολλοῖς γάρ ἐστιν εἰρημένος); отказывается рассказывать о битве при Мантинее, поскольку она описана как у Ксенофонта, так и у многих других историков (I, 3, 4). Он выпускает из своего повествования историю Гармодия и Аристогитона (I, 8, 5), так как она «уже описана другими» (ἐτέροις ἐστὶν εἰρημένα). Правда, потом он возвращается к одному эпизоду, связанному с тираноубийцами (I, 23, 2), но при этом замечает, что делает это только потому, что рассказ о Леэне, считающийся достоверным у многих афинян, не был записан до него (οὐκ ἐς συγγραφὴν πρότερον ἥκοντα) [266]. Об основании Персеем Микен Павсаний говорить отказывается (II, 16, 4), так как об этом «знают все эллины» (ἴσασιν Ἕλληνες), а об истории Федры (I, 22, 1) – потому что ее знает «всякий варвар, который выучился языку эллинов» (ὅστις βαρβάρων γλῶσσαν ἔμαθεν Ἑλλήνων), что, по мнению Павсания, говорит о высшей степени популярности сюжета.
Он опускает описания статуй панкратиаста Гермолика и Формиона, сына Асониха (I, 23, 10), так как о них «писали другие» (γραψάντων ἑτέρων) [267]. Трону Аполлона из Амикл посвящено следующее замечание (III, 18, 10): «Излагать то, что изваяно с каждой стороны трона по порядку, было бы скучно для читателей [ὄχλον τοῖς ἐπιλεξομένοις παρέξειν], об этом я скажу вкратце, ибо в основном изображенное хорошо известно» [268].
Со стремлением Павсания ограничить тему своего труда связано и его отношение к своим предшественникам. Так, например, рассказ о Клисфене (I, 5, 1) он, начав было, прерывает, ссылаясь на то, что о нем уже было рассказано у Геродота [269].
Наконец, в той части повествования, где говорится об Эпидавре, содержится своего рода авторская декларация. Здесь Павсаний отказывается говорить о священной войне между афинянами и эгинцами (II, 30, 4), так как о ней весьма точно (ἀκριβές) рассказано у Геродота [270]. В связи с этим он заявляет, что вообще не собирается писать о том, о чем было хорошо рассказано до него (οὔ μοι γράφειν κατὰ γνώμην ἦν εὖ προειρημένα). Действительно, эта декларация им соблюдается. В первой книге своего сочинения Павсаний очень много говорит об эпохе диадохов и эпигонов. Это связано с тем, что, по его мнению (I, 6, 1), время Аттала и Птолемея [ушло] в далекое прошлое (τὰ… ἡλικίαι τε ἦν ἀρχαιότερα), а поэтому устная традиция об этих царях не сохранилась (μὴ μένειν ἔτι τὴν φήμην αὐτῶν). Те же историки, которые писали об их деяниях (Павсаний ценит их сочинения весьма низко – см. его отзыв об Иерониме из Кардии – I, 9, 8; I, 13, 9 и др.), по мнению Павсания, были забыты еще раньше, чем забылась устная традиция (καὶ πρότερον ἔτι ἠμελήθησαν). Поэтому Павсаний считает необходимым пролить своим рассказом свет на это время (ἀπαιτεῖ δὲ ὁ λόγος δηλῶσαι) и, таким образом, восполнить пробел в историографии. Вместе с тем он отказывается говорить об Александре (VIII, 7, 7), так как «судьба Александра известна всем».
Упоминая о святилище Пандросы (I, 27, 3), он подчеркивает, что пишет о том, что известно не всем (ἔστι μὲν οὐκ ἐς ἅπαντας γνώριμα), а о Манто и Тиресии (IX, 33, 2), историю которых знают все (οἱ πάντες ἴσασιν ἀκοῇ), заговаривает только по той причине, что обнаружил в ней малоизвестную деталь: обстоятельства смерти Тиресия.
Наконец, рассказ о Сардинии (περὶ τῆς Σαρδοῦς λόγος), не имеющий прямого отношения к предмету сочинения, включается Павсанием в свой труд (X, 17, 1–13), поскольку об этом острове эллины знают меньше всего (οὐχ ἥκιστα … ἀνηκόως εἶχον).
В связи со всем этим имеет смысл вспомнить следующее: рассказывая о Лернейских таинствах (II, 36, 6 – II, 37, 3), Павсаний с нескрываемым восхищением вспоминает о некоем Аррифоне (ни в каких больше источниках это лицо не упоминается), который (II, 37, 2) характеризуется как человек, «обладающий способностью обнаруживать то, о чем раньше никто не знал» (δεινòς δὲ ἐξευρεῖν ἃ μή τις πρότερον εἶδε). Этому Аррифону, по сообщению Павсания, удалось установить, что рассказ о Лернейских таинствах, высеченный на сердце из орихалка и приписываемый аэду Филламону, на самом деле составлен позднее, поскольку его текст написан на дорийском диалекте (τὰ πάντα Δωριστὶ ἐπεποίητο), который до возвращения Гераклидов, то есть во времена, когда жил, согласно традиции, Филламон, еще не был распространен. Говорит Павсаний об Аррифоне не только с восхищением и большим почтением, но, безусловно, с намеком на то, что сам он немногим отличается от Аррифона.
Следовательно, основным критерием при отборе материала для Павсания является степень его популярности или доступности: чем менее что-либо известно и достижимо, тем более это интересует Павсания. Вероятно, именно в этом заключается тот хорошо продуманный замысел (III, 11, 1), о нежелании изменять которому говорил Павсаний. В связи с этим он, как было показано выше, считает нужным говорить преимущественно о малоизвестном и цитировать наименее доступных авторов, то есть ἐξευρεῖν ἃ μή τις πρότερον εἶδε – излагать то, чего не знали до него. Так, например, он подробно излагает содержание поэмы Риана о Мессенских войнах (IV, 1, 6; VI, 1, 3; VI, 15, 2; VI, 17, 11), поэму Херсия, которая уже в его время была известна только в отрывках (IX, 39, 9–10), «Аттиду» Гегесина (IX, 29, 1–2); ссылается на Гегия из Трезена (I, 2, 1), Полемнеста из Колофона (I, 14, 4), Прокла из Карфагена (II, 21, 5) как на писателей мало кому доступных; сообщает имена дочерей Пелия: Астиропея и Антиноя (VIII, 11, 3). Дело в том, что ни один поэт, как объясняет Павсаний, их имен не оставил, но художник Микон написал их на своей картине.
Вместе с тем Павсаний не считает нужным цитировать ни Геродота, к которому относится с большим почтением, ни Фукидида, ни Платона, с сочинениями которого он был знаком (VII, 17, 3), ни других известных писателей, сочинения которых в его время имелись в библиотеках.
Рассказ о том, как царь Олена Дексамен угощал Геракла, по мнению
