Ознакомительная версия.
Деятельному Исааку огромный Лондон оказался мал, и он начал через агентов переправлять краденое в провинцию, что, кстати, значительно уменьшало риск распознавания пропавших вещей. Кроме того, с помощью нужных лиц на нужных местах он сделался агентом по морским перевозкам и таким образом получил возможность сплавлять краденое в заморские страны. Подвизался он и в сбыте «ювелирного лома», продавая через своих агентов разобранные, сломанные (чтоб не напали на след) ювелирные изделия: камни без оправы, часовые механизмы без футляра и т. п. K 1825 году он владел в Лондоне целой сетью борделей, что позволило ему обзавестись вторым домом на окраине Лондона в Ислингтоне и содержать любовницу. По словам современников, когда Анн Соломон об этом узнала, она впала в такую ярость, что любовница бросилась в участок с доносом и на мужа, и на супружницу, но полиция отказалась принять меры.
Чтобы торговля краденым не знала простоев, воровской мир должен был трудиться, не покладая рук и не засвечиваясь. Но в 1826 году целая серия дерзостных ограблений в Лондоне вызвала такое общественное возмущение, что полиция вынуждена была найти преступников. И тогда Айки немедленно покинул столицу и под вымышленным именем «мистер Джонс» отправился в длительное путешествие по северу страны. И хотя его там узнавали, но добрый нрав и щедрость «мистера Джонса» производили столь благоприятное впечатление на всех, с кем сводили его странствия, что на него не доносили, и успокоенный Айки вернулся в свой собственный дом в Ислингтоне, куда 25 апреля с ордером на арест (как говорили, по наводке брошенной любовницы) нагрянула полиция. При обыске полиция обнаружила несметное множество всего, что изготовляет, ввозит, покупает и продает Британская коммерция. Несмотря на баснословный улов краденого и скупленного, вытянутый полицией из Соломонова дома, сам Айки предстал перед судом в Ламбете по скромному обвинению в незаконном хранении механизмов пяти краденых карманных часов, за что и был на неделю задержан в полицейском участке.
Этот первый арест неожиданно раскрыл еще одну жизненную грань Исаака Соломона. Если судить по списку отобранных при аресте личных вещей (где упомянут «старинный перстень с печатью, отлитой на масонский манер, и современный перстень с выгравированными инициалами “И. С.” в обрамлении масонских эмблем и якоря»), он, быть может, был членом масонской ложи.
Прошла неделя, и арестованный снова предстал перед судом, на этот раз обвиняемый в хранении краденого на космическую по тем временам сумму в тысяча четыреста фунтов стерлингов. Пока арестованный ждал своей участи, его друзья из воровского мира дважды предпринимали попытку взломать полицейский склад и похитить улики, но безуспешно. Подсудимый должен был предстать перед центральным лондонским уголовным судом (Олд Бейли), в ожидании которого Айки Соломона перевели в Ньюгейтскую тюрьму со строжайшим предписанием принять все меры, чтобы подсудимый не сбежал. Казалось, правосудие добралось наконец-то до Исаака Соломона, и впереди у него только три исхода: на галеры, виселицу или в Австралию. Спас его хорошо продуманный и дерзко исполненный замысел.
Разумеется, у Айки не было недостатка во влиятельных связях по обе стороны закона, потому что первый шаг в плане вовлекал особое судебное распоряжение «о предъявлении арестованного в суд для рассмотрении вопроса о законности его ареста». В переводе с языка закона это значило, что арестованного должны были доставить из Ньюгейтской тюрьмы на скамью подсудимых в Королевском суде в Вестминстере для того, чтобы юрисдикция выслушала обе стороны (обвинение и защиту) и вынесла решение, может ли обвиняемый быть выпущен до суда под залог. Как и предполагали заговорщики, подсудимому в этом было отказано, и его должны были вернуть в Ньюгейтскую тюрьму. А о том, что случилось на обратном пути, читателям доложила лондонская «Таймс» 28 мая 1827 года:
«Полицейская карета выехала из Вестминстера в половине первого дня. Подсудимый сидел между надзирателями, старший из которых, по имени Смарт, имел семнадцатилетний стаж безупречной службы в Ньюгейтской тюрьме. Сопровождали Айки жена его, находившаяся внутри кареты, и тесть, сидевший на козлах рядом с кучером. Подсудимый попросил надзирателя разрешить кучеру отклониться от прямого маршрута, чтобы высадить жену у дома друзей. Не подозревая подвоха, тем более побега, надзиратели согласились на такую уступку. Но когда им показалось, что экипаж слишком долго идет не в ту сторону, они предупредили арестованного, что сейчас же повернут обратно, на что тот ответил, что они вот-вот уже у цели. А кучер, который в момент возбужденных переговоров ехал по Епископальной, вдруг свернул в Петтикот переулок и остановился. Толпа евреев, видимо, их поджидавшая, вдруг навалилась на дверцы полицейской кареты с обеих сторон, и когда надзирателям все же удалось выбраться наружу, они увидели удирающего во все лопатки Айки. С криком “держи вора” надзиратели бросились вдогонку. Но Исаак Соломон так кружил по переулкам и проходным дворам, что вскоре исчез из поля зрения. Однако полиция выражает полную уверенность, что надолго от ее недремлющего ока никому не удастся скрыться».
Но городским властям долго еще пришлось ждать встречи с беглецом. Побег, подготовленный, по-видимому, лучшими умами организованной преступности, сработал благодаря подкупу многих и многих, включая кучера и, разумеется, старшего надзирателя Смарта, которого без долгих проволочек разжаловали. Шуму в городе было столько, что адвокат Айки мистер Джеймс Исаак счел необходимым появиться в магистрате для заверения высокоуважаемых судей, что он лично не имеет ничего общего с Исааком Соломоном. В магистрате, разумеется, думали иначе и гневно ответили, что они, в свою очередь, не хотят иметь ничего общего с Джеймсом Исааком. Смотритель Ньюгейтской тюрьмы получил строгий выговор, а государственный секретарь потребовал полного отчета о случившемся. По стране расклеили объявления о поисках беглеца. За поимку Айки предлагалось вознаграждение в пятьдесят фунтов стерлингов.
Со страниц лондонской «Таймс» читатели узнали, что после побега Исаака полиция начала прощупывать его семью. Прежде всего обыскали дом тестя в Петтикот переулке. Следов беглеца не обнаружили, но наткнулись на несметные богатства кучера: пятьдесят золотых и серебряных карманных часов, более двухсот золотых перстней и колец, несколько дюжин ценных шалей. Все это было тут же конфисковано.
В июне арестовали жену Айки и препроводили в полицейский участок за сокрытие краденого, но вскоре выпустили до суда на поруки, поскольку было установлено, что краденое имущество принадлежало не ей, а супругу. Через несколько дней по такому же обвинению был арестован старший сын Джон (хотя Айки было всего тридцать восемь лет, его первенцу было за двадцать), но и его вскорости выпустили на поруки. «Таймс» отозвалась о нем как о «молодом человеке приятных манер, который совершенно не производил впечатление перепуганного». Рассказывая, как тяжело десница судьбы прижала семейство Соломонов, репортер подчеркивает, что в магистрате Джона увещевали и наставляли на то, что он должен выбрать правильный путь в жизни. И, забегая вперед, можно сказать, что молодой человек родительским путем по жизни не пошел и с судом больше никогда не встречался.
9 июля все та же «Таймс» сообщает читателям об аресте отца Айки – Генри Соломона. В его случае все было ясно с самого начала, и он получил шесть месяцев в исправительном доме за хранение краденых часов и был предупрежден, что только преклонные годы избавили его от более сурового наказания.
Полиция стояла на изготовке, чтобы загрести все семейство Соломонов, и, получив донесение, что Анн приобрела наверняка ворованные карманные часы, устроила налет на дом. 31 августа «Таймс» сообщила, что полиция конфисковала такие горы одежды, такие кипы поддельных банкнот и фальшивых монет, такое бессчетное количество золотых и серебряных часов, брелоков и перстней, что трудно было бы сразу определить их владельцев. Но одни часы, о пропаже которых было заявлено совсем недавно, опознаны.
Вот эти-то часы и дали право английскому законодательству выдворить Анн Соломон из страны на четырнадцать лет. 13 сентября 1827 года ее доставили в центральный уголовный суд Лондона и предъявили обвинения в том, что в городе Крайстчерч она приобрела часы, украденные у капитана торгового судна Джозефа Ридли. Виновной она себя не признавала, но улики, а главное, желание сделать из нее козла отпущения за все мужнины деяния были столь очевидны, что приговор «транспортировать на четырнадцать лет за пределы Англии» не удивил никого, кроме самой Анн, – она потеряла сознание. До приведения приговора в исполнение ее вернули в тюрьму, где, не тратя времени даром, она добилась разрешения увезти с собою четверых малолетних детей в возрасте от двух до восьми лет.
Ознакомительная версия.
