- А сколько тебе лет? Я уж забыл!
- На рождество сорок два стукнуло.
- Мой ровесник! А я не об остатке жизни думаю, а о второй ее половине. И тебе надо, Алексей, подумать. В тюрьму никто тебя не отправит. Об этом не думай. Налей-ка мне чайку.
- Подогреть надо, остыл, однако.
Мы пили чай, ели, разговаривали, вспоминали всякие случаи из жизни. Теперь рассказывал больше отец.
Так прошло два дня, и пурга совсем стихла. Отец подробно расспросил Абакумова, как он выращивает свой огород и можно ли его увеличить, чтобы хватило овощей для нашей станции.
- На год хватит! - уверил повеселевший Абакумов. Между прочим, отец спросил:
- А не пустил ли ты здесь корней, Абакумов?
- Здесь хорошо! Полюбились мне эти места. Или старость подходит?..
- Старость лет через тридцать подойдет. Теперь только и начнется твоя новая жизнь, Алексей. Но за нее еще придется побороться.
Абакумов напряженно посмотрел на отца, но тот уже заговорил о другом.
Как только стихла пурга, отец попросил Абакумова свезти на полярную станцию письмо. Теперь там уже хватились нас и тревожились. Начнутся поиски, чреватые новыми несчастными случаями. К тому же отец очень беспокоился за Ермака.
Абакумов охотно согласился и стал собираться в путь. Но не успел он одеться, случилось неожиданное.
Кто-то подъехал верхом на лошади. Я хотел выскочить навстречу, потому что узнал через окно Кэулькута, но отец велел мне спрятаться на печку и сам укрылся одеялом с головой.
Кэулькут вошел без страха, заиндевевший с мороза, нагруженный кладью, как дед-мороз. Смущенный хозяин принял у него мешок и помог ему раздеться. И тогда Кэулькут увидел отца с выдвинутой вперед челюстью и буквально обмер. В жизни не видел, чтобы человек так смутился. Он готов был сквозь землю провалиться.
- Здравствуй, Кэулькут! - сказал отец, будто ничего не случилось. (Челюсть стала на место.)-Нашелся ли Ермак?
- Однако, нашелся. Сам явился на вертолете. Пургу пережидал в фактории. Пропеллер чинил - обледенел сильно, поломался. Теперь тебя ищет.
- Ты тоже меня искал?
- Да, искал тебя! -обрадовался подсказке Кэулькут.
- Спасибо за поиски. А в мешке что?
- Так... всякие вещи...
- Зачем? Для кого? Может, подарки Алексею Харитоновичу?
- Вот-вот. Однако, однако, подарки... Думаю, один живет, дай снесу ему подарки.
- Вот и молодец, хороший человек! Покажи свои подарки. Ну, ну, выкладывай на стол!
Расстроенный Кэулькут дрожащими руками стал вытаскивать "подарки".
Это был приемник "Родина" с питанием (мы пришли в восторг, особенно отец, так как он скучал без "последних известий"), пачек десять чая, сахар, крупа...
Абакумов незаметно подмигнул Кэулькуту: дескать, не волнуйся, рассчитаюсь. Кэулькут повеселел. Пока он пил чай (чашек двадцать!) и ел оленье мясо, отец быстро написал письмо Ангелине Ефимовне.
Мы уговаривали Кэулькута отдохнуть, но он отказался наотрез и, едва напившись чаю, уехал. Я нарочно не пошел его провожать, чтобы Абакумов с ним "рассчитался".
Отец был рассержен.
- Видишь, какой добрый дядя! - сказал он о Кэулькуте.- Та же спекуляция. Сдерет с него мехом за полцены, потом сдаст государству пушнину как свою, за полную стоимость. Он ведь тоже охотник. Дай только время, вернусь на плато, так его пропесочим!
- Тогда Алексей Харитонович останется без сахара, без чая,нерешительно возразил я.
- Теперь не останется! - уверенно бросил отец.
Когда Абакумов проводил гостя, мы с ним стали устанавливать приемник.
Отец давал советы лежа.
Абакумов заметно приободрился. Он верил, что жизнь его теперь переменится к лучшему. "Дмитрий Николаевич поможет". Но временами на него находили сомнения, и тогда он мрачнел.
Он как мальчишка радовался приемнику. Когда в избе раздался голос диктора: "Говорит Москва, московское время..." - на глазах Абакумова выступили слезы. Давно бы ему приемник достать!..
Мы почти весь вечер слушали радио. Когда я уже лег спать, отец подозвал Абакумова.
- Ты хочешь стать советским человеком, Алексей? Ты доверишься мне? тепло сказал отец, взяв его за руку.
Абакумов вздрогнул и заметно побледнел.
- Вы меня прощаете, Дмитрий Николаевич?
- Я-то готов все забыть,- мягко ответил отец, глядя Абакумову прямо в глаза.- Трудно будет с Женей... Сын Михаила Михайловича... Он здесь, на плато. Понимаешь? Трудно ему будет. Я не уверен, что он захочет тебя понять. Но в юриспруденции, кажется, есть такое понятие, как давность привлечения к уголовной ответственности. Так вот я думаю, что это к тебе применимо. За давностью времени... Через пятнадцать лет, если человек за это время не совершил нового преступления, вообще все погашается.
- Но прошло только десять с половиной! - в отчаянии воскликнул Абакумов.
- Ничего. Мы возьмем тебя под свою защиту, коллектив полярной станции. Тебе придется завоевывать их доверие, как ты завоевал мое и вот - Коли. У тебя сколько классов образования?
- Всего пять, Дмитрий Николаевич!
- Ты довольно развит.
- Поднаторел в жизни, Дмитрий Николаевич. Читать люблю. Еще в госпитале пристрастился. Там хорошая библиотека была.
- У тебя есть книги?
- Как можно без книг... одному-то? Полный сундук. Набралось за десять лет.
- Покажи!
Я моментально спрыгнул с печки. Абакумов раскрыл большой самодельный сундук. Он оказался битком набит книгами. Одни были приобретены на факториях за песцовые и горностаевые меха; другие - в маленьких лавчонках на колесах в геологоразведочных партиях или таежных селениях; доставлены за те же меха "доброжелателями" вроде Кэулькута, бравшего у него мех за бесценок. Иные книги достались на глухих зимовьях - кто-то прочел и бросил в пути - или по завещанию, как завещал ему Евангелие монах.
Отец с интересом рассматривал книги. Я присел на корточки возле сундука. Мне тоже хотелось выбрать что-нибудь почитать.
Абакумов, добродушно улыбаясь, довольный нашим интересом к его книгам, клал их одну за другой на стол. Так появилась в родственной близости "Страна Муравия" Твардовского, "Воскресение" Толстого, поэмы Пушкина, зачитанный томик записок Шерлока Холмса, "Арифметика" Малинина-Буренина... С десяток книг "Народного университета на дому" конца двадцатых годов, давно ставших библиографической редкостью... "Дон Кихот", "Избранные трагедии" Шекспира. Первый том "Тихого Дона", шестой том "Истории России с древнейших времен" Соловьева, дореволюционного издания, еще с твердым знаком и буквой "ять". Несколько романов Мамина-Сибиряка - приложения к "Ниве", (у бабушки, я видел, хранились такие же). "Спутники" Пановой, "Северные рассказы" Джека Лондона, популярные лекции по астрономии, сельскохозяйственные брошюры и, наконец, к моей великой радости, "Всемирный следопыт" за 1927 год. Я сразу схватил его и полез на печку.
Отец задумчиво просматривал эти читаные-перечитаные в долгие полярные ночи книги. Случайный подбор, как случайна вся жизнь этого непутевого человека.
И я вдруг подумал, что главное в жизни - никогда не идти по воле случая, как бы ни был соблазнителен его зов. Своя цель должна быть, у человека, и эта цель может быть только одна: осуществление заветной мечты. Какая это мечта, уж зависит от самого человека. У хорошего человека и мечта хорошая.
Отец сказал Абакумову:
- Что ж, лучше одну книгу прочесть со вниманием, чем тысячи поверхностно. Важно не сколько, а как! - и взялся за "Историю России".
Польщенный его словами, Алексей Харитонович сел у приемника и стал слушать концерт из Колонного зала Дома союзов. Я там бывал не раз...
Глава семнадцатая
ЩЕДРЫЙ ДАР
На другой день, только что Абакумов сделал отцу перевязку, услышали мы шум мотора, и вертолет опустился прямо в огороде.
Я выбежал как был, неодевшись, и попал в объятия Ермака, а потом Ангелины Ефимовны и Вали.
- Ты простудишься! - закричала мне строго тетя Геля. В избе обе женщины начали плакать и обнимать отца.
- Мы думали уже, что вы с Колей погибли! - сказала Валя со слезами, но тут же начала громко смеяться от радости.
Оказалось, что Ермак, возвращаясь после вынужденной посадки, приземлился на леднике и понял, что мы ушли домой. Когда на плато нас не оказалось, радость за благополучное возвращение Ермака быстро сменилось беспокойством за нашу судьбу. Что они перечувствовали в уютных домах во время пурги, по их словам, "не поддается описанию". Искать было бесполезно в такой кромешной тьме. Кучеринер попыталась успокоить всех, заявив, что Черкасов опытный полярник и несомненно пережидает метель где-нибудь в сугробе в одном спальном мешке с сыном.
В общем, все ужасно волновались, только и разговоров было, как мы переносим эту пургу и где. Гарри Боцманов расстраивался чуть ли не больше всех. Он сказал, что искренне полюбил начальника. "А мальчишка еще лучше! Если такие люди начнут замерзать в снегу, то что это будет!"
Едва приутихла пурга, Кэулькут отпросился у Ангелины Ефимовны "поискать за Ыйдыгой", и, хотя было мало шансов, что мы попадем в ту сторону, она разрешила. Как Кэулькут нас "искал", уже известно. Но это неважно, главное, что он нас нашел, о чем и возвестил торжественно и во всеуслышание на полярной станции.
