Будут опасные нападения крымцев во второй половине XVI в., когда они, пользуясь отвлечением русских полков на поля Ливонской войны, прорвутся даже к самой Москве. И снова России придется налаживать оборону южной, «крымской укрáины»[196]. Будут многочисленные набеги и в первой половине XVII в., вынуждавшие Российское государство прилагать огромные усилия к укреплению южной границы, создавать мощные оборонительные «черты», протянувшиеся на сотни верст[197].
Однако эта борьба будет иметь принципиально иной характер: больше никогда не встанет вопрос о том, быть или не быть России независимым, суверенным государством. Этот вопрос был окончательно решен на Угре-реке осенью 1480 г.
Глава 11.
Была ли война с Ахмед-ханом?
В исторических сочинениях прошлого столетия настойчиво проводилась мысль, что «высвобождение» России из-под власти ордынских ханов произошло будто бы «само собой», без особых усилий со стороны Ивана III и, во всяком случае, без большой войны. Даже те историки, которые высоко оценивали его государственную и дипломатическую деятельность, считали Ивана III нерешительным полководцем, даже чуть ли не трусом и искали причины победы над Большой Ордой в ее «самораспаде», в «дипломатическом искусстве» Ивана III или вообще «в благоприятных обстоятельствах».
В первом обобщающем сочинении по русской военной истории, изданном в 1839 г., война 1480 г. представлена в таком виде: ордынцы «в виду россиян стали искать переправы через Угру», но, потерпев неудачу, отступили «версты на две для собрания съестных припасов», «около двух недель прошло с двух сторон в бездействии», а затем «вдруг каким-то чудом обе армии побежали одна от другой без малейшего с чьей-либо стороны нападения». И как итоговая оценка событий 1480 г. высказывается мысль, что Ивану III «провидение предоставило свергнуть навсегда это иго, которое в последнее время, конечно, было уже только мнимое (курсив автора. — В. К.), а не действительное»[198].
В дальнейшем рассуждения о «мнимом» характере ига и о «мирном высвобождении» России из-под власти ордынских ханов были подхвачены многими дореволюционными историками.
М. П. Погодин в 1846 г. утверждал, что «слабые оковы монгольские свалились с наших рук сами собою[199]. С. М. Соловьев в 1855 г. ставил под сомнение даже правомерность самого термина «иго». Он писал: «Орда падала сама собою от разделения, усобиц, и стоило только воспользоваться этим разделением и усобицами, чтобы так называемое татарское иго исчезло без больших усилий со стороны Москвы»[200]. Н. И. Костомаров в 1874 г. отмечал как совершенно очевидный факт, что, «собственно говоря, великий князь Московский на деле уже был независим от Орды; она пришла к такому ослаблению, что вятские умельцы, спустившись по Волге, могли разграбить Сарай, столицу хана. Освобождение Руси от некогда страшного монгольского владычества совершилось постепенно, почти незаметно»[201].
В обширном университетском «Курсе русской истории» В. О. Ключевского событиям свержения ордынского ига вообще не нашлось места. И даже Н. Г. Чернышевский, следуя традиционной для того времени трактовке событий свержения ига, мимоходом отмечал, что Орда была побеждена «собственным одряхлением и размножением русского населения», и само иго пало «не от борьбы с великороссами», что даже перед Куликовской битвой, не говоря уже о 1480 г., ордынцы «совершенно уже охилели», а поход Мамая был «предсмертной конвульсиею умирающего зверя»[202].
Итак, выходило, что Ивану III воевать, собственно говоря, было не с кем, а если не было противника, то какая могла быть война? Не случайно кампания 1480 г. почти не привлекала внимания дореволюционных военных историков. Даже Н. С. Голицын, который высоко оценивал деятельность Ивана III и довольно подробно описывал поход Ахмед-хана, считал необходимым оговориться, что «русские войны при Иоанне более важны в политическом отношении, чем замечательны в военном»[203]. В «Истории военного искусства» Н. П. Михневича (1895) и «Курсе истории русского военного искусства» А. К. Баиова (1909) о походе Ахмед-хана вообще не упоминалось. В обширном коллективном сочинении по военной истории «История русской армии и флота» всем военным событиям 1480 г. уделены следующие четыре строчки: «при несомненном влиянии второй жены Иоанна- III, Софии Палеолог, в 1480 г. получает, наконец, 100 лет спустя после Куликовой битвы, полное свое осуществление спадение (курсив мой. — В. К.) татарского ига»[204].
В работах советских историков свержение ордынского ига справедливо оценивается как событие огромного исторического значения, как закономерный итог освободительной борьбы русского народа за свою национальную независимость. Однако в освещении военных событий 1480 г. и сейчас порой встречаются «традиционные» для дореволюционной историографии мнения и оценки, рассуждения о чуть ли не «мирном высвобождении» России из-под власти ордынских ханов, о будто бы ставшем к этому времени номинальным характере ордынского ига, о преобладании дипломатических средств борьбы с ордынцами над военными и т. д. и т. п.
Мнение о том, будто к 1480 г. силы Золотой Орды были настолько ослаблены, что ордынское иго было свергнуто без особых усилий со стороны русского народа, главным образом лишь дипломатическими ухищрениями московского великого князя, было подвергнуто справедливой критике и уже упоминавшейся статье П. Н. Павлова. Однако статья, опубликованная в 1955 г. в ученых записках провинциального института, осталась не замеченной историками. В книге И. Б. Грекова по истории международных отношений в Восточной Европе (1962) снова на первый план выдвигаются «политический и дипломатический опыт московского государя», а военные аспекты событий 1480 г. почти не затрагиваются. На «политическом мастерстве» Ивана III акцентируют внимание и авторы нового университетского учебника по отечественной истории (1975). Со схожих позиций подходили к освещению событий 1480 г. некоторые военные историки. Видимо, не случайно обстоятельный и интересный раздел «Военное дело» в «Очерках истории русской культуры XIII — XV веков» заканчивается описанием Куликовской битвы 1380 г.
Не меньше противоречивых мнений высказывается в исторической литературе и по вопросу о роли великого князя Ивана III в свержении ордынского ига и вообще в оценке его как военного деятеля и полководца.
Попробуем проследить, как складывался традиционный взгляд на этого незаурядного деятеля отечественной истории.
Для дворянских историков XVIII — начала XIX в. создатель Российского государства и победитель Ахмед-хана — это прежде всего «Иван Великий», «Иван Грозный» (как и его прославленный внук), который «совершенную монархию восстановил» (В. Н. Татищев) и «сделался одним из знаменитейших государей в Европе» (Н. М. Карамзин). И государственные, и военные способности Ивана III оценивались ими весьма высоко.
Однако в историографии второй половины XIX в. личность великого князя Ивана III как бы «раздвоилась»: признавая его заслуги в качестве государственного деятеля и дипломата, некоторые историки начали отказывать Ивану III в качествах полководца.
Уничижающую критику великого князя Ивана III давал в книге «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» Н. И. Костомаров. Иван III «по природе не был храбр»; к месту сбора войска в Коломну выехал будто бы только по настоянию матери и духовенства, «но там окружили его такие же трусы, каким он был сам», и великий князь «поддался их убеждениям, которые сходились с теми ощущениями страха, какие испытывал он сам», и вернулся в Москву. Только боязнь «народного возмущения» якобы вынудила Ивана III поехать на р. Угру. В Боровске «на него опять нашла боязнь», и он начал «вместо битвы просить милости у хана» и т. д.[205]
Военные историки XIX в., признавая заслуги Ивана III как государственного деятеля, полностью отказывали ему в качествах полководца. В обобщающем официальном сочинении «Русская военная сила. История развития военного дела от начала Руси до нашего времени» содержалась такая общая оценка Ивана III: «Иоанн III выказал замечательный государственный ум; но нельзя сказать о нем того же в отношении его военных предприятий, в которых не замечается проявление таланта... Действия всегда отличались медлительностью и нерешительностью... В походе же 1480 года против Ахмата он выказал даже трусость и, совершенно против своей воли, был принужден народом вернуться в армию, откуда он было уехал»[206].
К концу XIX в. в трудах некоторых историков Иван III уже представал этаким безликим историческим статистом, наделенным многими отрицательными чертами, вплоть до «черствого сердца» и личной трусости.
