Благодаря возникновению этого тандема усилилось всё государство в целом. Оно по-прежнему было слабым в экономическом, военном и структурном отношении, но власть в нем наконец стабилизировалась.
В документах имя монарха стояло на первом месте, имя патриарха – на втором, однако настоящим государем был, конечно, Филарет. Иностранные послы предъявляли верительные грамоты обоим, на оба имени подавались и всевозможные прошения. Валишевский сравнивает эту ситуацию с положением тогдашней Франции, где при слабом Людовике XIII всеми делами заправлял Ришелье, но Филарет, если так можно выразиться, был гораздо больше кардинала: он правил не только по факту, но и по праву. К тому же отношения отца с сыном, кажется, не были омрачены никакими трениями.
Патриарх принимал решения сам, но обставлял это с надлежащей почтительностью. Можно получить представление о том, как это происходило, по сохранившейся переписке. Вот Филарет в 1619 году спрашивает у царя, как поступить с крымским посольством (цитирую в пересказе С. Соловьева): «О крымском, государь, деле, как вы, великий государь, укажете?» И тут же, в следующей фразе, подсказывает: «А мне, государь, кажется, чтоб крымским послам и гонцам сказать, что вы, великий государь, с братом своим, с государем их с царем, в дружбе и братстве стоишь крепко, посланника с поминками и с запросом посылаешь и их всех отпускаешь вскоре». Возражений от Михаила при этом не ожидается.
Даже во время отлучек отца, когда тот уезжал из столицы по своим патриаршим обязанностям, царь ничего не предпринимал без спроса, а всегда спрашивал мнение Филарета. Тот отвечал сослагательно: я бы сделал то-то и то-то – именно так сын и поступал. Эта своеобразная система всех устраивала и, в общем, неплохо работала.
Патриарх Филарет. Н. Тютрюмов
Масштаб личности у Филарета был совсем не тот, что у сына. Романов-старший обладал государственным умом, непреклонной волей, огромным жизненным опытом, умел вселять страх в бояр (а это было всегда полезно). Церковного и духовного в святейшем патриархе было немного. О нем пишут, что божественное писание он «разумел отчасти», зато был «не сребролюбив, всякими же царскими делами и ратными владел».
Одним из первых поступков нового правителя стал разгон ближнего круга царицы Марфы. Более толковых деятелей прежнего правительства вроде князя Черкасского и Федора Шереметева патриарх оставил, но Салтыковых подле себя терпеть не стал. Он велел расследовать скандальное дело несостоявшейся невесты Марии Хлоповой, и выяснилось, что Салтыковы не только оклеветали бедную девицу, но, кажется, сами же ее и опоили какой-то дрянью, вызвавшей расстройство желудка. Племянников Марфы с позором выслали из Москвы (при этом невесту Михаилу не вернули – у отца были расчеты на более престижную партию). Точно так же, только без шума, поступил правитель со всеми, кто мог представлять хоть какую-то опасность для власти. Бывший глава Первого ополчения князь Трубецкой поехал воеводствовать в далекий Тобольск, в ссылку отправился влиятельный князь Иван Куракин, избавился Филарет и от князя Ивана Голицына, брата своего товарища по польскому плену князя Василия.
При Филарете политика государства наконец приобретает черты стратегии.
Важнее всего было навести порядок в финансах, не разоряя и без того нищую страну бессистемными поборами.
Для этого Земский собор по указанию государей постановил провести перепись населения прежде всего в неразоренных войной областях; составить подробный перечень всех государственных доходов и расходов (то есть сформировать госбюджет); обеспечить землей и крестьянами дворян, чтобы они могли нести службу; устранить злоупотребления и коррупцию.
Эти меры дали некоторый результат. Казнокрадство стало менее наглым, финансовая нагрузка на регионы перераспределилась, понемногу возникала новая система государственного управления.
Возросшие доходы тратились прежде всего на возрождение национальной армии. Главным делом своей жизни патриарх-государь, кажется, считал возвращение утраченных русских земель – прежде всего Смоленска, под стенами которого Филарет когда-то проявил себя перед поляками «твердым адамантом». К чему привела попытка реванша, будет рассказано ниже.
Умер Филарет 1 октября 1633 г., оставив страну еще очень слабой и бедной, но все же несравненно более устроенной, чем в первые годы после Смуты.
Оставшись один, Михаил никаких больших начинаний не затевал. Новый глава церкви Иосааф был «к царю не дерзновенен» и в дела политические не вмешивался.
Однако к этому времени «третье» государство в основных своих чертах уже сформировалось, и суть его была такова, что оно вполне могло существовать даже при слабом самодержце.
Устройство
«третьего» государства
По внешней видимости все осталось прежним: названия властных институтов и должностей, обычаи, региональное деление, но сходство это обманчиво. Можно сказать, что оно поддерживалось искусственно и намеренно, поскольку «верность старине» в это время была возведена в ранг высшей добродетели. Русским людям XVII века хотелось, чтобы всё снова стало как прежде, до Смуты. Ушедшая эпоха вспоминалась как золотой век, по ней ностальгировали. Новшества Лжедмитрия I породили недоверие ко всему новому; горький опыт иностранной интервенции многократно усилил подозрительность ко всему чужеземному. Важную роль тут играла и православная церковь, всегда крепко державшаяся за «старину». Заслуга церкви в деле национального освобождения была огромна, но платой за возросшее влияние патриархата стало активное вмешательство высшего духовенства в земные дела.
При этом, постоянно декларируя незыблемость старинного порядка, государство быстро и кардинально менялось. Отчасти это похоже на то, как сегодня реконструируют исторические здания: сохраняют фасад в прежнем виде, но внутри всё перестраивают.
Нет ощущения, что эта большая работа проводилась по какому-то заранее разработанному плану. Скорее, государство «перекраивалось» по изменившейся фигуре страны, с учетом дефектов прежней конструкции и новых веяний.
«Третья» Россия отличалась от «второй» по нескольким важным параметрам.
Повторю, что до Смуты государство существовало как большая вотчина московского самодержца, полностью завися от его воли и даже черт его характера. Власть монарха ничем не ограничивалась, он мог обходиться с державой, как с собственным подворьем. Поэтому при сильном правителе страна развивалась, при среднем стагнировала, при слабом или неразумном приходила в упадок.
Центрального правительства как такового не существовало. Были доверенные лица, которым царь мог давать самые разные поручения – и военные, и гражданские.
Не существовало правильного областного управления, тем более представительства. Провинции целиком находились во власти присланных из Москвы наместников, платили установленные сборы, но не имели никакого голоса в решении собственных и общерусских проблем.
События Смуты продемонстрировали всю хрупкость и ненадежность подобной системы, а низовая, народная инициатива, с которой началось возрождение, доказала, что Россия уже не та, что раньше. По определению С. Платонова, вотчинно-государственное устройство сменилось государственно-национальным.
Все этажи государства, сохранив декор, стали функционировать иначе.
Во-первых, существенно изменилось положение самодержца. Первые Романовы – Михаил, Алексей, Федор – считаются слабыми царями, но это означает лишь, что государство нового типа могло существовать и при таких правителях. Фигура царя перестала быть единственной несущей опорой системы. (Могут возразить, что Федор Иоаннович, сын Грозного, был вовсе слабоумным, а страна все-таки развивалась, но в ту пору роль самодержца исполнял «ближний великий боярин» Годунов – в семнадцатом же веке столь полновластных временщиков не водилось.)
Не вполне ясно, была ли власть Михаила ограничена какими-то письменными гарантиями – мнения историков на этот счет расходятся. Есть косвенные свидетельства, что в 1613 году царь был избран на определенных условиях, выдвинутых не то Боярской думой, не то Земским собором. Если так, то эти кондиции должны были напоминать обещания Василия Шуйского (никого не судить без доказанной вины и решать государственные вопросы, советуясь с приближенными). Об этом напрямую говорится в псковском «Сказании о бедах и скорбех и напастях»: что Михаила «к роте приведоша» (привели к присяге), а потом «царя нивочтоже вмениша и не бояшеся его». О том же в середине столетия пишет эмигрант Григорий Котошихин, рассказывая шведам о российской власти: что «блаженныя памяти царь Михайло Федорович, хотя «самодержцем» писался, однако без боярского совету не мог делати ничего».
