страны и на периферии (Петербурге, Варшаве, Риге, Самаре, Вятке, Владивостоке и других городах) [520]. Таким образом, был сделан шаг к созданию военной организации партии. Вместе с тем неверно было преувеличивать масштабы проникновения революционного движения в армию. Как отмечал один из организаторов военной работы эсеров С.Д. Масловский (впоследствии известный литератор С. Мстиславский), до начала Первой русской революции военная организация носила преимущественно «штатский» характер и не продвинулась далее создания кружков [521].
Сергей Дмитриевич Масловский (С. Мстиславский).1930-е гг.
Армия мирного времени стараниями властей и командования ограждалась от новых веяний общественной жизни и сохраняла свой консервативный облик. Солдаты в силу низкого уровня грамотности и культуры слабо воспринимали политическую пропаганду и с недоверием относились к посторонним. Неудачи преследовали агитаторов «чаще всего из-за того, что кто-либо из нижних чинов, подпадавших под влияние пропагандистов, своевременно одумывался и докладывал о революционерах по начальству» [522]. Офицерство в относительно спокойной и стабильной общественной обстановке конца XIX - начала XX в. сохраняло политическую лояльность, а эсеровская приверженность террору нередко отпугивала даже демократически настроенных военных.
Борис Викторович Савинков
По этим причинам многие видные эсеры скептически смотрели на возможности и перспективы партийной работы в армии. Подобного мнения придерживался Б.В. Савинков: «У меня не было веры в успех военных восстаний. Я не видел возможности планомерного и совместного выступления армии и народа, а только такое совместное выступление, по моему мнению, могло обеспечить победу»; «Даже если бы все солдаты, члены военной организации, отказались стрелять, то и тогда это было бы в массе стреляющих совершенно незаметно» [523]. В.Н. Фигнер считала преждевременными представления об армии как «крупнейшем революционном факторе, строго дисциплинированном и обладающем организованной материальной силой» [524]. На страницах «Революционной России» рабочий-корреспондент с сожалением отмечал: «Чего фабриканты хотят, то войска делают» [525]. Однако события, призванные изменить положение дел, уже стояли на пороге. Эпоху великих потрясений для России открывала начавшаяся в январе 1904 г. война с Японией.
Еще на рубеже XIX-XX вв. видные социалисты-революционеры в политической публицистике и агитационных материалах обращались к оценке войны как явления общественной и международной жизни. Сторонники движения были едины во взглядах на вооруженные конфликты между странами как на пагубные и недопустимые, вызванные стремлением правящих кругов к территориальным захватам. Война в идейном наследии эсеров обычно предстает как источник многочисленных жертв, разорения крестьянских хозяйств и обогащения высших слоев общества. Как наиболее ярко характеризующие свое отношение к войне, В.М. Чернов приводит строки Н.А. Некрасова «И война - проклятая война! Впечатленья крови и убийства - Вы в конец измучили меня...» [526]. Одно из эсеровских воззваний гласило: «Война современного стиля, мобилизующая и напрягающая для победы все жизненные ресурсы, естественно превратилась в борьбу на истощение, в длительное испытание огнем и железом не только чисто военной организации, вооруженных сил, но еще более крепости живучести всего народно-хозяйственного организма, специально преобразованного в служебное орудие войны» [527].
Подобное видение во многом предвосхищало характер войн XX столетия и приобрело актуальное звучание уже с началом Русско-японской войны. В революционно-демократической среде господствовало убеждение, что ответственность за ее развязывание несут самодержавие и имущие круги. В эсеровских прокламациях прямо говорилось, что война России и Японии несет «волну горя», а причина ее - «хищнические планы полоумного царя», стремление «богатеев к наживе», контролю над «корейскими лесами» [528]. «Разве крестьянство начало войну? Виновен царь, потому что он первый совершил захват» [529]. В.М. Чернов характеризовал события 1904-1905 гг. «авантюрой» царизма, которая «стоила России неисчислимых затрат и неисчислимых жертв» [530].
Начало войны сопровождалось вспышкой шовинистических настроений. На страницах эсеровской печати отмечалось, что страной завладели «неистовства патриотических чувствоизъявлений», «православно-патриотические восторги» [531]. Однако отсутствие успехов приводило к разочарованию общественности в политике царизма: «Улеглось искусственно вздутое патриотическое воодушевление первых дней, уныние или равнодушие стало все сильнее охватывать широкие общественные слои» [532]. Поэтому эсеры рассматривали поражения России в войне как фактор обострения социальной обстановки в стране, роста общественного движения за гражданские права и свободы. Военные неудачи, «поставив в крайне критическое положение русское самодержавие, создали особо благоприятные условия для борьбы с существующим режимом» [533], гласил один из программных документов партии. В.М. Чернов вспоминал: «Ужасный исход Русско-японской войны, вместе с революционными ударами внутри, перевернул в стране все отношения. Правительство было поколеблено морально. Немудрено, что в него утратили веру все» [534]. Примечательно, что И.П. Каляев на суде заявлял, что «позор неслыханного поражения военной державы» привел к «всеобщему недовольству, росту оппозиционной партии, открытому возмущению рабочего народа» [535].
В партийной печати обстоятельства внешней политики уже в 1904 г. представлялись как предвещавшие революционный взрыв. Военные неудачи позволяли представить царизм в образе колосса, который «шатается на своих глиняных ногах перед тем, как окончательно рухнуть среди крови и грязи» [536]. Как утверждало партийное издание «Революционная Россия», правительство ведет одновременно две войны: против Японии и свободно мыслящей части общества. В обеих - оно терпит поражение, так как «самодержавие сделало в последнее время все, что только было в состоянии сделать, что только мог ему нашептывать демон тиранического безумия, чтобы вооружить против себя всю нацию» [537]. Испытания, которые несет война, станут причиной народного сопротивления: «В деревнях стоит плач. Усиленный, удвоенный рекрутский набор, призыв запасных и резервистов наносит тяжкие удары крестьянству. Начинаются случаи вспышек открытого неповиновения. Проводы забранных в солдаты вызывают скопления возбужденной толпы в городах. Непопулярность войны и неудачи в ней подливают масла в огонь» [538].
Центральной темой партийных агитационных материалов становится обличение преступного, империалистического характера войны. В прокламациях вскрывались агрессивные внешнеполитические планы самодержавья, отсталость общественного и экономического строя, просчеты российской дипломатии. Эсеры подчеркивали, что бремя, связанное с ведением войны всецело ложится на плечи трудового народа: «Великое бедствие разразилось над Россией, началась война, тяжко павшая на народ... но что стоит народу эта война, стоящая бесчисленных жертв? Ничего кроме ухудшения и без того уже невыносимого положения» [539]. При этом Япония противопоставлялась царской России как «современная» и «обновленная» страна, «вовлеченная в вихрь интернационального движения, полная творческого энтузиазма» [540]. Среди партийных лозунгов особую актуальность постепенно приобретали антивоенные: «Мы требуем немедленного прекращения тяжкой, убыточной, кровавой, ненужной для рабочего народа войны» [541].
