из-за коммерции и неверия.
Нищенство разрослось до масштабов социального кризиса. Выселенные арендаторы, безработные подмастерья, демобилизованные солдаты бродили по дорогам или мусорили в трущобах, попрошайничая и грабя, чтобы прожить. В Аугсбурге нищие составляли шестую часть населения, в Гамбурге — пятую, в Лондоне — четвертую.55 «О милосердный Господь!» — взывал реформатор Томас Левер, — «какое количество нищих, немощных, немощных, слепых, хромых, больных… лежат и ползают на грязных улицах!»56 Лютер, чье сердце было столь же добрым, сколь и суровым, был одним из первых, кто понял, что государство должно взять на себя заботу и спасение обездоленных от Церкви. В своем обращении «К христианскому дворянству немецкой нации» (1520) он предложил, чтобы «каждый город сам обеспечивал своих бедных». Во время его отсутствия в Вартбурге его радикальные последователи организовали в Виттенберге общественный фонд, который заботился о сиротах, дарил бедным девушкам имущество, давал стипендии нуждающимся студентам и ссужал деньги обедневшим семьям. В 1523 году Лютер составил «Положение об общем сундуке», в котором призывал горожан и духовенство в каждом районе обложить себя налогом, чтобы собрать фонд, из которого можно было бы выдавать беспроцентные ссуды нуждающимся и нетрудоспособным людям.57 В 1522 году Аугсбург назначил шесть Арменпфлегер — защитников бедных — для надзора за распределением помощи. Их примеру последовал Нюрнберг, затем Страсбург и Бреслау (1523), Ратисбон и Магдебург (1524).
В том же году испанский гуманист Хуан Луис Вивес написал для городского совета Брюгге трактат «Об оказании помощи бедным». Он отмечал распространение бедности на фоне растущего богатства и предупреждал, что крайнее неравенство имущества может породить губительный бунт. «Как позорно, — писал он, — когда отец семейства в своем комфортабельном доме позволяет кому-либо из его членов терпеть позор, будучи неодетым или в лохмотьях, так же недостойно, чтобы городские власти терпели состояние, в котором граждане испытывают голод и бедствия».58 Вивес согласился с тем, что всех, кто способен работать, нужно заставлять работать и никому не позволять попрошайничать. Но поскольку многие действительно не могли работать, для них должно быть создано убежище в богадельнях, больницах и школах, финансируемых муниципалитетом; питание, медицинская помощь и начальное образование должны предоставляться им бесплатно, а для умственно отсталых должно быть создано специальное положение. Ипр объединил идеи Вивеса с немецкими прецедентами и организовал (1525 г.) коммунальный сундук, который объединил все благотворительные пожертвования в один фонд, а все благотворительные раздачи — под одним началом. Карл V попросил копию ипрского плана и рекомендовал его всем городам империи (1531), а Генрих VIII разослал аналогичную директиву по приходам Англии (1536). В католических странах церковь сохранила за собой управление благотворительностью.
Политическая мораль оставалась макиавеллистской. Шпионы воспринимались как нечто само собой разумеющееся; ожидалось, что шпионы Генриха VIII в Риме будут докладывать о самых секретных беседах в Ватикане.59 Взяточничество было традиционным, а после притока американского золота стало еще более пышным. Правительства соревновались в нарушении договоров; турецкий и христианский флоты соперничали друг с другом в пиратстве. С упадком рыцарства нравы войны скатились к полуварварству; города, безуспешно сопротивлявшиеся осаде, разграблялись или сжигались, сдавшихся в плен солдат резали или обращали в рабство до получения выкупа; международное право и вежливость, существовавшие в редких случаях подчинения королей арбитражу папы, исчезли в хаосе националистической экспансии и религиозной вражды. По отношению к нехристианам христиане не признавали никаких моральных ограничений, и турки отвечали им взаимностью. Португальцы захватывали и обращали в рабство африканских негров, а испанские конкистадоры грабили, порабощали и убивали коренных жителей Америки, не ослабляя своего высокого стремления сделать Новый Свет христианским. Жизнь американских индейцев под испанским владычеством была настолько горькой, что тысячи из них покончили жизнь самоубийством.60 Даже в христианском мире в эту эпоху наблюдался поразительный рост числа самоубийств.61 Некоторые гуманисты одобряли самоуничтожение, но Церковь постановила, что оно ведет прямиком в ад, так что успешный искатель попадает со сковороды в огонь.
В целом Реформация, хотя в конечном итоге и улучшила мораль в Европе, временно повредила светской морали. Пиркгеймер и Ганс Сакс, симпатизировавшие Лютеру, скорбели о том, что хаос нерегулируемого поведения последовал за крахом церковной власти.62 Лютер, как обычно, был весьма откровенен в этом вопросе:
Чем больше мы движемся вперед, тем хуже становится мир….. Совершенно очевидно, насколько более жадными, жестокими, нескромными, бесстыдными, злыми стали люди сейчас, чем во времена папства.63…. Мы, немцы, сегодня — посмешище и позор всех народов; нас считают позорными и непонятными свиньями….. Мы воруем, мы лжем…. мы едим и пьем в избытке и предаемся всем порокам.64… Все жалуются, что современная молодежь совершенно беспутная и беспорядочная, и не позволяет себя больше учить….. Женщины и девушки Виттенберга стали оголяться спереди и сзади, и некому их наказать или исправить, а над Словом Божьим насмехаются.65
Андреас Мускулюс, лютеранский проповедник, описывал свое время (1560 год) как невыразимо безнравственное по сравнению с немцами пятнадцатого века,66 и многие протестантские лидеры согласились с ним.67 «Будущее ужасает меня, — стонал Кальвин, — я не смею думать о нем; если Господь не сойдет с небес, варварство поглотит нас».68 Схожие ноты мы слышим из Шотландии69 и Англии. Фрауд, ярый защитник Генриха VIII, подвел справедливый итог:
Движение, начатое Генрихом VIII, судя по его нынешним результатам (1550 год), наконец-то привело страну в руки простых авантюристов. Народ променял суеверие, которое в своих грубейших злоупотреблениях предписывало хоть какую-то тень уважения и послушания, на суеверие, которое сливало послушание с умозрительной верой; и под этим пагубным влиянием исчезали не только высшие добродетели самопожертвования, но и самые обычные обязанности порядочности и нравственности. Частная жизнь была заражена нечистотой, по сравнению с которой разнузданность католического духовенства казалась невинностью. Среди оставшихся незараженными лучших все еще можно было найти на стороне реформаторов.70
Вряд ли можно списать моральный упадок Германии и Англии на развязывание Лютером половых связей или презрение к «добрым делам», или на дурной пример Генриха в сексуальных поблажках и бессердечной жестокости; ведь похожая — в чем-то даже более безудержная — свобода царила в католической Италии при папах эпохи Возрождения и в католической Франции при Франциске I. Вероятно, основной причиной морального ослабления в Западной Европе был рост богатства. Главной вспомогательной причиной стало падение веры не только в католические догмы, но и в сами основы христианского вероучения. «Никому нет дела ни до рая, ни до ада, — оплакивал Андреас Мускулюс, — никто не задумывается
