- Как не найти? Ехали сюда, в виду у нас был.
- Моих денег есть ли сколько-нибудь при тебе? - спросил Чубалов.
- Есть довольно...
- Сделай же все по этой записке. Только сделай милость, управляйся скорее, засветло бы тебе назад поспеть. Успеешь, думаю, тут всего четыре версты, да и тех, пожалуй, не будет,- молвил Чубалов.
- Как не поспеть засветло,- сказал Ермолаич.- Далеко ли тут? Для братана, что ли? - примолвил он, бегло взглянув на записку.
- Да,- молвил Герасим.- Не чаял я, Семенушка.
- Жалости даже подобно,- сказал Семен Ермолаич.- Покалякал я кой с кем из здешних про твоего братана. Мужик, сказывают, по всему хороший, смирный, работящий, вина капли в рот не берет. Да как пошли, слышь, на него беды за бедами, так его, сердечного, вконец и доконало. Опять же больно уж много ребяток-то он наплодил, что, слышь, ни год, то под матицу зыбку подвязывай (Матица - брус поперек избы, на ней кладется потолочный тес. Зыбка - колыбель, люлька, в крестьянских домах обыкновенно подвешиваемая к потолочной матице. Есть в каждой избе и другая матица - балка, на которую пол настилается.).
Поглядеть на богатых - дети у них не стоят, родился, глядь ай и гробик надо ладить, а у Абрама Силыча все до единого вживе остались... Шутка ли, восемь человек мал мал меньше... Работник-от он один, а ртов целый десяток. Как тут не пойти под оконья?..
- Нешто побираются? - мрачно насупясь, спросил у Ермолаича Герасим.
- Сам-от нет, сам, слышь, и день и ночь за работой, и хозяйка не ходит, от дому-то ей отлучаться нельзя. Опять же Христа ради сбирать ей и зазорно брата она из хорошего дома, свои капиталы в девках имела, сродники, слышь, обобрали ее дочиста... А большеньки ребятки, говорили бабенки, каждый, слышь, день ходят побираться.
Пуще прежнего нахмурился Герасим Силыч, смотрит ровно осенняя ночь.
- Поезжай поскорее, Ермолаич,- вдруг заторопил он приказчика.- Засветло надобно быть здесь тебе непременно. Пожалуйста, поторапливайся!
- Как засветло не воротиться, воротимся,- молвил разговорившийся Ермолаич, оправляя супонь на лошади.- Эки собаки, прости господи! И супонь-то кой-как затянули, и гужи-то к оглоблям не пристегнули. Все бы кой-как да как-нибудь, а дорогой конь распряжется. Глядишь остановка, меледа... ' Мешкотное дело, задержка. ' Да, Герасим Силыч, правда в людях молвится: "Без детей горе, а с детьми вдвое..." Только уж паче меры плодлив братан-от у тебя... Конечно, ежели поможет ему господь всех на ноги поставить - работников будет у него вдоволь, пять сынов, все погодки... Тогда бог даст справится.
- А ты поезжай, поезжай, Семенушка,- торопил его Герасим.
Ермолаич сел, наконец, в телегу, а все-таки свое продолжал:
- Да, плодлив, беда какой плодливый... Шутка сказать, восьмеро ребятишек!.. И у богатого при такой семьище голова кругом пойдет. Поди-ка вспой, вскорми каждого да выучи!.. Ой, беда, беда!
Наконец-то двинулся в путь. Выйдя из ворот, Герасим, посмотрев вслед Ермолаичу, в избу вошел.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Облокотясь на стол и припав рукою к щеке, тихими слезами плакала Пелагея Филиппьевна, когда, исправивши свои дела, воротился в избу Герасим. Трое большеньких мальчиков молча стояли у печки, в грустном молчанье глядя на грустную мать. Четвертый забился в углу коника за наваленный там всякого рода подранный и поломанный хлам. Младший сынок с двумя крошечными сестренками возился под лавкой. Приукутанный в грязные отрепья, грудной ребенок спал в лубочной вонючей зыбке, подвешенной к оцепу (Оцеп, иначе очеп, журав, журавец - перевес, слега или жердь, прикрепленная к матице. ).
- Что, невестушка, пригорюнилась? О чем слезы ронишь, родная? - ласково, участливо спросил Герасим, садясь возле нее на лавку.
- Как мне не плакать, как не убиваться?..- захлебываясь слезами, чуть могла промолвить Пелагея Филиппьевна.- Не видишь разве, желанный, каково житье наше горе-горькое?.. А живали ведь и мы хорошо... В достатке живали, у людей были в любви и почете. И все-то прошло, прокатилось, ровно во сне привольное-то житье я видела... Ох, родной, родной!.. Тебя и в живых мы не чаяли, и вот господь дал - приехал, воротился. Радоваться бы твоему приезду нам да веселиться, а у нас куска хлеба нет покормить тебя... Тошно, родимый, тошнехонько!..
И бросив на стол белые, исхудалые, по локоть обнаженные руки, прижала к ним скорбное лицо и горька зарыдала. У Герасима сердце повернулось...
- Полно, родная, перестань убиваться,- любовно молвил он ей, положив руку на ее плечо.- Бог не без милости, не унывай, а на него уповай. Снова пошлет он тебе и хорошую жизнь и спокойную. Молись, невестушка, молись милосердному господу - ведь мы к нему с земной печалью, а он, свет, к нам с небесной милостью. Для того и не моги отчаиваться, не смей роптать. То знай, что на каждого человека бог по силе его крест налагает.
- Не ропщу я, родной, николи бога ропотом я не гневила,-- сказала Пелагея тихо, поднявши голову и взглянув на деверя чистым, ясным, правдой и смиреньем горевшим взором.
- И хорошее дело, невестушка. За это господь тебя не покинет, воззрит на печаль твою. Надейся, Пелагеюшка, надейся... На бога положишься, не обложишься. Утри-ка слезы-то да покажь мне деток-то. Я ведь хорошенько-то еще и не знаю своих племянников. Показывай, невестушка, начинай со старшенького.
Отерла слезы Пелагея. Теперь она была уже уверена, что деверь не покинет их в бедности, даст вздохнуть, выведет из нищеты и горя.
- Подь сюда, Иванушка, подойди поближе к дяденьке,- сказала она старшему мальчику.
Тихо, но не робкой поступью подошел беловолосый, бледный, истощенный Иванушка с ясными, умными глазками. Подойдя к дяде, он покраснел до ушей.
- Это наш большенький,- молвила Пелагея,- Иванушкой звать.
- Много ль ему? - спросил Герасим, гладя по голове племянника.
- Десятый годок на Ивана Богослова перед летним Николой пошел,- ответила Пелагея Филиппьевна.
- Умненький мальчик,- молвил Герасим, поглядев в глаза Иванушке.
- Ничего, паренек смышленый,- скорбно улыбнулась мать, глядя на своего первенца.
- Грамоте учишься? - спросил у него дядя и тотчас же одумался, что напрасно и спрашивал о том. "Какая ему грамота, коли ходит побираться?"
Еще больше мальчик зарделся. Тоскливым, печальным взором, но смело, открыто взглянул он дяде прямо в глаза и чуть слышно вымолвил: - Нет.
- Какая ему грамота, родимый!..- дрожащими от приступа слез губами прошептала мать.- Куда уж нам о грамоте думать, хоть бы только поскорее пособниками отцу стали... А Иванушка паренек у нас смышленый, понятливый... Теперь помаленьку и прядильному делу стал навыкать.
- Дело хорошее, Иванушка,- думчиво молвил Герасим, гладя племянника по белым, как лен, волосенкам.- Доброе дело отцу подмогать. И замолчал, вперив очи в умненькое личико мальчика. Вспали тут на разум бывшему страннику такие мысли, что прежде бы он почел их бесовским искушеньем, диавольским наважденьем... "Дожил я слишком до тридцати годов, а кому послужил хоть на малую пользу?.. Все веру искал, в словопрениях путался... Веру искал, и мыкался, мыкался по всему свету вольному, а вот сегодня ее дома нашел... А в пятнадцать годов шатанья, скитанья, черноризничанья успел от добрых людей отстать... Нешто люди те были, нешто сам-от я был человеком?.. Гробы повапленные!.. Вот тогда в Сызрани, два года тому назад, соборная беседа у нас была...
Я сидел в первых... и долгое шло рассужденье, в каком разуме надо понимать словеса Христовы: "Милости хощу, а не жертвы..." Никто тех словес не мог смыслом обнять; судили, рядили и врозь и вкось. Меня, как старшего по званию догматов церковных, спросили... насказал я собеседникам и невесть чего: и про жертву-то ветхозаконную говорил, и про милости-то царя небесного к верным праведным, а сам ровнехонько не понимал ничего, что им говорю и к чему речь клоню... Однако же много довольны остались, громко похваляли меня за остроту разума, за глубокое ведение святого писания...
Не доступны были тогда моему разуменью простые и святые словеса евангельские, а теперь, только что поглядел я на этих мальцов да поболел о них душою, ровно меня осиял свет господень и дадеся мне от всевышнего сила разумения... Познаю разум слов твоих, Спасе... Милости, милости хощешь ты, господи, а не черной рясы, не отреченья от людей, не проклятия миру, тобой созданному!"
- А хотелось бы тебе грамоте-то поучиться? - мягким, полным любви голосом спросил после долгого молчанья Герасим Силыч у племянника.
- Как же не хотеться? - потупив в землю глаза, чуть слышно ответил Иванушка.- Я бы, пожалуй, и самоучкой стал учиться, без мастерицы (Мастерица деревенская учительница грамоте. ), только бы кто показал... Да ведь азбуки нет.
- Завтра же будет она у тебя,- молвил Герасим.- И станешь ты учиться не самоучкой, не у мастерицы, я сам учить тебя стану... Хочешь ли?
- Хочу, дяденька, больно хочу,- радостно вскрикнул маленький Иванушка, и голубые глазенки его так и запрыгали...
