То же противоречие наблюдаем в известиях о христианизации Муромской земли. Если Воскресенская и Никоновская летописи сообщают о крещении муромцев князем Владимиром (статья под 1471 г.), то Житие Константина Муромского говорит о полном провале христианской миссии, которую, согласно этому источнику, возглавил князь Глеб Владимирович. Получив от отца благословение на княжение в Муроме, Глеб «поиде… ко граду Мурому и став под градом, и в Муроме граде неверные люди многие исполчишася и укрепишася, и стояв под градом Муромом и отиде. И невернии людие князю Глебу не здашася, и благоверный князь Глеб тех неверных людей не одолев, от града Мурома отиде 12 поприщ и жит ту… в пределех муромских два лета», то есть до своей мученической кончины в 1015 г. Безусловно, именно такой прием и встречали христианские просветители Ростово-Суздальской и Муромской земель во времена Владимира.
«Сказание о построении града Ярославля»
Любопытным памятником, живописующим непростую обстановку, в которой приходилось действовать княжеской власти на этой окраине восточнославянского мира, является «Сказание о построении града Ярославля». В его основе лежит достаточно древнее предание, более или менее различимое сквозь поздние наслоения{112}. Из него мы узнаем, что некогда, «в 60 поприщах» от Ростова, неподалеку от места слияния Волги и Которосли, где суждено было возникнуть новому городу, «бысть селище, рекомое Медвежий угол, в нем же населенцы — человецы поганыя веры — языци, зли сущи».
Язычники поклонялись Волосу, скотьему богу, «сему же многокозненному идолу и керметь [святилище] створена бысть и волхов [волхв, жрец] вдан, а сей неугасимый огнь Волосу держа и жертвенная ему кури». Волхв занимался прорицаниями и за это «вельми почтен бысть… у языцев. Но люто и истязуем бываше, егда огнь у Волоса преста: волхва по тем же дне и часе реши кермети [отлучали от святилища], и по жребию избра иного, а сей закла волхва и, ражже огнь, со-жига в сем труп его…».
Жители Медвежьего угла помаленьку занимались скотоводством, однако основным их занятием был разбойный промысел на волжском торговом пути.
Так продолжалось до тех пор, пока в Ростов не приехал Ярослав (начало его ростовского княжения летописи датируют концом 80-х гг. X в.). Желая положить конец грабежам, он нагрянул с дружиной в Медвежий угол. Язычники ополчились против него, но были разбиты, после чего «клятвою у Волоса обеща князю жити в согласии и оброки ему даяти». Тем не менее они решительно воспротивились крещению, на котором настаивал Ярослав.
Князь ушел в Ростов, однако через какое-то время вернулся в Медвежий угол. Теперь, наряду с дружиной, его сопровождали епископ, священники, дьяконы и церковные мастера. На этот раз язычники не осмелились сами вступить в бой с княжеским войском, но «напусти от клети некоего люта зверя и псов, — да и растешут [растерзают] князя и сущих с ним». Храбрость Ярослава спасла его спутников: князь поразил секирой «лютого зверя» (речь, очевидно, идет о медведе — священном животном Волоса), а псы, струсив, «неприкоснувшася никомуждо от них».
Растерявшиеся обитатели Медвежьего угла запросили пощады. На следующее утро Ярослав заложил рядом с их селищем город, который назвал «во свое имя» Ярославлем. На месте, окропленном святой водой, князь лично водрузил деревянный крест, ознаменовав начало строительства храма пророка Илии, так как его победа над «хищным и лютым зверем» состоялась в день памяти этого святого (20 июля). Новый город был заселен христианами, а к церкви Илии Пророка Ярослав приставил священников и дьяконов. Однако и после всего этого язычники продолжали упорствовать — «не приобщишеся граду, живяше особь и кланяшеся Волосу».
Их обращение произошло много позднее, в год, когда Ростовская область подверглась сильной засухе. Молитвы Волосу о дожде не помогали. Тогда священник Ильинской церкви спросил язычников, уверуют ли они, если предстательством Пресвятой Богородицы и пророка Илии на землю изольется дождь. Те ответили утвердительно. В их присутствии был отслужен молебен, после которого небо заволокло тучами и начался ливень. Потрясенные могуществом христианского Бога, жители Медвежьего угла сами сожгли идол Волоса и все поголовно крестились.
Само собой разумеется, что «Сказание…», даже с большими оговорками, не может быть отнесено к полноценным историческим свидетельствам. Но кое в чем оно, несомненно, отразило истину. Обращает на себя внимание политическая осторожность, если не сказать деликатность, в обхождении с язычниками, совершенно несвойственная действиям княжеской власти в других восточнославянских землях: хотя Ярослав и строит в Медвежьем углу крепость — оплот христианства, но вместе с тем он явно не склонен пускать в ход насильственные средства, вроде «низвержения кумиров» и т. п. Не менее показателен контраст между неустанной миссионерской заботой земных властей и конечной тщетностью их усилий, подчеркнутый концовкой «Сказания…», где главная роль в обращении идолопоклонников отведена чудесному вмешательству свыше. В этом позволительно видеть не просто характерный для церковных преданий сюжетный шаблон, а отложившееся в памяти русских людей устойчивое представление о трудностях, с которыми сталкивалась княжеская администрация при христианизации Ярославского Поволжья.
Материалы археологических раскопок показывают, что ингумационные захоронения появляются здесь в конце X в., но их широкое распространение приходится на XI—XII столетия{113}.
Приблизительно такими же темпами эволюционировала погребальная обрядность в земле вятичей. Сказать больше о проникновении христианства в Приокский бассейн в конце X — начале XI в. невозможно из-за отсутствия в древнерусской литературе и фольклоре каких-либо известий на этот счет.
Миссионерство среди «языков»
Важно помнить, что миссионерская деятельность княжеской власти на окраинах в течение длительного времени была направлена на обращение главным образом славянского населения. Инородческие племена Русской земли вовлекались в этот процесс лишь там, где их ассимиляция протекала достаточно активно. В целом княжеская власть не проявляла особенной заинтересованности в христианизации финно-угорского мира, который пока еще оставался по преимуществу объектом внешней колонизации, обеспечивавшей приток военной добычи, рабов и т. д.
Порубежные кочевые народы и вовсе выпадали из поля зрения киевских просветителей, и не только по причине нехватки миссионеров — сказывалась этническая неприязнь славян к враждебному населению Великой степи. Немецкий епископ Бруно Кверфуртский, отправившийся в начале XI в. проповедовать слово Божие печенегам и завернувший по дороге в Киев, был вынужден надолго задержаться при дворе Владимира, так как, по его словам, «государь Руси… в течение месяца удерживал меня против [моей] воли, как будто я по собственному почину хотел погубить себя, и постоянно убеждал меня не ходить к столь безумному народу, где, по его словам, я не обрел бы новых душ, но одну только смерть, да и то постыднейшую».
Бруно в конце концов все-таки настоял на своем. Владимир проводил его до южной границы Русской земли и там снова попытался отговорить полюбившегося ему немца от его безумного намерения: «именем Господа прошу тебя, не губи к моему позору своей молодой жизни». Впрочем, когда Бруно, «обратив в христианство примерно тридцать душ» (вероятно, знатных людей), вернулся в Киев, князь принял живейшее участие в устройстве новой Печенежской епархии. «Мы, — пишет Бруно, — посвятили в епископы одного из наших[96], которого затем государь [Владимир] вместе с сыном поместил в середине земли печенегов».
Возможно, к этой странице русско-печенежских отношений относятся помещенные под 988 и 991 гг. сообщения Никоновской летописи о печенежских ханах Метигае и Кучюге, которые «прииде… к Володимеру, в Киев, и приат веру греческую, и крестися во имя Отца и Сына и Святаго Духа, и служаше Володимеру чистым сердцем, и много на поганых одоление показа».
Однако, если строго следовать духу текста, то и тут вполне очевидно, что крещение Метигая и Кучюга не было результатом предварительной миссионерской работы; своим переходом в христианство ханы просто закрепили служебные отношения с новым господином[97].
Итоги «крещения Руси» при князе Владимире
В итоге мы видим, что историческое явление, получившее в историографии название «крещение Руси», по своим географическим, этническим и социальным характеристикам предстает далеко не столь всеохватным, как это подразумевается. Историк должен поправить Иакова Мниха: Владимир не то чтобы крестил Русскую землю «из конца в конец», скорее при нем христианство было занесено во все концы Русской земли. «Володимер [землю] взора [вспахал] и умягчи рекше крещеньем просветив… а мы пожинаем ученье приемлюще книжное», — говорит летописец. Другими словами, в княжение Владимира был заложен фундамент христианской Руси, достаточно прочный, чтобы в будущем понести не колеблясь величественное здание русской цивилизации.
